И пророк Иезекииль, желая внушить это, различает один от другого суды над овнами и над овцами (Иезек. XXXIV, 17). Ясно ли теперь для тебя, что я имел причины устрашиться? Прибавлю к сказанному следующее: хотя теперь мне нужно много трудиться, чтобы не одолели меня совершенно страсти душевныя, однако я переношу этот труд и не убегаю от подвига. Так тщеславие и теперь овладевает мною, но я часто и вооружаюсь против него, и сознаю, что нахожусь в рабстве; а случается, что и укоряю поработившуюся душу. И теперь нападают на меня худыя пожелания, но не столь сильный возжигают пламень; потому что глаза не могут получать извне вещества для этого огня; а чтобы кто-нибудь говорил худое, а я слушал говорящаго, от этого я совершенно свободен, так как нет разговаривающих; стены же, конечно, не могут говорить. Равным образом нельзя избежать и гнева, хотя и нет при мне людей, которые бы осаждали. Часто воспоминание о непристойных людях и их поступках воспламеняет мое сердце, но не вполне: я скоро укрощаю пламень его, и успокаиваю его, убеждая, что весьма несообразно и крайне бедственно, оставив свои пороки, заниматься пороками ближних.

У меня душа слабая и невеликая и легко доступная не только для этих страстей, но и худшей из всех - зависти, и не умеет спокойно переносить ни оскорблений, ни почестей, но последния чрезвычайно надмевают ее, а первыя приводят в уныние.

А какая пища для этих зверей? Для тщеславия - почести и похвалы, для гордости - власть и величие господства, для зависти - прославление ближних, для сребролюбия - щедрость дающих, для невоздержания - роскошь и частыя встречи с женщинами, и для других - другое. Все эти звери сильно нападут на меня, когда я выступлю на средину, и будут терзать душу мою и приводить меня в страх, и отражать их будет для меня весьма трудно. А когда я останусь здесь, то хотя тогда потребуются большия усилия, чтобы побороть их, однако они подчинятся по благодати Божией, и до меня будет достигать только рев их. Поэтому я и остаюсь в этой келлии недоступным, необщительным, нелюдимым, и терпеливо слушаю множество других подобных порицаний, которыя охотно желал бы отклонить, но не имея возможности сделать это, сокрушаюсь и скорблю. Невозможно мне быть общительным и вместе оставаться в настоящей безопасности. Поэтому я и тебя прошу - лучше пожалеть чем обвинять того, кто поставлен в такое затруднительное положение. Но я еще не убедил тебя. Посему уже время сказать тебе и то, что одно оставалось не открытым. Может быть, многим это покажется невероятным, но при всем том я не устыжусь открыть это. Хотя слова мои обнаружат худую совесть и множество грехов моих, но так как всеведущий Бог будет судить меня строго, то что еще может быть мне от незнания людей? Что же осталось неоткрытым? С того дня, в который ты сообщил мне об этом намерении (избрания в епископа), часто я был в опасности совершенно разслабеть телом, такой страх, такое уныние овладевали моею душею!

Когда проходило такое оцепенение (иногда оно и прекращалось), то сменяли его слезы и уныние, а после продолжительных слез опять наступал страх, который смущал, разстраивал и потрясал мой ум. В такой буре я проводил прошедшее время; а ты не знал думал, что я живу в тишине. Но теперь я открою тебе бурю души моей: может быть ты за это простишь меня, прекратив обвинения. Как же, как открою тебе это? Если бы ты захотел видеть ясно, то нужно бы обнажить тебе мое сердце; но так как это не возможно, то постараюсь, как могу, по крайней мере в некотором тусклом изображении представить тебе мрак моего уныния; а ты по этому изображению суди о самом унынии. Представим, что дочь царя, обладающаго всею вселенною, сделалась невестою, и что она отличается необыкновенною красотою, превышающаго природу человеческую и много превосходящею всех женщин, и такою душевною добродетелию, что даже всех мужчин, бывших и имеющих быть, далеко оставляет позади себя, благонравием своим превышает все требования любомудрия, а благообразием своего лица помрачает всякую красоту телесную; представим затем, что жених ея не только за это пылает любовию к этой девице, но и кроме того чувствует к ней нечто особенное, и силою своей привязанности превосходит самых страстных из бывших когда-либо поклонников; потом (представим, что) этот пламенеющий любовию откуда-то услышал, что с дивною его возлюбленною намеревается вступить в брак кто-то из ничтожных и презренных людей, низкий по происхождению и уродливый по телу, и негоднейший из всех. Довольно ли я выразил тебе скорбь мою? И нужно ли далее продолжать это изображение. Для выражения моего уныния, я думаю, достаточно; для этого только я и привел этот пример; а чтобы показать тебе меру моего страха и изумления, перейду к другому изображению.

