Итак, ясно ли для тебя, что я не напрасно отказался от этого служения? Впрочем, я не все еще изъяснил тебе; есть и другое, о чем могу сказать, а ты не потяготись выслушать искренняго друга, желающаго оправдаться пред тобою в том, за что укоряешь его; это не только будет полезно тебе для защиты меня пред другими, но, может быть, принесет не малую пользу для самого распоряжения этим делом. Необходимо, чтобы намеревающийся вступить на этот путь жизни, наперед хорошо разведал все, относящееся к этому служению, и потом приступал к нему. Почему? Если не по чему другому, то по крайней мере потому, что, хорошо зная все, он не будет приходить в смущение от новости предметов, когда они представятся. Желаешь ли, чтобы я начал речь с призрения вдовиц, или с попечения о девственницах, или с трудностей судебнаго дела? Каждое из этих дел сопряжено с различными заботами и еще больше забот - со страхом. И во-первых, - начнем с того, которое кажется легче других, - призрение вдовиц, повидимому, представляет пекущимся о них заботу, ограничивающуюся денежными издержками (1 Тим. V, 16); но бывает не так: требуется тщательное изследование и тогда, когда нужно принимать их, так как включение их в список просто и без разбора причиняло множество бед. Оне и разстроивали домы, и расторгали браки, и часто были уличаемы в краже, нетрезвости и других подобных поступках. Содержание таких вдовиц на счет церкви навлекает и наказание от Бога, и крайнее осуждение от людей, и самих благодетелей делает менее расположенными к благотворительности. Кто решится когда-нибудь на то, чтобы имущество, которое ему заповедано жертвовать для Христа, тратить на тех, которыя поносят имя Христово? Поэтому нужно делать тщательное и строгое изследование, чтобы не только такия вдовицы, но и те, которыя в состоянии сами себя пропитывать, не истребляли трапезы беднейших. За этим разбором следует другая не малая забота о том, чтобы жизненные припасы для них притекали обильно, как бы из источников, и никогда не оскудевали. Непроизвольная бедность дурна тем, что бывает ненасытна, взыскательна и неблагодарна. Требуется много благоразумия и много старания, чтобы заграждать им уста, пользующияся всяким предлогом к осуждению. Народ как скоро увидит кого-нибудь непристрастнаго к богатству, тотчас объявляет его способным к распоряжению этим делом. Но я думаю, что для него недостаточно одного этого великодушия, но, хотя оно прежде всего необходимо, так как без этого он будет более губителем, нежели покровителем, и волком, а не пастырем; но вместе с тем нужно ему иметь и другое качество. Это - терпение, причина всех благ для людей; оно приводит и вселяет душу как бы в какую тихую пристань. Вдовицы и по своей бедности и по возрасту и по свойству своего пола позволяют себе некоторую неумеренную дерзость, так сказать; оне кричат безвременно, обвиняют напрасно, жалуются на то, за что надлежало бы благодарить, и порицают за то, за что надлежало бы хвалить. Все это предстоятелю надобно переносить мужественно и не раздражаться ни безвременными требованиями, ни безразсудными укоризнами. Этот пол должно щадить в несчастии, а не оскорблять; так как быть безжалостным к их несчастиям и прибавлять к скорби от бедности еще скорбь от обиды было бы крайне жестоко. Посему один премудрый муж, видя своекорыстие и надменность человеческой природы, и зная свойство бедности, которая способна унизить и доблестнейшую душу и часто располагать к безстыдному повторению однех и тех же просьб, в наставление, чтобы кто на просьбы бедных не гневался и от раздражения на непрестанную их настойчивость не сделался вместо помощника гонителем, увещевает его быть снисходительным и доступным для нуждающагося: приклони, говорит он, ухо твое к нищему без огорчения, отвещай ему мирная в кротости (Сирах. IX, 8). Оставив человека раздражительнаго (ибо что можно сказать больному?), он обращается к тому, кто может перенести слабость беднаго, и увещевает прежде подаяния ободрять его кротким взором и ласковым словом. Если кто хотя и не берет себе достояния вдовиц, но осыпает их множеством укоризн и оскорбляет их и раздражается против них, тот не только не облегчает их уныния от бедности подаянием, а еще увеличивает ея тяжесть своими порицаниями. Хотя по требованию чрева оне и бывают принуждены забывать стыд, однако оне сетуют на это принуждение. Таким