Она бурлила и боролась за него то узаконенными выкриками, то глухим сопротивлением голосов.

Государственные председатели, считая атмосферу достаточно подготовленной и переживаниями заседания 10 октября, и произведенной "чисткой", предложили собору от имени императора перейти к обсуждению спорного догматического вопроса и к вынесению новой его формулировки, могущей всех согласить и успокоить. Первыми воспротивились этому римские легаты. Они просто понять не могли: как и для чего после выслушания и принятия томоса папы Льва, т.е. после того, как Roma locuta est, снова начать повторять зады? И тогда, как и теперь, Рим не понимал значения соборов иначе, как только в качестве торжественных присоединений к уже высказанному папскому голосу. Легаты имели прямую инструкцию — не допускать догматических дискуссий. В данном случае и греческое большинство собора боялось богословских споров, подрывавших надежду на сколько-нибудь мирный результат собора. Боялись самих себя, зная глубину и остроту разделявших их эмоций благочестия, не говоря уже о теоретической головоломности, для многих из них непосильной. Современный нам римо-католический историк G. Bardy и предложение легатов, и совпадавшее с ним мнение "восточных" квалифицирует, как "мудрое" ("cet avis qui était sage") [1]. Суждение о мудрости спорное, субъективное. Может быть, это и вправду было "bon pour l'Occident" (хорошо для Запада), но не для Востока, где меры механического затыкания фонтана богословствования вели только к затяжке болезни. После Никеи ряд поместных и вселенских соборов как-то наивно и безуспешно заклинал не составлять новых формул веры, кроме единой Никейской, якобы, достаточной на все случаи. Однако пока не изживалась повышенная температура очередной догматической лихорадки, заклинания оказывались бессильными. Так и здесь мало было "мудрости", т.е. дальновидности, у простодушных римских легатов. Дальновиднее, мудрее оказалось желание правительства получить от собора новую согласительную формулу. Из-за чего же было "огород городить", собирать со всех концов "вселенной", свозить и содержать на казенный счет эту полутысячу предстоятелей церквей, если можно было бы получить тот же результат путем рассылки через курьеров письма папы к Флавиану, этого знаменитого томоса, и получить под ним формальное большинство голосов в виде подписей? Два "неуправляемых" собора в Ефесе, 431 и 449 гг., оказались неспособными вынести формулы вероисповеданий. После горького опыта теперь решено было собором "управлять" (как ныне есть "управляемые демократии"), т.е. побудить его издать вероопределение. Епископы ссылались на формальное запрещение III Вселенским Ефесским собором 431 г. составлять какой-либо иной символ веры, кроме Никейского. Председатели уловили на этом членов собора. Они предложили им перечитать символ и будто бы полностью разъясняющие его известные догматические документы последнего времени, чтобы убедиться, что ответа на нововозникшие вопросы в них нет. A члены собора рады были просто отсрочке и проволочке. После Никейского символа был прочитан и Константинопольский. Тут впервые на сцене официальной истории появляется пред нами наш "Никео-Цареградский символ", по всем признакам сложившийся к концу арианских споров и известный уже членам II Вселенского собора (381 г.), что с точностью установить нельзя, ибо протоколов I и II Вселенских соборов не существует. Теперь еще прочитаны были: а) письмо Кирилла к Несторию ("Καταφλυαρουσιν"), б) к Иоанну Антиохийскому ("Εύφραινέσδωσαν"), в) томос папы Льва и справочные текстуальные добавления к нему от 450 г., где для удовлетворения греков папа взял цитаты и из Кирилла, хотя справедливо отверг зловредную, монофизитски звучащую формулу его "μία φύσις". Самое соблазнительное и острое письмо Кирилла ("Του Σωτήρος") с 12 анафематизмами как бы по обоюдному согласию покрыли молчанием. Св. Кирилл, таким образом, выступал в подчищенном виде для облегчения согласования его с папой Львом. И Аттик Никопольский, а за ним и его иллирийцы и часть палестинцев придрались к тексту томоса и требовали было прочтения 12 анафематизмов. Но председатели это замяли, признав психологически полезным дать удовлетворение сомневающимся в виде приватного заседания под руководством Анатолия Константинопольского. Был назначен 5-дневный перерыв. Анатолию вместе с тем дано и параллельное задание: переубедить сомневающихся, представить собору проект согласительной формулы вероопределения, т.е. то, от чего собор всячески уклонялся.