Думаешь ли ты, что этот отрок в состоянии будет даже выслушать такой разсказ, а не тотчас, с перваго взгляда, испустит дух?13. Не думай, что я словами преувеличиваю дело; (так кажется) потому, что мы, заключенные в теле как бы в какой темнице, не можем видеть ничего невидимаго; а ты не считай сказаннаго за преувеличение. Если бы ты мог когда-нибудь увидеть глазами своими мрачнейшее ополчение и яростное нападение диавола, то увидел бы гораздо большую и ужаснейшую битву, нежели изображаемая мною. Здесь не медь и железо, не кони, колесницы и колеса, не огонь и стрелы и не подобные видимые предметы, но другие снаряды, гораздо страшнейшие этих. Таким врагам не нужно ни панцыря, ни щита, ни мечей и копий, но одного вида этого проклятаго войска достаточно, чтобы поразить душу, если она не будет весьма мужественною и еще прежде своего мужества не будет укрепляема Промыслом Божиим. Если бы возможно было, сложив с себя это тело, или и с телом, чисто и без страха собственными глазами видеть все ополчение диавола и его битву с нами; то ты увидел бы не потоки крови и мертвыя тела, но такое избиение душ и такия тяжелыя раны, что все изображение войны, которое я сейчас представил тебе, ты почел бы детскою игрою и скорее забавою, нежели войною: так много поражаемых каждый день! И раны эти причиняют смерть не такую, какую раны телесныя; но сколько душа различается от тела, столько же различается та и другая смерть. Когда душа получит рану и падет, то она не лежит безчувственною подобно телу, но мучится здесь от угрызений злой совести, а по отшествии отсюда во время суда предается вечному мучению. Если же кто не чувствует боли от ран, наносимых диаволом, тот нечувствительностию своею навлекает на себя еще большее бедствие, потому что, кто не пострадал от первой раны, тот скоро получает и вторую, а после второй и третью. Нечистый, видя душу человека безпечною и пренебрегающею прежними ранами, не перестает поражать его до последняго издыхания. Если хочешь узнать и способы его нападения, то увидишь, что они весьма сильны и разнообразны. Никто не знает столько видов обмана и коварства, сколько этот нечистый, чем он и приобретает большую силу; и никто не может иметь столь непримиримой вражды к самым злейшим врагам своим, какую имеет этот лукавый демон к человеческому роду. Если еще посмотреть на ревность, с какою он ведет борьбу, то в этом отношении смешно и сравнивать его с людьми; пусть кто-нибудь изберет самых лютых и свирепых зверей и противопоставит его неистовству, тот найдет, что они весьма кротки и тихи в сравнении с ним; такою он дышет яростью против наших душ! Притом и время тамошняго сражения кратко, и при краткости его бывает много отдыхов. И наступившая ночь, и утомление от сражения, и время принятия пищи, и многое другое обыкновенно дает воину отдохновение, так что он может снять с себя оружие, несколько ободриться, оживиться пищею и питием, и другими многими средствами возстановить прежнюю силу. А в борьбе с лукавым никогда нельзя ни сложить оружия, ни предаться сну для того, кто желает всегда оставаться нераненым. Необходимо избрать одно из двух: или, сняв оружие, пасть и погибнуть, или всегда вооруженным стоять и бодрствовать. Этот враг всегда стоит с своим ополчением, наблюдая за нашею безпечностию и гораздо более заботясь о нашей погибели, нежели мы - о своем спасении. Особенно трудною борьбу с ним делает для непостоянно бодрствующих то, что он невидим нами и нападает внезапно (это наиболее причиняет множество зол). И ты желал, чтобы в этой войне я предводительствовал воинами Христовыми? Но это значило бы - предводительствовать для диавола. Если обязанный распоряжаться и управлять другими будет неопытнее и слабее всех, то, по неопытности предавая вверенных ему, он будет предводительствовать более для диавола, нежели для Христа. Но зачем вздыхаешь? Зачем плачешь? Не плача достойно то, что теперь случилось со мною, но веселия и радости.