ОПР

В ноябре 1973-го Хаббарда осенило, как можно справляться с нарушителями спокойствия, вероотступниками, и вообще со всеми, кто мог ему не понравиться. Он создал Отряд Проекта Реабилитации15, тюремный лагерь Морской Организации. Помещенные в ОПР весь день должны были заниматься тяжелым физическим трудом, а по вечерам одитировать друг друга, выпытывая оверты и висхолды, и справляться со злыми намерениями. Помещенным в ОПР не позволялось разговаривать с членом экипажа на хорошем счету, если он не обращался к ним, и носить они должны были черную робу. Им позволялось есть лишь после того, как все на корабле поели, и запрещалось покидать корабль. Хаббард считал помещенных в ОПР психотичными преступниками, которые должны быть благодарны, что он дает им шанс реабилитироваться. Не странно ли, что сейчас некоторые из ведущих руководителей саентологии, включая Пэт Брокер и Нормана Старки, побывали в ОПР. Большинство саентологических руководителей там побывали в свое время.

Задумав ОПР, Хаббард велел своим помощникам просмотреть папки преклиров всех, кто был на борту, в поисках конкретной реакции Э-метра, рокслама. Рокслам, согласно Хаббарду, указывал, что человек совершил преступления против саентологии, а значит был психотиком. Любой, у кого был обнаружен рокслам в папке, был кандидатом в ОПР. Еще нам выдали тест личности ОСА, и любой человек с низкими показателями по этому тесту мог тоже быть отправлен в ОПР. В дополнение к этому, любой с намерениями преположительно противоположными намерениям группы мог также быть помешен в ОПР. Я помню, одну женщину из личного домашнего штата Хаббарда отправили в ОПР, потому что он решил, что она пытается отравить его. На самом деле, она боготворила этого человека и скорее отравила бы себя, чем его. Людей из домашнего штата помещали в ОПР регулярно. Чем ближе человек был к ЛРХ, тем выше была вероятность, что в итоге его отправят в ОПР.

Весь процесс принятия решения от том, кто отправится в ОПР занял около двух месяцев. В течение этого периода поджилки тряслись у всех. В воздухе висело напряжение, каждого пугала перспектива отправиться в ОПР. Я была особенно обеспокоена, ведь я так часто попадала в неприятности. Я знала, что мое имя окажется в списке и боялась этого, но продолжала надеяться, что благодаря какому-нибудь чуду меня может в нем не быть.

Наконец, 10-го января 1974-го года список людей, подлежащих отправке в ОПР был опубликован и, естественно, в числе человек пятнадцати оказалась и я. Нас разбудили рано утром и показали этический приказ. Я ожидала этого, и тем не менее, была в состоянии шока, из-за того, что это и вправду случилось со мной, также как и другие люди из этого списка.

Я помню одну женщину в списке, которая немедленно начала паковать свои вещи, говоря, что она здесь не останется и не станет терпеть этого. Другим в списке оказался Норман Старки, который в настоящее время занимает очень высокую должность в саентологии. Количество человек в ОПР быстро росло. Похоже, каждый день кто-нибудь новенький «подрывался», как мы любили называть это. В ОПР оказалось еще несколько одиторов и интернов. Трудно передать боль, которую я испытала в тот день. В один миг я онемела от шока, но уже через секунду разразилась неконтролируемыми слезами. Другие в ОПР прошли через то же, и через несколько дней нас связало сочувствие друг к другу. У нас появились наши собственные ОПРовские шутки и песни. Это единство, которое мы ощущали, спасло то немногое, что осталось от нашего достоинства, и мы решили держаться друг друга, и помогать друг другу пройти через это. В том, что случилось между нами, была огромная заслуга силы человеческого духа, хотя многие из нас ошибочно приписывали это положительное единство Хаббарду и благодарили его за изобретение ОПР. Теперь я понимаю, что это было почти также нелепо, как если бы еврей, переживший холокост, благодарил Гитлера за изобретение концлагеря. Мы выдержали это испытание не благодаря, а вопреки Хаббарду. С другой стороны, пережив первоначальный шок и оказавшись в ОПР, мы испытали облегчение, ведь больше не было угроз о том, что попадем в ОПР – мы уже были там. Мы достигли самого дна. Когда нас впервые назначили в ОПР, нам сказали, что мы можем оспорить это, сделав запрос в комитет по уликам, саентологический вариант суда. Я сделала запрос в такой комитет, и мой близкий друг, Квентин Хаббард, был назначен председателем по моему делу, а также по делу другого своего друга – Лизы Занды. У него не было другого выбора, кроме как признать меня виновной и оставить решение о моем пребывании в ОПР в силе. Никакой другой вердикт и не был бы принят. Через несколько дней Квентин пропал с корабля, и поисковая экспедиция была отправлена на его обнаружение. Пока поисковая экспедиция отсутствовала, он сам вернулся и признался одному посланнику, что принял целый бутылек таблеток. Посланник сообщил его отцу, и после того, как желудок Квентина прочистили, его изолировали в своей каюте на месяц. Ему не позволяли ни с кем общаться кроме своего одитора. После этого его отправили в ОПР. Когда я увидела Квентина, я позабыла обо всех своих неприятностях. Он выглядел таким слабым и беззащитным. Я поклялась, что буду защищать его и помогу ему пройти через ОПР. В ОПР людей разбивали на пары, чтобы они одитировали друг друга, и каким-то образом мне удалось оказаться в паре с Квентином. Квентин и я также стали кейс-супервайзерами в ОПР. Хотя помещенным в ОПР обычно не позволяли находиться на палубе, на которой была расположена каюта Квентина, нам с ним дали специальное разрешение ходить туда, изучать папки и одитировать друг друга. Хотя Квентин был в глубокой депрессии, он оставался очень мужественным и никогда не терял чувство юмора. Мы проводили много времени вместе в его каюте; мы общались, смеялись и ели арахисовое масло, которое он взял из семейного запаса продуктов. Позже Квентин говорил об этих днях как о «днях арахисового масла в ОПР». Мы с ним держались друг друга и между нами установились еще более близкие дружеские отношения. Юмор, тепло и любовь были дефицитным товаром на борту этого корабля, но у нас с Квентином он был в изобилии. Я прочитала много рассказов, описывающих Квентина как жалкую личность; я не отрицаю этого, но в то же время, я видела другую его сторону. Он был человеком, который каким-то образом не потерял способности любить, несмотря на все то личное страдание, что он пережил. Я никогда не забуду Квентина и нашу с ним связь. Он никогда не оставлял меня, даже когда я ушла из саентологии. Последнее письмо я получила от него ровно за две недели до того, как он оказался в коме.