Вопрос 31. Некое высказывание (о добродетелях у Цицерона)

1. «Добродетель — это свойство души, согласное с порядком природы и разумом. Поэтому, познавая все части [добродетели], нужно обозреть всю силу простых нравственных достоинств. Итак, [добродетель] имеет четыре части: благоразумие, справедливость, мужество, умеренность. Благоразумие — это ведение вещей хороших, плохих и безразличных. Части его: память, разумение, предвидение. Память — то, посредством чего душа возвращается к минувшему; разумение — то, чем она постигает настоящее; предвидение — то, благодаря чему усматривается нечто будущее, прежде чем оно произошло. Справедливость — свойство души, воздающее каждому по его достоинству при соблюдении общей пользы. Начало ее проистекает от природы, затем нечто вошло в обычай из соображения пользы, позже и то, что начато природой, и то, что принято обычаем, утвердили страх перед законами и религия. Естественное право — то, которое не мнение породило, но внушила некая врожденная сила, как например, религию, преданность, благодарность, защиту прав, уважение, правду. Религия — это то, что оказывает почитание и благоговение некой высшей природе, именуемой Божественной; преданность — то, в силу чего родным по крови и отечеству воздается добровольный долг и старательная забота; благодарность — то, что содержит в себе память о дружбе и услугах других и желание воздать; защита прав — то, посредством чего обороной или возмездием отражается насилие, несправедливость и вообще все, что может повредить; уважение — то, в силу чего люди, выделяющиеся какими-либо заслугами, удостаиваются некоего почитания и чести; правда — то, посредством чего высказывается неизменным то, что есть, что было и что будет. Право обычая — то, которое укрепляет и делает более полезным легко воспринятое от природы, как религию и что угодно из того, о чем мы говорили раньше, и что, как мы видим, произойдя из природы, сделалось более ценным благодаря обычаю; или то, что древность возвела в обычай посредством народного одобрения. Его части таковы: договор, приличествующее, приговор. Договор — то, что заключается между кем-либо, приличествующее — то, что для всех одинаково, приговор — то, посредством чего голосами одного или многих выносится решение. Право закона — то, которое заключено в написанном законе, предлагаемом для соблюдения народу. Мужество есть осознанное принятие на себя опасностей и несение трудов. Части его: великодушие, уверенность в себе, терпение, стойкость. Великодушие — обдумывание и исполнение великих и выдающихся дел, при наличии некой важной и славной духовной цели. Уверенность в себе — то, посредством чего в великих и почетных делах сам дух весьма часто возбуждает в себе уверенность с твердой надеждой. Терпение — добровольное и долговременное перенесение тягостного и трудного ради чести и пользы. Стойкость — постоянное и неизменное пребывание в хорошо обдуманном мнении. Умеренность — это твердое и спокойное господство духа над страстью и другими недолжными стремлениями разума. Ее части: воздержанность, кротость, скромность. Воздержанность — то, посредством чего страстное желание управляется руководством благоразумия; кротость — то, в силу чего души, необдуманно вовлеченные и побужденные ненавидеть кого-либо, удерживаются учтивостью; скромность — то, посредством чего почетная стыдливость устанавливает постоянное и ценное руководство.

2. И всего этого должно искать только лишь ради этого самого, так что здесь не присоединяется никакой прибыли. Доказательство этого не относится к данному нашему рассуждению и далеко от должной краткости. А то, чего нужно избегать самого по себе — это не только то, что противоположно вышеупомянутым [добродетелям], как трусость — мужеству и несправедливость — справедливости, но также и то, что кажется близким и сходным, однако [на деле] отстоит очень далеко. Ибо род, противоположный уверенности в себе — неуверенность, и в силу этого она является пороком, а дерзость не противоположна, но сходна [с уверенностью в себе] и близка к ней, и, однако, является пороком. Так для каждой добродетели находится близлежащий порок, или уже названный точным именем (как дерзость, которая близка уверенности в себе; упрямство, близкое стойкости; суеверие, подобное религии), или без какого-либо точного имени. И это все, так же как и противоположное добродетелям, причисляется к тому, чего должно избегать. Но о том виде блага, которого добиваются целиком ради его самого, сказано достаточно. Теперь же, по-видимому, нужно сказать о том [виде], к которому бывает присоединена и польза, но который мы все же называем почетным.