Василий сказал: но не мое положение; напротив, оно достойно безмерных рыданий; потому что теперь едва я мог понять, в какия беды ты ввергнул меня. Я пришел к тебе узнать, что мне говорить в твое оправдание обвинителям; а ты отпускаешь меня, наложив на меня новую заботу вместо прежней. Я не о том уже забочусь, что мне сказать им за тебя, но о том, как мне отвечать за себя и за свои грехи пред Богом? Но прошу и умоляю тебя: если ты имеешь какое-нибудь попечение о мне, аще кое утешение о Христе, аще кая утеха любве, аще кое милосердие м щедроты (Филип. II, 1), (ибо ты знаешь, что сам ты более всех подверг меня этой опасности), подай руку помощи, говори и делай все, что может ободрить меня; не позволяй себе оставлять меня и на кратчайшее время, но устрой, чтобы мне вместе с тобою теперь еще дружнее, чем прежде, проводить жизнь.Златоуст. На это я с улыбкою сказал: чем же я могу помочь, какую принести пользу тебе при таком бремени забот? Но если это тебе угодно, не унывай, любезная глава. Время, в которое тебе можно будет отдохнуть от забот, я буду проводить с тобою, буду утешать и не опущу ничего, что будет по моим силам. При этом, заплакав еще более, он встал; а я, обняв его и поцеловав его голову, проводил его, увещевая мужественно переносить случившееся. Верю, говорил я, Христу, призвавшему тебя и предоставившему тебе овец своих, что от этого служения ты приобретешь такое дерзновение, что и меня, находящагося в опасности, в тот день примешь в вечную свою обитель.

Беседа по рукоположении во пресвитера

Произнесена св. Иоанном в Антиохии по рукоположении его во пресвитера Флавианом, епископом антиохийским, в начале 386 г. по Р. Х. В заглавии называется первою, т.е. из всех произнесенных с церковной кафедры, беседою "о себе, и об епископе, и о множестве народа".Неужели истинно то, что случилось со мною? Действительно ли совершилось то, что совершилось, и я не обманываюсь? Неужели настоящее ни ночь и сновидение, но действительно день, и мы все бодрствуем? Кто поверил бы тому, что днем, когда люди не спали и бодрствовали, смиренный и презренный юноша вознесен на такую высоту власти? Ночью нисколько не странно бы этому случиться. Тогда иные, уродливые телом и не имеющие даже необходимой пищи, уснувши, видали себя стройными и красивыми и наслаждающимися царскою трапезою, но эти представления были - сон и обман сновидений. Таково свойство сновидений: они изобретательны и причудливы и потешаются странными забавами. Но днем и на самом деле никто не увидит этого так легко случившимся. А ныне случилось, сбылось и свершилось, как видите, все такое, что невероятнее сновидений: и город, столь великий и многолюдный, и народ чудный и великий устремился к моему смирению, как бы надеясь услышать от меня что-либо великое и важное.

Это же, боюсь, не случилось бы сегодня и с моею душою, и с великим трудом собранныя мною для вас мысли, хотя малыя и скудныя, от страха пришедши в забвение, не исчезли бы и не улетели бы, оставив ум мой пустым. Поэтому прошу всех вас вообще, начальствующих и подчиненных, чтобы вы, сколько навели на меня страха прибытием для слушания, столько же вдохнули в меня смелости усердием в молитвах, и умолили Дающаго глагол благовествующим силою многою (Пс. LXLII, 12) дать и мне слово во отверзение уст (Еф. VI, 19).Притом, этот плод и нам свойственнее, и самому чтимому Богу приятнее. Грозды и колосья произращают недра земли, питают потоки дождей и обработывают руки земледельцев: а священную песнь рождает благочестие души, воспитывает добрая совесть, и в сокровищницы небесныя принимает Бог. Но насколько душа лучше земли, настолько и это произрастение лучше того. Посему и некто из пророков, муж чудный и великий, - Осия имя ему, - внушает оскорбившим Бога и желающим умилостивить Его, чтобы они приносили в жертву не стада волов и не муки столько-то и столько-то мер, не горлицу и голубя и не что-либо другое подобное, но что? Возмите, говорит, с собою словеса (Ос. XIV, 3). Что за жертва слово?, - может быть, скажет кто-нибудь. Величайшая, возлюбленный, и драгоценнейшая, и лучшая всех других. Кто говорит это? Тот, кто верно и лучше всех знает это, доблестный и великий Давид. Принося некогда благодарственную жертву за победу, одержанную на войне, он так говорил: восхвалю имя Бога моего с песнию: возвеличу Его во хвалении (Пс. LXVIII, 31). Потом, показывая нам превосходство этой жертвы, присовокупил: и угодно будет Богу паче тельца юна, роги износяща и познокти (ст. 32). Так, хотел и я сегодня принести эти жертвы и обагрить кровию этих приношений духовный жертвенник; но что мне делать? Один премудрый муж заграждает мне уста и устрашает меня словами: не красна похвала во устех грешника (Сир. XV, 9). Как в венках должны быть чисты не только цветы, но и свивающая их рука; так и в священных песнях должны быть благочестивы не только слова, но и сплетающая их душа. А у меня она не чиста, не имеет дерзновения и исполнена многих грехов. Но людям такого свойства заграждает уста не только этот закон, но и другой, древнейший и прежде него постановленный. И этот закон ввел, сейчас беседовавший с нами о жертвах, Давид; ибо сказав: хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних, и немного после еще сказав: хвалите Господа от земли (Пс. CXLVIII, 1, 7), и призвав ту и другую тварь, горнюю и дольнюю, чувственную и умственную, видимую и невидимую, находящуюся выше неба и под небом, и из той и другой составив один хор, и так повелев хвалить Царя всех, он нигде не призывал грешника, но и здесь затворил пред ним двери.2. А чтобы слова мои были яснее для вас, я прочитаю вам сначала самый псалом. Хвалите Господа с небес, говорит он, хвалите Его в вышних: хвалите Его вси Ангели Его, хвалите Его вся Силы Его (ст. 1, 2). Видишь ли хвалящих ангелов, видишь ли архангелов, видишь ли херувимов и серафимов, - эти вышния силы? Ибо, когда он говорит: вся Силы Его, то разумеет весь горний сонм. Но видишь ли здесь грешника? Как же, скажешь, можно ему явиться на небе? Пойдем же, сведем тебя на землю, переставив в другую часть хора; и здесь опять не увидишь его. Хвалите Господа от земли, змиеве и вся бездны: зверие и вси скоти, гади и птицы пернаты (ст. 7. 10). Не напрасно и не без причины при этих словах я замолчал; смутились мысли в уме моем и пришлось горько заплакать и тяжко вздохнуть. Что может быть, скажи мне, достойнее жалости? Скорпионы, и змеи, и драконы призываются к хвалению Создавшаго их; один грешник исключается из этого священнаго хора; и справедливо. Грех есть злой и свирепый зверь, не только выказывающий злость к сослужебным ему существам, но изливающий яд злобы и на славу Господню: вас ради, говорит Господь, имя мое хулится во языцех (Ис. LII, 5, Римл. II, 24). Посему пророк и изгнал грешника из вселенной, как бы из священнаго отечества, и отправил в ссылку. Так и отличный музыкант отсекает от стройной кифары разногласящую струну, чтобы она не разстроивала согласия прочих звуков; так и искусный врач отсекает загнившийся член, чтобы зараза от него не перешла на прочие здоровые члены. Так сделал и пророк, отсекши грешника от целаго тела тварей как бы разногласящую струну и как бы загнивший член. Что же мне делать? Так как я отринут и отсечен, то, конечно, надобно молчать. Итак, скажите, ужели замолчать мне? Ужели никто не разрешит мне восхвалить нашего Владыку, и я напрасно просил ваших молитв, напрасно прибегал к вашему покровительству? Нет, не напрасно. Я нашел, нашел и другой способ славословия, по вашим же молитвам, которыя среди этого недоумения заблистали, как молнии во мраке; я буду хвалить сослужителей. Можно хвалить и сослужителей; а когда они будут хвалимы, то прославление, конечно, перейдет и на Владыку. А что он и таким образом прославляется, это показывает Сам Христос в словах: да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на небесех (Матф. V, 16). Вот и другой способ славословия, который можно и грешнику употребить и не нарушить закона.3. Итак кого, кого из сослушателей восхвалить мне. Кого же другого, как не общаго учителя отечества [1], а чрез отечество и всей вселенной? Как он вас научил стоять за истину до смерти, так вы других людей научили скорее разставаться с жизнию, нежели с благочестием. Хотите ли, сплетем ему из этого венцы похвал? Хотел бы и я; но вижу неизмеримую бездну подвигов, и боюсь, чтобы слово, опустившись в глубину, не оказалось безсильным возвратиться наверх. Нужно было