образом, когда нужда от голода заставляет их просить, и в просьбах пренебрегать стыд, а за безстыдство оне опять подвергаются огорчениям, то на душу их нападает разнообразная и производящая густой мрак сила уныния. Пекущийся о них должен быть столь великодушным, чтобы не только не увеличивать их уныния укоризнами, но по возможности облегчать их состояние утешением. Как тот, что потерпел обиду, при большом изобилии не чувствует пользы от богатства по причине нанесения обиды, так и тот, кто слышал ласковое слово, и принял поданное с утешением, более веселится и радуется, и самый дар бывает вдвое большим от такого способа даяния. Говорю это не от себя, но со слов того, кто и выше предложил увещание. Чадо, говорит он, во благих не даждь порока, и во всяком даянии печали словес. Не устудит ли зноя роса? Так лучше слово, нежели даяние. Не се ли слово паче даяния блага? Обоя же у мужа благодатна (Сирах. XVIII, 15-17). Попечитель их должен быть не только кротким и незлобивым, но не менее того и бережливым; в противном случае, имущество бедных подвергается одинаковому ущербу. Так некто, приняв на себя это служение и собрав много золота, хотя не издержал его на себя, но не раздавал и бедным, кроме малой части, а большую часть зарыв в землю, хранил до тех пор, как наставшее тяжелое время предало это имущество в руки врагов. Посему нужна великая предусмотрительность, чтобы ни умножать до чрезмерности, ни доводить до оскудения церковное имущество, но все собранное немедленно раздавать бедным, из добровольных же приношений народа собирать церковныя сокровища.

Усердия же и ревности здесь нужно оказывать гораздо больше, потому что больные по свойству своему раздражительны и безпечны; и если не прилагать во всем великой попечительности и заботливости, то довольно и малаго какого-нибудь опущения, чтобы причинить великое зло больному.17. При попечении же о девственницах бывает тем более страха, чем это сокровище драгоценнее и чем этот сонм выше других; потому что и в лик этих святых вторглись многия, исполненныя множества зол и произвели здесь большое горе. Как не все равно, свободная ли дева согрешит, или ея служанка, так нельзя (в этом отношении сравнивать) девственницу со вдовицею. Для вдовиц празднословить, ссориться между собою, льстить, забывать стыд, всюду являться и ходить по площади считается безразличным; а девственница обрекла себя на высший подвиг и посвятила себя высшему любомудрию, обещает вести на земле жизнь ангельскую и стремится с этою плотию уподобиться безплотным силам. Ей не следует излишне и часто отлучаться из дома и не позволяется вести пустые и безполезные разговоры, а злословий и ласкательств она не должна знать и по названию. Посему она имеет нужду в строжайшем охранении и большей помощи. Враг святости непрестанно и наиболее возстает на девственниц и осаждает своими кознями, готовый поглотить ту, которая ослабеет и падет; также (действуют против нея) и многие злонамеренные люди, и вместе со всеми ими неистовство природы человеческой; вообще она должна выдерживать двоякую борьбу с неприятелями, отвне нападающими, и врагом, внутри ея воюющим. Поэтому попечителю ея предстоит много страха, а еще больше опасности и скорби, если случится что-нибудь нежелательное, чего да не будет! Если дщерь отцу сокровенно бдение, и попечение о ней отгоняет сон (Сирах. XLII, 9), если отец так боится, чтобы дочь его не осталась безплодною, или не вышла из цветущаго возраста, или не была ненавидима мужем, то что перенесет пекущийся не об этом, но о другом гораздо более важном? Здесь отвращается не муж, но Сам Христос; неплодство подвергается не поношениям только, но оканчивается погибелью души: всяко убо древо, говорит (Господь), не творящее плода добра, посекается, и во огнь вметается (Лук. III, 9); и ненавидимой Женихом не достаточно взять разводное письмо и отойти, но за гнев Его она наказывается вечным мучением. Плотской отец имеет много удобств для хранения своей дочери: и мать, и воспитательница, и множество служанок и безопасность жилища способствуют родителю к сбережению девицы. Он не позволяет ей часто выходить на площадь города; и она, когда выходит, не имеет нужды показываться кому-нибудь из встречающихся; и вечерний мрак не менее стен дома скрывает не желающую показываться. Кроме того никакия причины не заставляют ее являться когда-нибудь пред взорами