Я стою в раздумье, как идти: бороздами — мокро, грязно, а грядами — вязко будет, думаю. Навстречу мне идет, вижу, старец-архиерей с посохом в руке. "Посмотрю, — думаю, — как он пойдет, так пойду и я."

Поровнявшись со мной, он говорит мне: "Пойдем, я проведу тебя" Левой рукой опираясь на посох, правой он взял меня за руку и повел по гряде вдоль ее, и говорит: "Хотя и вязко, не раз увязнет нога, правда, по все же путь высокий; а низким путем — смотри, сколько грязи и води". Долго шли мы с ним, и он все поучал меня, а я разговаривала с ним без страха, хотя и узнала в нем Святителя Николая. Наконец мы пришли к какой-то церкви, или к часовне, — не помню, и вошли в нее. В ней стояло большое Распятие, а по правую сторону его висел на стене образ св мученицы: Параскевы (Пятницы). Я стала поклоняться пред Распятием и; как только наклонилась головой до земли, Святитель так сильно ударил меня по шее посохом своим, как будто хотел отрубить голову; я не успела опомниться от удара, — последовал другой, третий и до пяти. "За что, — думаю, — он меня бьет, или в самом деле хочет отрубить голову, но за что!" — "Не рассуждай, не умничай, — ответил он на мою мысль, — если ударил, то, значит, так надобно. Забила, что послушание беспрекословно повинуется, а не умничает?" Тем временем я поднялась, а Святитель, ласково улыбаясь, глядел на меня, и, указывая на икону мученицы Параскевы, сказал: "Вот она, Невеста Христова, и главу свою предала на отсечение, — в жертву Жениху своему; а ты и мало потерпеть не хочешь, и мудрствуешь, не имея еще духовного разумения. Смиряйся, терпи — и спасешься."

XXII

В бытность мою в сем Зверином-Покровском монастыре случилось немаловажное для моей скромной и убогой жизни событие.

В этом монастыре, как известно, находится чудотворная икона св. праведного Симеона Богоприимца, спасшая весь Новгород от моровой язвы. Я уже упоминала, что находилась с первого времени моего поступления сюда под ближайшим покровительством старицы-ризничей, матушки Людмилы. Она-то и поручила мне заняться составлением акафиста св. праведному Симеону Богоприимцу. Впрочем, дала она это поручение, думаю, на основании моего ей признания в том, что мне приходилось уже и раньше заниматься подобными работами. За святое послушание Господь помог мне сделать это, насколько сумела я при полнейшем старании, конечно, надеясь лишь на помощь свыше молитвами св. праведного Симеона.

В тот же день почтальон принес его, как адресованный на имя нашей матушки-игумении Лидии вместе с другой корреспонденцией. Она всем показывала его, и не только его, но и самый конверт с его загадочной печатью, причем не было конца догадкам и вопросам, и суждениям о том, кто бы мог быть написавший и доставивший его. Чтобы не выдать себя, и я высказывала различные предположения. Кто-то назвал имя Николая Васильевича Елагина, как известного составителя акафистов; на этом предположении и остановились. На следующий день матушка-игумения поехала к Владыке, коим был в то время в Новгороде (то есть викарием) Преосвященный Серафим, впоследствии епископ Самарский. Владыка оставил рукопись у себя, чтобы посмотреть ее, после чего обещал дать ответ. Можно себе представить, как интересовал исход этого дела всю нашу обитель, не исключая и священников. Конечно, для меня этот вопрос имел двойной интерес; с замиранием сердца я ждала решения Владыки, как произнесения приговора на мою затею. Наконец этот день наступил; Владыка прислал к матушке-игумении, чтобы она на следующий день прибыла к нему. Не знаю, по какой причине, матушка-игумения нa этот раз вместо своей келейной взяла с собой к Владыке меня, так что мне и пришлось узнать прежде всех участь своего акафиста. "Прекрасно и тепло составлен акафист, — сказал Владыка, — только нелогично, непоследовательно приведены события, перепутаны позднейшие раньше первых и наоборот. Очевидно, составитель не знал о необходимости держаться порядка во времени событий." (Я и в самом деле впервые слышала об этой непременной принадлежности акафиста.) Датушка-игумения с тревогой спросила: "Что же, Владыко, значит он и не годится?"—"Как не годится, вполне пригоден, но надобно над ним поработать, то есть переставить некоторые икосы и кондаки один на место другого. Эта нетрудно — составлен он довольно хорошо; но потребуется немало времени, а у меня-то его и слишком даже мало. Если пустить его так в цензуру, — возвратят, только лишняя проволочка выйдет. Если хотите, возьмите его назад, перепишите мне уже не церковным шрифтом, а обычным, притом пореже строки, чтобы свободнее было поправки делать; я, когда удосужусь, буду понемногу заниматься им. А если хотите, можете пока и так читать его келейно, пожалуй, и в церкви, но не во время богослужения, а вот во время чтения вашего монашеского правила." Нельзя и высказать, как мы были рады обе с матушкой, — просто на крыльях полетели мы сообщить скорее эту радостную весть своей обители. "Вот, — думала я, — наконец и наш великий угодник Божий, стоящий на рубеже Ветхого и Нового Заветов, будет иметь свой отдельный акафист!" Мне же и поручила матушка-игумения переписывать акафист именно так, как приказал Владыка, что, конечно, я и исполнила с великой радостью. Между тем стали и почитывать его за нашим монашеским правилом, для чего собирались чуть ли не все сестры, всем им он нравился, особенно, когда матушка-игумения поручила мне, как регентше, положить на ноты припев, то есть последние слова икоса: "Радуйся, Симеоне Преблаженне, Богоприимче Праведный." Долго пришлось, однако, ожидать нам от Владыки акафиста в исправленном виде. Затем еще дольше проходил он все инстанции цензуры, пока, наконец, не добился разрешения и по напечатании сделался всеобщим достоянием. Но мне не суждено было дождаться этого в своей обители.Между тем и меня, бывшую еще рясофорной, перевели в Званский-Знаменский монастырь в должность казначеи, а вместе и помощницы начальницы Державинского женского епархиального училища. Кажется, через год, или около этого, вызвали Пр. Серафима в Санкт-Петербург для присутствия в Св. Синоде, каковое обстоятельство и послужило к скорейшему напечатанию акафиста св. праведному Симеону Богоприимцу. По исправлении его, как следует по правилам, он сам же и представил его в цензуру, да и похлопотал о беспрепятственном разрешении скорейшего напечатания. Я, находясь далеко, не была извещена о том вожделенном дне, когда в первый раз был прочитан, при полной торжественности, этот уже напечатанный акафист, на день памяти св. Симеона 3 февраля. Тем не менее, великий, милостивый угодник Божий не забыл в этот день утешить и меня, убогую, потрудившуюся для него по мере своих слабых сил, и сам явился мне во сне дивным образом, обещая свое заступничество.