Один из великих учителей Церкви святитель Григорий Богослов, принципиально отрицая возможность юридической постановки этого вопроса, писал: “Остаётся исследовать вопрос и догмат, оставляемый многими без внимания, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь - кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления даётся не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но Самого Бога, за свое мучительство берёт такую безмерную плату, что за неё справедливо было пощадить и нас! А если Отцу, то, во-первых, каким образом? Не у Него мы были в плену. А во-вторых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение: вместо словесной жертвы дал овна? Или из сего видно, что приемлет Отец не потому, что требовал или имел нужду, но по домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога…”682. По мысли святителя постановка вопроса о жертве должна быть антропоцентричной. Не Бог, но человек имел нужду в невинных страданиях Богочеловека Иисуса. И не потому, что таким путём приобретается амнистия для реальных грешников, а “потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога”. В другом месте святитель Григорий, изложив ту же мысль, добавляет: “Так мыслим. Но уважаем и образы”683. Вот эти самые образы: жертвы умилостивления и выкупной цены, которые мы всегда не только уважали, но и применяли и продолжаем применять в пастырском богословии, западная средневековая схоластика назвала существом таинства искупления. С тех пор именование голгофских мук “искуплением” прочно закрепилось за этим событием.

Основание для юридического описания таинства креста, конечно есть. Спаситель и апостолы неоднократно связывают крест и всё служение Христа с образом выкупа (Мк. 10,45; Рим. 3,24; 1Кор. 1,30; Еф. 1,14; 1Тим. 2,6; Евр. 9,15; Откр. 14,3). Сын Божий уподобляет Себя Агнцу Божию, Который берёт на себя грех мира (Ин. 1,29; Деян. 8,32; Ис. 53,7-8; Откр. 5,6;12; 7.17). Ап. Павел приводит образ господина, выкупающего себе на служение осуждённых на смерть (Еф. 5,2; 2Кор. 5,21; Рим. 3,25; 1Кор. 5,7; Гал. 3,13). В послании к евреям служение Спасителя уподоблено служению первосвященника, приносящего самого себя вместо животных (Евр. 9,6-15; 10,4-5) и т.п.

Но, было бы непростительным преувеличением назвать этот образ единственным. Наряду с ним апостолы употребляют и другие, стараясь дать как можно более глубокое понятие о жертве Христа и её необходимости. Сам Господь сравнивает Свой искупительный подвиг со спасительным исцелением, избавлением от смерти, а Себя с добрым самарянином, который, увидев и сжалившись над израненным человеком, перевязал ему раны, возливая масло и вино (Лк. 10,33-35). Он есть Пастырь добрый, полагающий жизнь свою за овец (Ин. 10,11-14); Птица, собирающая птенцов своих под крылья свои (Мф. 23,37). Он - Врач, пришедший исцелить грешников (Мф. 9,12), и смиренный сын, страданиями навыкающий послушанию Отцу (Евр. 5,8-10; 14; 2,10), как пишет о жертве Христовой ап. Павел.

Да и само слово “искупление” в Библии не всегда употребляется в строго юридическом значении. Неоднократно оно становится понятным только в смысле избавления: там будешь спасена (дщерь Сиона), там искупит (т.е. избавит) тебя Господь от руки врагов твоих (Мих. 4,10; 6,4; Неем. 1,10; Ис. 44,23; Ос. 13,14), или исцеления: мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего (Рим. 8,23). Ап. Пётр также употребляет понятие искупления не в смысле “кому” или “за что”, а “от чего”, говоря: искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов (1Пет. 1,18).

Православное богословие настаивает на том, что такие библейские понятия как: “Бог прогневался” или “Бог мстит”, “умилостивляется” и т.д. в свете новозаветного откровения (Бог есть любовь 1Ин. 4,16) не могут быть приняты в качестве догматических истин. Отрицание же буквального, юридического понимания смерти Господа как жертвы ритуальной, как выкупа, как платы и удовлетворения Богу Отцу за вину прародителей проходит красной нитью через всё святоотеческое наследие Православной Церкви. Причин для такой основы богословия немало.