мужчин; ни забота о домашних потребностях, ни притеснения обижающих, и ни что другое подобное не поставляет ея в необходимость такой встречи, так как о всем этом печется ея отец. Сама же она имеет только одну заботу о том, чтобы не делать и не говорить ничего непристойнаго свойственной ей скромности. А здесь отечески пекущемуся многое делает трудным и даже невозможным надзор за девственницею; он не может иметь ее в своем доме, потому что не пристойно и не безопасно такое сожительство. Хотя бы от этого и не происходило для них никакого вреда, и хотя бы они постоянно соблюдали святость неприкосновенною, но они дадут ответ за души, которых подвергли соблазну, не меньший, как если бы они согрешили между собою. Так как сожительство невозможно, то нет способа наблюдать за движениями души и безпорядочныя обуздывать, а правильныя и стройныя поощрять и улучшать; также неудобно наблюдать за выходами ея из дома. Бедность и одиночество ея не позволяют попечителю строго следить за свойственною ей благотворительностию. Так как она принуждена во всем служить сама себе, то, если захочет жить своевольно, может найти много предлогов к отлучкам. Кто стал бы заставлять ее всегда оставаться дома, тому нужно бы устранить и эти предлоги, доставить ей довольство в необходимом и для услуг приставить к ней служанку; следовало бы удерживать ее и от похорон и панихид. Умеет, подлинно умеет тот хитрый змий и чрез добрыя дела посевать яд свой! Девственница должна быть ограждена отовсюду и выходить из дома немного раз в продолжение целаго года, когда понуждают неотложныя и необходимыя причины. Если же кто скажет, что нет надобности поручать эти дела епископу, тот пусть знает, что заботы и причины случающагося с каждою из них имеют отношение к нему. А для него гораздо полезнее заведывать всем самому и избавиться от обвинений, которым он необходимо подвергается за погрешности других, нежели отказаться от этого служения и страшиться ответственности за дела других. Притом делающий это сам собою исполняет все с великим удобством; а принужденный делать это с участием мнения других, не столько имеет отдыха вследствие освобождения от собственной деятельности, сколько хлопот и неприятностей от людей недовольных и противящихся его суждениям. Но я не в состоянии исчислить всех забот о девственницах. Даже когда нужно ввести их в список, и тогда немалыя затруднения оне причиняют тому, на кого возложена эта обязанность.Судебная часть (служения епископа также) сопряжена со множеством неприятностей, большими хлопотами и такими трудностями, каких не переносят и мирские судьи; не легко найти правду; трудно и найденную сохранить неизвращенною. Здесь не только хлопоты и трудности, но бывает и опасность немалая. Некоторые из более слабых, подвергшись суду и не нашедши защиты, отпали от веры. Многие из обиженных, ненавидя обидчиков, ненавидят столько же и тех, которые не оказывают им помощи, не хотят принимать во внимание ни сложности дел, ни трудности обстоятельств, ни ограниченности священнической власти, и ничего другого подобнаго, но являются неумолимыми судьями, принимая в оправдание только одно - освобождение от угнетающих их бед. А кто не может этого сделать, тот, хотя бы представлял тысячи оправданий, никогда не избежит их осуждения. Упомянув о защите, я открою тебе и другой повод к укоризнам. Если епископ не будет ежедневно посещать домов более городских смотрителей, то отсюда происходят невыразимыя неудовольствия; ибо не только больные, но и здоровые желают посещений его, - не по побуждению благочестия, но многие скорее домогаясь себе чести и уважения. Если же случится, что какая-нибудь нужда заставит его, для общаго блага церкви, чаще видаться с кем-нибудь из богатейших и сильнейших людей, этим он тотчас навлекает на себя упрек в угодливости и лести. Но что я говорю о защите и посещениях? За один разговор свой он подвергается такому множеству нареканий, что часто, обремененный их тяжестию, падает от уныния: его судят и за взгляд; самыя простыя действия его многие строго разбирают, примечая и тон голоса, и положение лица, и меру смеха. С таким-то, говорят, он громко смеялся, обращался с веселым лицем и разговаривал возвышенным голосом, а со мною мало и небрежно. И если в многолюдном собрании он обращает глаза во время разговора не во все стороны, то также считают это обидою для себя.