Пока шла эта комиссионная богословская работа, 13 октября было назначено под председательством легата Пасхазина (без светских председателей) заседание чисто духовного суда над Диоскором. Самое собрание происходило в приделе храма, в так называемом "Мартирионе". Диоскор на три формальных вызова не пожелал явиться и был осужден заочно за ряд актов узурпации власти, насилия, произвола и дерзостей. Вопроса о вере и не подымали. Резолюция суда, извергающая Диоскора из сана, была подписана всем епископатом без исключений. Единодушие было достигнуто путем замалчивания догматической стороны дела. Резолюция звучит: "Посему святейший и блаженнейший архиепископ великого и древнего Рима Лев через нас и через сей святый собор, в единении с блаженным апостолом Петром, который есть краеугольный камень кафолической церкви и основание православной веры, лишает Диоскора его епископства и всего священного достоинства".

Одновременно это — свидетельство и о глубоком различии самих ментальностей латинизма и эллинизма. Под одними и теми же словами западные и восточные христиане не столько подразумевали, сколько чувствовали разное духовное содержание. Римляне, напоенные во всем своем благочестии и церковной жизни, т.е. в практической экклезиологии, мистикой власти и права, под этими формулами вынашивали в своем сердце свое будущее непогрешимое папство, а "анархические" эллины и не подозревали о такой мистике, признавая простой позитивный факт традиционного первенства, чести и авторитета римской кафедры. Когда с IX в. начались на эту тему споры и затем окончательное разделение церквей, выявилась глубина длившегося тысячу лет недоразумения. Риму греки представились нечестными людьми, отказавшимися от своих подписей и обязательств, данных их праотцами не только на IV, но и на всех последующих вселенских соборах, людьми, рационалистически (по-протестантски) отвергшими мистическую веру предков.

У них была миропомазанная церковью, теократически законная, христианская, императорская власть, с которой авторитет церковный был сгармонирован, слажен, согласован по теории симфонии. Власть же Рима оснастила себя теорией двух мечей, т.е. претендовала на то, чтобы раздавать полномочия и византийским василевсам, что было для греков несносной и оскорбительной ересью. Чисто церковный лик римского первосвященника и его законное первенство чести меркли в глазах греков, мысливших тоже теократически, но иначе, чем латиняне. B порядке самозащиты от извращенных теократических претензий папства греки отталкивались от папства en bloc, пренебрегая и его бесспорным первенством. Латиняне платили Востоку еще большим пренебрежением. Так возникла и укрепилась психология прискорбного великого раскола церкви.

17 октября было открыто четвертое заседание Халкидонского собора. Императорские председатели поставили на повестку дня выработку вероопределения. Общая оппозиция этой задаче сразу же была выражена устами церковного председателя, епископа Пасхазина: "Правилом веры для собора является то, что изложено отцами I, II и III Вселенских соборов, а равно и то, что дал досточтимый Лев, архиепископ всех церквей. Это вера, которую собор признает, к которой он привержен, ничего не убавляя и не прибавляя".

— Ювеналий, Фалассий, Василий Селевкийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Виритский — были возвращены на собор и приняли участие в голосовании. Светские председатели решили спросить мнения имиераторского двора, который был на другой стороне Босфора. Курьер быстро привез ответ: император полагается на мудрость собора. И собор с радостью вернул в свою среду выше названных епископов, полностью подписавших общую со всеми резолюцию. Иначе дело обстояло с 13 египетскими епископами, не перешедшими на первом заседании на правую (римскую) сторону, т.е. против Диоскора. С того момента они оставались за дверями собора. В предвидении допроса они подготовили свое вероисповедание, в котором отвергали разные древние ереси, но умалчивали об Евтихе. Их вызвали, выслушали и поставили им ряд прямых вопросов. Они от Евтиха, хотя с трудом, но отреклись. Суждение же о томосе папы Льва отказались высказывать, ссылаясь на свою александрийскую конституцию (шестое правило Никейского собора), которая, якобы, запрещала подобные действия в отсутствие александрийского возглавителя. Но нервы многих из них не выдержали. Они падали в ноги старейшим епископам, прося пощадить их седые головы, ибо за подпись томоса папы им грозит в Египте смерть. Это были не словесные гиперболы, это был физический террор Диоскора. Тогда им объявили, что их вотум отсрочивается до выборов нового патриарха вместо Диоскора, а пока они безопасно могут жить в Константинополе.