С научной точки зрения, принятие подобных антропоморфизмов в буквальном их значении сделало бы библейское откровение о Боге противоречивым. Ибо с одной стороны, в Писании есть постоянные упоминания о Божием гневе, мстительности и даже о таких низменных страстях как: ярость, злорадство и т.п. С другой стороны, предельное откровение Бога о Себе в Его воплощении говорит об абсолютном незлобии, кротости и жертвенности любви Иисуса Христа. Желающим понимать догматически вышеприведённые выражения о гневе, ярости и т.п. необходимо обязательно найти их отражение во Христе. И если Иисус не проявлял раздражения, кровожадности и злорадства во дни Своего земного откровения, то очевидно все эти высказывания являются не более, чем аналогиями. Ведь невозможно допустить, что Божье откровение через Писания противоречат явлению святости Самого Бога во плоти.

Если Бог есть любовь, то это любовь, описанная в лучших словах о любви. Например, в “песни любви” апостола Павла 13 главы послания коринфянам: любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт (4-8 ст.). Большинство из этих характеристик истинной любви входят в прямое противоречие с многочисленными библейскими упоминаниями о Боге, требующем удовлетворения (не ищет своего...), о Боге разражённом беззакониями (не раздражается...), о Боге жаждущем отмщения противникам (не мыслит зла...), о Боге откровенно злорадствующем (не радуется неправде...), о Боге не прощающем грехи (всё покрывает...), о Боге, Который часто меняет любовь и милость на ярость и гнев (никогда не перестаёт...). Поэтому все эти уподобления в Православии принимаются как образы.