Справедливо обвиняемый легко может перенести обвинение; потому что нет обвинителя жесточе совести и оттого, испытав наперед упреки этого жесточайшаго обвинителя, мы легко переносим внешния обвинения, как более кроткия. Но если несознающий за собою ничего худого обвиняется напрасно, то он скоро воспламеняется гневом и легко впадает в уныние, если прежде не научился переносить невежество народа. Нет, невозможно, чтобы оклеветанный напрасно и осуждаемый не возмущался и не чувствовал никакой скорби от такой несправедливости. А что сказать о тех скорбях, которыя (пастыри) чувствуют тогда, когда должно отлучить кого-нибудь от церковнаго общества? И о, если бы это бедствие ограничивалось только скорбию! Но здесь предстоит и не малая беда. Опасно, чтобы наказанный сверх меры не потерпел того, что сказано блаженным Павлом: да не како многою скорбию пожерт будет (2 Кор. II, 7). Посему и здесь требуется величайшая внимательность, чтобы то самое, что делается для пользы, не причинило ему большого вреда; ибо за каждый из тех грехов, которые он совершит после такого врачевания, вместе с ним подлежит наказанию и врач, нехорошо лечивший рану. Каких же наказаний должен ожидать тот, который отдаст отчет не только за грехи, совершенные им самим, но подвергнется крайней опасности и за грехи других? Если мы, помышляя об отчете за собственныя прегрешения, трепещем, не надеясь избежать вечнаго огня; то какое мучительное ожидание должно быть у того, кто будет отвечать за столь многих? А что это справедливо, выслушай блаженнаго Павла, или лучше говорящаго в нем Христа: повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся: тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще (Евр. XIII, 17). Разве мал ужас такой угрозы? Нельзя сказать этого. Впрочем, всего этого достаточно для убеждения самых недоверчивых и суровых людей в том, что я не по гордости и честолюбию, но единственно устрашась за себя и представив трудность дела (пастырскаго), обратился в бегство.

Часть 1

Василий, выслушав это и немного помедлив, сказал: если бы ты сам старался приобрести эту власть, то страх твой был бы основателен. Кто своим домогательством получить ее признал себя способным к исполнению этого дела, тому, по получении ея, нельзя прибегать к неопытности для оправдания своих погрешностей. Он заранее сам лишил себя этого оправдания тем, что стремился и похитил это служение и, как добровольно и по собственному желанию приступивший к нему, уже не может сказать: я невольно погрешил в том-то и невольно погубил такого-то. Тот, кто тогда будет судить его за это, скажет ему: "почему же ты, сознавая в себе такую неопытность и не имея достаточно ума для безошибочнаго исполнения этой обязанности, стремился и осмелился принять на себя дела, превышающия твои силы? Кто принуждал? Кто насильно влек тебя, если ты уклонялся и убегал"? Но ты никогда не услышишь ничего такого; ты и сам не можешь упрекать себя в чем-либо подобном; и всем известно, что ты нисколько не домогался этой чести, но все сделано другими; и то, что лишает других прощения за погрешности, тебе доставляет важное основание к оправданию.Златоуст. После этого я, покачав головою и немного улыбнувшись, подивился его простодушию и сказал ему: я и сам желал бы, чтобы дело было так, как ты сказал, добрейший из всех, не для того впрочем, чтобы я мог принять то, отчего убежал. Хотя бы мне не предстояло никакого наказания за мое небрежное и неопытное попечение о стаде Христовом, но если бы мне вверены были такия великия дела, для меня тяжелее всякаго наказания было бы то, что я оказался столь недостойным пред лицем вверившаго их мне. Для чего же я стал бы желать, чтобы мнение твое не было тщетным? Для того разве, чтобы этим жалким и несчастным (так должно назвать тех, которые не умели хорошо управлять этим делом, хотя бы ты тысячекратно говорил, что они были привлечены насильно и грешили по неведению) можно было избежать огня неугасимаго, тьмы кромешней, червя неумирающаго, разсечения и погибели вместе с лицемерами. Что же сказать тебе? Нет, это не так. И если хочешь, я представлю тебе доказательства верности слов моих, начав с царствования, за которое ответственность пред Богом не такова, какова за священство. Саул, сын Кисов, не по собственному домогательству сделался царем; он пошел искать ослиц и пришел спросить об них пророка, а тот стал говорить ему о царстве; и хотя он слышал об этом от пророка, но не стремился, а отказывался и отрицался, сказав: кто аз есть и какой дом отца моего (1 Цар. IX, 20, 21)