бы исчислить древние подвиги, - путешествия, бдения, заботы, советы, борьбы, трофеи за трофеями и победами, деяния, превосходящия не только мой, но и всякий человеческий язык, требующия апостольскаго голоса, движимаго Духом, который может о всем сказать и научить. Но, минуя эту область, обратимся к другой, более безопасной, которую можно переплыть и на малой ладье. Поведем речь о воздержании и скажем, как он поработил чрево, как презрел роскошь, как отверг богатую трапезу, и притом быв воспитан в знатном доме. Нисколько неудивительно, когда к такой убогой и суровой жизни приступает живший в бедности; он имеет в самой бедности спутницу и сообщницу, ежедневно облегчающую ему это бремя; но кто владел богатством, тому нелегко вырваться из оков его; такое множество недугов объемлет его душу, т.е. страстей, которыя как-бы густое и темное облако, заграждая взоры ума, не попускают взирать на небо, но заставляют преклоняться вниз и смотреть в землю. Нет, нет ничего другого, что столь препятствовало бы шествию на небеса, как богатство и происходящия от богатства беды. Не мое это слово, но приговор, произнесенный Самим Христом, Который сказал: удобее есть вельбуду сквозе иглины ушы проити, неже богату в царствие небесное (Матф. XIX, 23, 24). Но вот это неудобное, а лучше сказать, невозможное стало возможным; и о чем некогда Петр недоумевал пред Учителем и хотел узнать, это мы все познали на самом деле, и даже более того; ибо этот муж не только сам восшел на небо, но и вводит тута столько народа, хотя имел кроме богатства и другия, не меньшия препятствия, - молодость и преждевременное сиротство, которыя еще более могут омрачить всякую человеческую душу: такое имеют они обаяние, такую представляют отраву! Он же и над ними восторжествовал, и устремился к небесам, и прилепился к тамошнему любомудрию, не подумал о блеске настоящей жизни и не посмотрел на знаменитость предков, а лучше сказать посмотрел на знаменитость предков, - не тех, которые связаны с ним по естественной необходимости, но тех, которые близки к нему по благочестивому настроению. Посему он и сделался таким. Он посмотрел на патриарха Авраама, посмотрел на великаго Моисея, который был воспитан в царском доме, наслаждался роскошною трапезою и вращался среди шума египетскаго (а вы знаете, каковы варвары, какой исполнены они гордости и тщеславия), но, пренебрегши всем этим, добровольно перешел к глине и плинфоделанию, - царь и сын царский пожелал быть в числе рабов и пленников. Поэтому он и возвратился в блистательнейшем виде, нежели какой прежде имел и отверг. После бегства и служения у тестя и после бедствий за чужбине, он возвратился властителем царя, или лучше, богом царя: дах тя, говорит Господь, бога фараону (Исх, VII, 1). И был он славнее царя, не имея диадимы, не облекаясь в багряницу и не выезжая на золотой колеснице, но поправ всю эту пышность; ибо вся слава, говорится (в Писании), дщере царевы внутрь (Пс. XLIV, 14). Он возвратился со скипетром, которым повелевал не только людям, но небу, и земле, и морю, и естеству воздуха и воды, озерам, источникам и рекам; ибо стихии делались всем тем, чего хотел Моисей; в руках его тварь преобразовывалась, и, как бы какая покорная рабыня, увидевшая пришедшаго друга своего господина, во всем слушалась и повиновалась ему, как самому Владыке. На него взирая и этот муж сделался таким, и притом будучи оным, если только он был когда-либо юным; я не верю этому; - такой старческий ум был у него от самых пелен. Но и будучи юным по возрасту он объял все любомудрие и познав, что наша природа подобна полю, заросшему лесом, легко отсекал душевные недуги словом благочестия, как бы каким серпом, представляя земледельцу чистую ниву для посева семян, и, принимая все эти семена, внедрял их в глубину, чтобы они, укоренившись снизу, не страдали от жара солнечных лучей и не были подавляемы тернием.