Кроме того, нравственное чувство присущее человеку и возделываемое в христианстве протестует против такого грубого уподобления Бога человеку (к тому же - не самой высокой нравственности) в плане догматического богословия. Существо всех заповедей, данных Богом человеку, есть жертвенная любовь. Христианам заповедано удаляться от тех специфических характеристик, которые западное богословие приписывает Господу Богу. Важно учесть, что Господь только потому заповедует святость и незлобие, что Он Сам есть абсолютная Святость, Незлобие и Любовь. Посему в христианстве недопустимо какое бы то ни было разделение нравственных норм Бога и человека. То, что Бог заповедал человеку, то абсолютно в Нём Самом. Все попытки отделить (или иногда даже противопоставить) нравственность Божественную тому, что заповедано человеку приняты могут быть только в языческом религиозном сознании. Здесь характерны слова знаменитого “переводчика” индуистского кришнаизма на европейский стандарт - Свами Прапхупады: “Кришна – величайший плут и мошенник. В самом мошенничестве нет ничего хорошего, но когда мошенничает Кришна, это – прекрасно!”. Это было сказано в подтверждение тезиса о том, что есть, дескать, справедливость человеческая, а есть – Божеская. Вот образчик языческого богопонимания: преступления запрещённые человеку позволительны богу только потому, что он – бог. В христианстве – наоборот: грех есть то, что делает нас неподобными Богу. Христианство – религия не приспособления к Богу, а уподобления Ему. Сам гнев как чувство неудовлетворённости, уязвлённости неприложим к Абсолютному Бытию, каким является Господь Бог. Гнев, как состояние временное, предполагает изменение отношения к человеку, что также немыслимо прилагать к Богу, Который говорит о Себе: Бог... не сын человеческий, чтоб Ему изменяться (Чис. 23,19). Я — Господь, Я не изменяюсь (Мал. 3,6; Тит.1:2). Понятие о Боге, прогневавшемся на Адама и сменившем гнев на милость, видя Кровь Своего Сына, чужда духу и букве Откровения. Мог ли измениться Бог, у Которого нет изменения и ни тени перемены (Иак. 1,17)? Кроме богословских аргументов есть ещё и верная нравственная интуиция: меняться по отношению к любимому в зависимости от его отношения к тебе – значит, ничем не жертвовать ради любимого, любить его не более, чем возлюбленный любит нас. А это уже не любовь к человеку, а любовь к его любви, т.е. скрытое наше тщеславие. Формула: “я люблю только тех, кто любит меня” может принадлежать только натуре эгоистичной. Если Бог отражает в Себе наше отношение к Нему (как мы, к сожалению, часто делаем по отношению друг к другу), то и Его Божественную любовь необходимо будет признать поражённой тщеславием. Если же мы признаём это немыслимым, то столь же немыслимо должно быть для христиан догматическое понятие о Боге, отвращающемся от грешников, или как мы читали выше из Писания, – ненавидящем их. Истинная любовь “никогда не перестаёт” и “всё покрывает”, она практически не зависит от взаимности чувства. Она свободна от эгоизма и т.д. Именно эта чистейшая жертвенная “ничего себе не ищущая” любовь была явлена во Иисусе Христе. Ещё одно, лежащее на поверхности, последствие принятия “гнева Божия” в качестве догматического определения приводит к необходимости признать всегдашним состоянием Бога684 – крайний гнев, ярость и негодование. Люди грешат постоянно и чем далее, тем более они изощряются в беззакониях. Неужели Бог пребывает в постоянном гневе? Тогда не представляется возможным говорить о “блаженном Боге” христиан (1Тим. 1,11), “блаженном Царе и Господе” (1Тим. 6,15). Тогда уж слишком очевидной становиться параллель между Богом истинным и богами язычников. Католико-протестантская богословие пошло по пути догматизации антропоморфизмов и образов. И как прямое следствие пришло к следующим утверждениям: “Бог считает нас Своими врагами по причине наших грехов... и Он гневается на нас”685. “Бог всегда меняет Своё отношение к тем, кто меняет своё отношение к Нему”686. Здесь мы видим стопроцентное языческое представление о Боге, Который в манере поведения приравнивается к падшему человеку. Генри Кларенс Тиссен так выражает идею заместительной жертвы Христа: “Эта идея заключает в себе нечто наподобие следующего. Вначале Бог и человек стояли лицом друг к другу, находясь в совершенной гармонии. Согрешив, Адам повернулся спиной к Богу. Затем Бог повернулся спиной к Адаму. Но смерть Христова удовлетворила требования Божии, а потому теперь Бог опять повернулся лицом к человеку”687. И здесь образ поведения Господа Бога представлен зеркальным отражением поведения падшего Адама. Премудрый “Бог повернулся спиной к Адаму” точно также как и обезумевший от греха Адам?! Что же касается “милости удовлетворённого Бога”, то, думаю, что если бы и Каину Авель принёс столь обильную жертву (как новозаветное распятие), то и он бы, умилостившись, не стал бы убивать брата! Так чем же Бог баптистского богословия отличается от изуродованных страстями людей? Поистине верно слово Господне, сказанное в обличение грешнику: ты подумал, что Я такой же, как ты (Пс. 49,21). И неудивительно, что западное богословие утверждает непоколебимой истиной то, что христианскому Богу, как и прочим богам, свойственны гнев и проклятия и необходимы жертвы и кровь, удовлетворения и умилостивления. Все эти догмы, конечно же, изобилуют ссылками на Священное Писание. Например, в своём догматическом учебнике Миллард Эриксон, подтверждая вышеуказанное понятие о Боге ссылкой на “Левит 4,35”, комментирует его так: “Может ли быть какое-то сомнение, памятуя о Божием гневе на грех, что в этом стихе речь идёт именно об умилостивлении Бога? Как ещё можно понимать заявление, что для получения прощения надо принести жертву Господу?”688. “Умилостивить – значит отвратить гнев с помощью подарка или жертвоприношения”689, – поясняет понимание умилостивления Чарльз Райри. Как видим, таково значение этого слова и в богословии ЕХБ. Основная посылка и следствия, к которым обязывает принятие этого понятия делает его совершенно неприемлемым для православной богословской мысли.