Отец Серафим, прозрев духом ее искушение, послал сказать ей, чтобы она пришла к нему в монастырь.

Исполняя его приказание, я отправилась к нему по окончании трапезы и всю дорогу проплакала. Это было на третий день после Петрова дня. Батюшка, взяв ее за обе руки, ввел в свою келью, говоря: Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день.

После этого утер мои слезы своим платком, говоря: Матушка, слезы твои недаром капают на пол. И потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: Приложись, матушка. Царица Небесная утешит тебя.

Я приложилась к образу и почувствовала такую радость на душе, что совершенно оживотворилась.

Ну, матушка, теперь ты поди на гостиницу, а завтра приди в дальнюю пустыньку, сказал он ей. Я так и сделала... Подходя к дальней пустыньке, вдруг увидала я, что о.Серафим сидит близ своей кельи, на колоде и подле него стоит ужасной величины медведь.

Я так и обмерла от страха, закричавши во весь голос: Батюшка, смерть моя! И упала.

Отец Серафим, услышав мой голос, удалил медведя и махнул ему рукою. Тогда медведь, точно разумный, тотчас пошел в ту сторону, куда ему махнул старец в густоту леса. Я же, видя все это, трепетала от страха, и даже, когда подошел ко мне о.Серафим со словами: Не ужасайся и не пугайся, я продолжала по-прежнему кричать: Ой, смерть моя! На это старец отвечал мне: Нет, матушка, это не смерть, смерть от тебя далеко, а это радость.

И затем он повел меня к той же самой колоде, на которую, помолившись, посадил меня и сам сел. Не успели мы еще сесть, как вдруг тот же самый медведь вышел из густоты леса и, подойдя к о.Серафиму, лег у ног его. Я же, находясь вблизи такого страшного зверя, сначала была в величайшем ужасе и трепете, но потом, видя, что о.Серафим обращается с ним без всякого страха, как с кроткою овечкою, и даже кормит его из своих рук хлебом, который принес с собою, в сумке, я начала мало-помалу оживотворяться верою. Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого старца: оно было радостно и светло, как у ангела. Наконец, когда я совершенно успокоилась, а старец скормил почти весь хлеб, он подал мне остальной кусок и велел самой покормить медведя. Но я отвечала: Боюсь, батюшка, он и руку-то мне отъест!, а сама между тем радовалась, думая про себя: если отъест мне руку, то я не в состоянии буду тогда и стряпать.Отец Серафим посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: Нет, матушка, верую, что он твоей руки не отъест!Тогда я взяла поданный мне хлеб и скормила его весь с таким утешением, что желала бы еще кормить его; ибо зверь был кроток и ко мне, грешной, за молитвы о.Серафима. Видя меня спокойною, о.Серафим сказал мне: Помнишь ли, матушка, у преподобного Герасима на Иордане лев служил, а убогому Серафиму медведь служит. Вот и звери нас слушают, а ты, матушка, унываешь, а о чем же нам унывать? Вот если бы я взял с собою ножницы, то и остриг бы его в удостоверение. Богом тебя прошу, матушка, не унывай никогда и ни в чем, но всегда подражай смирению преподобной Исидоры: она в монастыре была в последних у всех, а у Бога первая, потому что не гнушалась никаким послушанием....Я еще подумала: вот как я буду рассказывать сестрам об этом дивном чуде!А о.Серафим на мои мысли отвечал:Нет, матушка, прежде одиннадцати лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет: кому сказать.Впоследствии, точно через 11 лет, сестра Матрона впервые рассказала все крестьянину Ефиму Васильеву, занимавшемуся тогда уже живописью и рисовавшему портрет о.Серафима.