Прежде чем по памяти прочесть вам стихотворение “Владимирская Богоматерь�

За написанное стихотворение Максимилиану Волошину многое можно простить, оно входит в душу православного человека великой любовью ко Пресвятой Богородице. Оно радостно, и мы воочию видим историю Родины и то великое Божественное заступничество России, о котором русский народ восклицал: “Матерь Божия, спаси Землю Русскую”.

Любил я стихотворение, называемое “Дом поэта” характеризующее его гостеприимство и любовь к человеку и природе, оно печаталось, найдите и прочтите. Начинается оно словами:

“Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог. В прохладных кельях, беленных известкой, Вздыхает ветр, живет глухой раскат Волны... Войди, мой гость, стряхни житейский прах И плесень дум у моего порога... Со дна веков тебя приветит строго Огромный лик царицы Таиах. Мой кров – убог. И времена – суровы... ”

Волошин нес людям добро, многих принимал в своем доме и сам постоянно находился на грани ареста, лагеря, расстрела. Конечно, поэзия Волошина противоречива, но осудить его за это нельзя. Он был большой поэт, сын своего века и окружения, но был верующим и православным”.

В то время когда Илья Сергеевич рассказывал о поэтах “серебряного века”, а о. Арсений о Максимилиане Волошине, в столовой собралось десять человек, двух женщин я видел впервые. Обе были, вероятно, одних лет, 55–60, одна из них была молчалива, другая, порывистая и подвижная, все время что-то порывалась сказать. Молчаливую женщину, имя которой я узнал, – звали Елизаветой Александровной, вторую Людмилой Александровной. Во время наступившей паузы Елизавета Александровна, обратившись к о. Арсению, сказала: “Батюшка! Я много слышала от своих друзей, сестер нашей общины, о Максимилиане Волошине, а у мужа он – один из любимых поэтов.

Одна из наших друзей, Зоя Дмитриевна Прянишникова (дочь академика), болела с детства костным туберкулезом правого бедра, и в 1918 г. родители направили ее в Крым для лечения со своей знакомой. Но началась гражданская война, длившаяся почти три года, и они остались в Крыму, разобщенные от Москвы войной, без средств к существованию, защиты, помощи и умирали от голода.

Не могу сейчас припомнить, какими путями произошла их встреча с Волошиным, но он и его мама Елена Оттобальдовна взяли их к себе в дом, где они прожили больше года, и потом помогли уехать в Москву к родителям. Второй наш друг, Елена Сергеевна Волнухина (дочь скульптора Волнухина, автора памятника первопечатнику Ивану Федорову), приехала в Крым для лечения слабых легких сразу после окончания гражданской войны. Ей посоветовали снять комнату в окрестностях Коктебеля. Утром, наняв татарина с арбой, сложила в арбу чемодан, сумки с вещами и сумочку с документами и деньгами и пошла рядом с повозкой. Отъехали от города, татарин хлестнул лошадь и быстро уехал, а Елена Сергеевна осталась в легком ситцевом платье без вещей и денег. Пошла по дороге в полной растерянности и безысходности. Шла и беспрерывно молилась Пресвятой Богородицу, возложив на Нее всю надежду. Вскоре она увидела дом необычной постройки, подошла, постучалась. Разрешили войти, и плача, вся в слезах, рассказала пожилой женщине и мужчине о своем горе. Впоследствии Елена Сергеевна (Леля) всегда со слезами на глазах и с удивлением рассказывала, что ее сразу приняли, поили, кормили, дали одежду. Прожила Леля у Волошина три месяца, пока не получила деньги от родных на дорогу. Максимилиан Волошин достал ей билет и проводил. Нам Леля рассказывала, что Елена Оттобальдовна и Волошин – удивительные, добрые и гостеприимные люди. Привезла Леля от Волошина много рукописных стихотворений, которые мы переписывали. Я рассказала об этих двух эпизодах, потому что они раскрывают душевный мир поэта и его матери”. Другая женщина, Людмила Александровна, оказывается, хорошо знала Андрея Белого, дружила с Надеждой Павлович, встречалась с Анной Ахматовой и довольно хорошо знала Брюсова и Надежду Чулкову. Разговор о поэтах и их литературных взглядах и об отношении к Богу, вере, православию велся в течение двух вечеров. В конце второго вечера о. Арсений рассказал, что сам, будучи юношей, отдал невольную дань увлечению поэтами “серебряного века”. “Вы знаете, – говорил он, – увлечение этими поэтами было повальным, модным, почти все читающее общество знало их стихи, особенно Блока, его стихотворения произносились почти во всех домах. Куда ни придешь, слышались слова: “О доблестях, о подвигах, о славе...” или “Под насыпью во рву некошенном...”, “Что же ты потупилась в смущении?”