После этого по указанию императора собору пришлось допросить толпу буйных монашеских вождей, в числе их и скандалиста 449 г., сирийского авву Варсума (Барцаума).Для облегчения мук рождения нового вероопределения на архиепископа Анатолия была возложена обязанность в приватном кружке подготовить формулу к заседанию. Несохранившаяся полностью эта формула, насколько мы ее знаем из прений, отражала вкусы большинства, т.е. Кирилловскую александрийскую терминологию. Кроме римских легатов и некоторых антиохийцев почти все епископы стояли за монофизитскую, по существу, формулу μια φύσις... Влек их в тенета этой богословской западни авторитет св. Кирилла, который был сам в нее уловлен доверием к ходячим текстам отцов церкви, злоумышленно подделанных аполлинаристами. Но понадобилось почти столетие прежде, чем Леонтий Византийский вскрыл этот удавшийся подлог. A в описываемый период большинство не допускало выражений папы Льва и Флавиана "две природы по соединении" δυο φυσεις μετα την ενωσιν θ предлагало уклончивое и двусмысленное "из двух природ" εκ δυο φυσεων. Светские председатели привели в качестве справки показательный факт, что и Диоскор также употреблял "из двух природ" и обвинял Флавиана за "две природы". На это не кто иной, как сам Анатолий, вдруг заявил, что Диоскор низложен не за веру (!!), а за дерзости (отлучение папы и неявка на соборный суд). Ученик и ставленник Диоскора, сам легко приспособившийся к столичному курсу, еще не сознавал или не хотел сознать действительно еретического энтузиазма Диоскора. Вот в каких потемках еще блуждали даже ведущие личности греческого епископата! На один глаз (кирилло-диоскоровский) они все еще были слепы. Вся острота зрения у них была в другом глазу. И они видели им только одного врага — несторианство. И все еще считали собор армией, долженствующей разгромить этого единственно понятного им врага. На заседании 22 октября по заслушании проекта формулы раздались противонесторианские выкрики: "Надо прибавить к этому определению имя св. Марии, как Богородицы, ведь Христос — Бог!" Когда Иоанн, епископ Германикийский, пожелал подчеркнуть "две природы", раздалось: "Долой несториан!" "Что же тогда делать с письмом святейшего Льва?" — спросили крикунов. Трезвое большинство утверждало, что предложенная формулировка подтверждает томос Льва: "Лев высказывает мысли Кирилла!" Но папские легаты были и этим недовольны. По признанию самого римо-католического историка, "они хотели бы канонизировать самые слова послания к Флавиану" (т.е. томоса, G. Bardy, op. cit., p. 234). Пасхазин заявил: "Если не принимают письма блаженнейшего апостолического папы Льва, то прикажите нам вернуть наши мандаты, мы возвратимся в Италию, и собор соберется там". Даже Евсевий Дорилейский смутился и предложил отказаться от попытки провести на соборе какое-нибудь вероопределение. Собор явно переживал кризис, подобный кризисам трех предшествовавших вселенских соборов. И вот тут, как и тогда, сказалась спасительная роль опеки над ним государственной власти [2]. Государственные председатели, после срочного сношения с Двором, поставили собор перед ультиматумом: или собор вотирует вероопределение, или он распускается и переносится на Запад. Пришлось присмиреть и понизить тон. Но все-таки раздались характерные возгласы: "Что же! И разойдемся, если наш проект не нравится! Его не хотят несториане! Пусть несториане и идут в свой Рим!" И это выкрикивали иллирийцы, которые административно (вместе с их центром — Фессалоникой) принадлежали в качестве окраинного экзархата к Римскому патриархату! Но география одно, а этнография — другое. Это были эллины по языку и богословию, и духовно они были чужды латинскому Риму, а Рим — им. Чиновники-председатели попробовали было упростить исход собрания сжатым голосованием: кто за Льва и кто за Диоскора?