И не в юности только он был таким, но, и миновав этот возраст, не прекратил такой заботливости; напротив и теперь, когда находится в старости, как бы в тихой пристани, продолжает соблюдать туже попечительность. Подлинно юность, возлюбленные, подобна яростному морю, исполненному свирепых волн и бурных ветров; а седина вводит души состаревшихся как бы в безмятежную пристань, предоставляя им наслаждаться свойственною этому возрасту безопасностию. Ею наслаждаясь теперь и находясь, как я выше сказал, в пристани, этот муж не менее того безпокоится и о тех, которые обуреваются среди моря; такой боязни он научился у Павла, который и после того, как восходил на небо и, перешедши следующее за ним, достигал даже до третьяго неба, говорил: боюсь, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1 Кор. IX, 27). Посему и этот муж держит себя в постоянном страхе, чтобы постоянно быть в безопасном состоянии, и сидит при кормиле, наблюдая не восхождения звезд, не подводные камни и скалы, но нападения демонов и козни диавола, и возстания помыслов, и, обходя вокруг своего воинства, соблюдает всех в безопасности. Он не только смотрит за тем, чтобы ладья не потонула, но принимает все меры к тому, чтобы и никто из плывущих не испытал какого-нибудь безпокойства. Благодаря ему и его мудрости мы все и плывем благополучно, распустив вполне паруса корабля.4. Когда мы потеряли прежняго отца [2], который родил нам и этого, то наше положение было затруднительно. Поэтому и плакали мы горько, как бы не надеясь, что этот престол получит другого такого мужа. Но когда явился этот муж и стал посреди, то разогнал все наше уныние, как облако, и разсеял все печали, прекратив наш плач, не постепенно, а вдруг так, как будто бы тот блаженный сам, вставши из гроба, опять взошел на этот престол. Впрочем, увлекшись подвигами нашего отца, я незаметно продолжил беседу сверх меры, не сверх меры его подвигов, - о них я еще и не начинал говорить, - но сверх меры, какая прилична моей юности. Остановим же беседу, как бы в пристани, молчанием. Хотя она не хочет остановиться, а с ропотом и негодованием желает вполне насладиться цветами (красноречия); но, дети, это невозможно. Перестанем же гнаться за недостижимым; для нашего утешения довольно и сказаннаго. Так бывает и с драгоценными мастями: оне не только тогда, когда кто-либо прольет их из сосуда, но и когда пальцами коснется крайней поверхности его, растворяются в воздухе и всех присутствующих обдают благоуханием; тоже произошло и теперь не силою моих слов, но доблестию подвигов этого мужа. Отойдем же, отойдем, обратившись к молитвам: помолимся о том, чтобы общая наша матерь (церковь) пребывала непоколебимою и неподвижною, и чтобы этот отец, учитель, пастырь, кормчий, жил долгия лета. Если вы удостаиваете какого-нибудь внимания и меня (ибо я не осмаливаюсь ставить себя на ряду со священниками, как извергов нельзя считать на-равне с совершенно-рожденными), - если вы вообще удостоиваете какого-нибудь внимания и меня, хотя бы как некоего изверга (1 Кор. XV, 8), то помолитесь о ниспослании мне великой помощи свыше.Итак помолитесь, чтобы мне быть не в числе связанных и ввергаемых во тьму (кромешнюю), но в числе имеющих получить хотя малое снисхождение, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава, и держава, и поклонение во веки веков. Аминь. Флавиана, епископа антиохийскаго ^ Св. Мелетия, предшественника Флавианова на епископской кафедре в Антиохии ^Против аномеевДвенадцать слов под заглавием "против Аномеев" направлены против чистых ариан, которые не признавали Сына Божия И. Христа не только единосущным Богу-Отцу, но и подобным Ему по существу, и между прочим приписывали себе знание самаго существа Божия. Не прекращавшееся во времена св. Иоанна Златоустаго лжеучение этих еретиков, которых нарицательное название (ανομοιοι) тогда обратилось в собственное имя, подало повод святителю составить против них слова о "непостижимом" существе Божием и "единосущии" Сына Божия с Богом-Отцем и произнести первыя десять слов в Антиохии в 386 и 387 годах не непрерывно, но с некоторыми промежутками времени, а последния в Константинополе в 398 году. Каждое из этих слов в подлиннике имеет более подробное заглавие, соответствующее его содержанию. Так, полное заглавие 1-го слова следующее: "о непостижимом, в отсутствии епископа, против Аномеев".Слово первое