Чтобы помочь людям увидеть Бога, бесполезно придумывать новые Его образы. Если мы твердим: "Сотни лет назад люди открыли, каков Бог, я вам это расскажу", - люди вправе ответить нам: "Если бы вы это знали, это было бы очевидно". А это не очевидно! Если бы кто-то из нас был действительно откровением Христа, люди могли бы сказать: "Я видел лик Христов". Вспомните отрывок из Послания к коринфянам, где апостол Павел говорит, что Бог просветил нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Подобное высказывание есть у одного православного подвижника: "Никто не может отвергнуться мира, пока не увидит свет вечности хотя бы на лице одного человека". Если бы мы были подобным откровением, нам не приходилось бы искать множество способов, как бы описать Бога. В "Отечнике" есть рассказ о том, как один великий подвижник встретил трех монахов. Двое из них стали задавать ему бесчисленные вопросы, а третий молчал. Наконец, подвижник обратился к нему сам: "А ты разве не хочешь о чем-нибудь спросить меня?" - "Нет, - ответил тот, - мне достаточно смотреть на тебя". Есть и другой рассказ о том, как епископ Александрийский должен был посетить монастырь. Братия просили одного монаха произнести слово приветствия, но тот отказался. "Почему?" - удивились монахи. "Если он не поймет мое молчание, он ничего не поймет из моих слов".

Так открыл Христа Закхей, так Господь говорило ним, подобно тому, как Он безмолвно говорил с Петром в ночь, когда был взят: Тогда Господь, обратившись, взглянув на Петра, и Петр, выйдя вон, горько заплакал (Лк.22, 61). Бог, Чей взор проникает глубины, будет судить не по взгляду очей Своих (Ис.11, 31).

Он проникает сердце и испытывает внутренность (см. Иер.17, 10), и Он же раскрывает наши глаза и избавляет нас от фарисейства и самообмана, и спасает нас от порабощения страху человеческому!

Притча о мытаре и фарисее

Сказал также к некоторым, которые уверены 6ш о себе, что ми праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя ей в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18, 9-14).

Эта притча ставит нас перед лицом человеческого и Божиего суда. Фарисей входит в храм и встает перед Богом. Он уверен, что имеет на это право: ведь его поведение до мелочей соответствует закону, который Сам Бог дал Своему народу, - не говоря о бесчисленных правилах, которые старейшины народа и фарисеи выработали на основании этого закона, превратив их в пробный камень благочестия. Область Божия ему родная; он принадлежит к ней, он стоит за Бога, - Бог постоит за него. Божие

Царство - это область закона, и тот, кто подчиняется закону, кто стоит за него, тот безусловно праведен. Фарисей полностью во власти формального ветхозаветного видения вещей; в понятиях этого Завета исполнение закона может сделать человека праведным. Но закон не мог одного: он не мог дать Жизнь вечную, потому что Жизнь вечная заключается в том, чтобы знать Бога и посланного Им Иисуса Христа (см. Ин.17, 3), знать Его знанием не внешним, каким было знание фарисея, будто Вседержавного Законодателя, - а знанием на основе тесных личных отношений, общей жизни (Вы во Мне, и Я в вас. Ин. 14, 20). Фарисей все знает о том, как поступать, но ничего не знает о том, каким следует быть. За всю свою праведную жизнь с одним он ни разу не сталкивался, он никогда не понял, что между Богом и им могут быть отношения взаимной любви. Он никогда ее не искал, он ни разу не встретил Бога Исайи, Который столь свят, что перед Ним вся праведность наша - как запачканная одежда... Он уверен, что между Творцом и Его творением существует неизменные, раз и навсегда установленные, застывшие отношения. Он не увидел в Священном Писании историю любви Бога к миру, который Бог сотворил и который так возлюбил, что отдал Сына Своего Единородного ради его спасения. Он живет в рамках Завета, понятого им как сделка, вне каких бы то ни было личных отношений. Он видит в Боге закон, а не Личность. Он не видит оснований осудить себя; он праведен, холоден, мертв.

Не узнаем ли мы в этом образе себя, и не только самих себя, а целые группы людей? 06 этом превосходно сказано в следующих строчках: Лишь мы избранники Господни, Остаток проклят навека, Им места хватит в преисподней, - К чему в раю нам их толпа? Мытарь же знает, что он неправеден; об этом свидетельствует и Божий закон, и суждение человеческое. Он нарушает Божий закон и использует его в своих интересах. Обманом или нагло, в зависимости от обстоятельств, он преступает человеческие законы и обращает их к своей выгоде, а потому его ненавидят и презирают другие люди. И вот, придя в храм, он не осмеливается переступить его порог, потому что храм - это место Присутствия, а у него нет права вступить в Божие Присутствие, он страшится этой встречи. Он останавливается и видит перед собой священное пространство, как бы подчеркивающее неизмеримое величие Бога и бесконечное расстояние между ним и святостью, Богом. Храм велик, как Сами Присутствие, он повергает в трепет, он полон трагизма и осуждения, которые несет с собой очная ставка между грехом и святостью. И тогда, на основе беспощадного жестокого опыта человеческой жизни, у него вырывается неизмеримо глубокая и искренняя молитва: "Боже, будь милостив ко мне, грешнику". Что знает он о жизни? Он знает, что закон, применяемый в полную силу, приносит страдание; что при неограниченной власти закона нет места милосердию, этим законом он пользуется и злоупотребляет им, чтобы уловить своих должников, чтобы загнать свою жертву в угол; он умеет исхитриться и остаться правым перед этим законом, отправляя в тюрьму разорившихся должников; на защиту этого закона он всегда может рассчитывать, притом что сам безжалостно, немилосердно наживается и копит неправедное богатство. А вместе с тем его жизненный опыт научил его еще чему-то, что не поддается логике и идет вразрез с его собственными представлениями. Он помнит, что и в его собственной жизни и в жизни подобных ему, бессердечных и жестоких, бывали моменты, когда он, имея на своей стороне всю силу закона, сталкивался с горем и ужасом, которые он навлек на несчастью семью, с терзаниями матери, со слезами ребенка; и в тот самый момент, когда, казалось, все в его власти, он, ошеломляя своих сотоварищей, вопреки их 6е" жалостной логике, вопреки закону, вопреки здравому смыслу и своему привычному поведению, вдруг останавливался и, взглянув с печальной или даже мягкой улыбкой, говорил: "Ладно, оставьте их".