3. Итак, есть многое, что влечет как достоинством, так и плодом, каждое своим. К этому роду принадлежат слава, достоинство, величие, дружба. Слава — это частая похвальная молва о ком-либо; достоинство — это чье-либо почетное положение, достойное почитания, чести и уважения; величие — великое изобилие или власти, или могущества, или какого-либо имущества; дружба — желание добра по отношению к кому-либо, ради самого того, кого любишь, при его равном желании. Поскольку мы говорим здесь о гражданских случаях, то [и говорим, что] приобретаем плод от дружбы, чтобы была видна причина, по которой ее должно добиваться, так что пусть не осудят нас случайно те, кто полагают, что мы говорим о всей дружбе. Хотя есть такие, кто думают, что дружбы должно искать лишь ради пользы, есть и те, кто полагают, что [это надлежит делать] ради нее самой, есть [и некоторые, полагающие, что это следует делать] и ради нее самой, и ради пользы. А что из этого признать самым верным, это нужно будет рассмотреть в другом месте».

Вопрос 32. Познает ли один некую вещь в большей степени, чем другой, и, таким образом, не идет ли познание той же самой вещи в бесконечность? Всякий, кто познает некоторую вещь иначе, чем эта вещь есть, обманывается; и всякий, кто обманывается, не познает того, в отношении чего обманывается. Итак, всякий, кто познает некую вещь иначе, чем она есть, не познает ее. Следовательно, вообще невозможно познавать что-либо иначе, чем так, как оно есть. Мы же познаем нечто так, как оно есть, поскольку вообще не познается то, что не познается так, как есть. А потому не следует сомневаться, что есть некое совершенное познание, лучше которого ничего не может быть; следовательно, не идет в бесконечность познание некой вещи, и не может один познавать ее больше, чем другой. Вопрос 33. О страхе Ни у кого нет сомнения, что единственная причина боязни — та, что мы [боимся] или утратить обретенное нами любимое, или не обрести ожидаемое. Как же будет любить само отсутствие страха и владеть им всякий, кто будет опасаться, как бы не лишиться его? Ибо мы боимся потерять многое из того, что любим и имеем, а потому охраняем это страхом. Отсутствие же страха никто не способен охранять страшась. Точно так же всякому, кто любит отсутствие страха и еще не имеет его, но надеется, что будет иметь, не следует бояться, что он не добьется этого. Ибо этим страхом бывает устрашаемо не что иное, как тот же страх. Ведь всякий страх избегает чего-либо, и ничто не избегает самого себя. Значит, страх не устрашается. Но если кто решит, что неправильно говорится: страх страшится чего-либо, ведь скорее душа страшится этим самым страхом, пусть тогда обратит внимание вот на что, легкое для уразумения: нет никакого страха, кроме как перед предстоящим и неминуемым злом. И необходимо, чтобы тот, кто страшится, чего-либо избегал. Итак, всякий, кто страшится бояться, в действительности является глупейшим, поскольку, избегая, получает то самое, чего избегает. Ибо поскольку устрашает лишь то, что может случиться некое зло, то бояться, как бы не случилось страха — не что иное, как подбирать то, что ты изверг. И если есть нечто противоборствующее этому, как и есть на самом деле, — то пусть вовсе не страшится никоим образом всякий, кто не любит ничего другого, кроме как не страшиться. И потому никто не может любить только лишь это и этим не обладать. А должно ли любить одно лишь это — другой вопрос. Ибо кого не лишает духа страх, того и страстное влечение не приводит в замешательство, и печаль не мучает, и пустая и необузданная радость не возбуждает. Ведь если он страстно желает, поскольку страстное желание есть не что иное, как любовь к преходящим вещам, то необходимо, чтобы боялся или того, что потеряет он то, чем некогда завладел, или того, что не обретет этого. Но он не страшится, а значит, и не желает страстно. Также, если [некто] мучим душевной скорбью, необходимо, чтобы он был объят и страхом, поскольку в присутствии каких напастей ощущается тревога, при тех неминуемо [чувствуется] и страх. Однако он лишен страха, а потому и тревоги. Также, если [кто-то] попусту радуется, он радуется тем вещам, которых может лишиться, а потому обязательно боится, как бы не потерять их. Но он никоим образом не боится, а значит, вовсе не радуется попусту.