Но все это слабо для оправдания и не только слабо, но и опасно и еще более воспламеняет гнев Божий. Кто почтен выше своего достоинства, тот не должен представлять в оправдание своих погрешностей величие этой чести, но великое о нем попечение Божие должен обращать в побуждение к большему преспеянию в добре. Получивший высокое достоинство, и поэтому считающий дозволительным для себя грешить, делает не что иное, как старается представить человеколюбие Божие причиною грехов своих, что говорить всегда свойственно людям нечестивым и безпечно ведущим жизнь свою. Мы же не должны так думать и впадать в одинаковое с ними безумие, но во всем стараться по силам своим исполнять зависящее от нас самих и иметь и язык и ум благоговейный. И Илий (от царствования мы перейдем теперь к священству, о котором идет у нас речь) также не старался приобрести эту власть. А какую пользу он получил от этого, что согрешил? Но что я говорю: не старался? Он даже не мог, хотя бы и желал, избежать ея по требованию закона, потому что он происходит из колена Левиина и должен был принять эту власть, нисходящую по родовому преемству. Однако и он потерпел немалое наказание за своеволие детей своих (1 Цар, гл. IV). Так и бывший первым священником иудейским, о котором так много говорил Бог Моисею, за то, что не мог один противустать безумию такого множества народа, не был ли почти у самой погибели, если бы предстательство брата не удержало гнева Божия (Исход. XXXII)? Так как я упомянул о Моисее, то благовременно подтвердить истину моих слов и случившимися с ним событиями. Сам блаженный Моисей так далек был от того, чтобы домогаться начальства над иудеями, что даже отказывался от предлагаемаго, не соглашался на повеление Божие и разгневал Повелевавшаго (Исход. IV, 13). И не только тогда, но и после, уже по принятии власти, он охотно желал умереть, чтобы освободиться от нея: убий мя, говорил он, аще тако твориши мне (Числ. XI, 15). И что же? Так как он согрешил при изведении воды (Числ. XX, 12)

Видишь, что не только похищающие (священство), но и те, которые получают его по старанию других, не могут ничем оправдываться в своих проступках. Если те, которые многократно отказывались, когда Сам Бог избирал их, подверглись такому наказанию, и ничто не могло избавить от этой опасности ни Аарона, ни Илия, ни того блаженнаго мужа, святаго, пророка, дивнаго, кроткого паче всех человек, сущих на земли (Числ. XII, 8), который беседовал с Богом как друг (Исх. XXXIII, 11), то нам, которые столь далеки от его совершенства, едва ли послужит к достаточному оправданию наше сознание, что мы нисколько не искали себе этой власти, особенно когда многия из этих избраний бывают не по божественной благодати, но по старанию людей. Бог избрал Иуду, и включил его в святой лик учеников Христовых и даровал ему вместе с прочими апостольское достоинство и даже предоставил ему нечто большее пред другими - распоряжение деньгами. И что же? Когда он и тем и другим злоупотребил, - Того, Кого должен был проповедывать, предал, и из того, чем поручено ему распоряжаться ко благу, сделал худое употребление, то избежал ли наказания? Этим самым он еще увеличил для себя наказание, и весьма справедливо, потому что даруемыя Богом преимущества должно употреблять не на оскорбление Бога, но на большее Ему угождение. Тот, кто думает избежать заслуженнаго им наказания за то, что получил большия пред другими почести, поступает подобно тому, как если бы кто из неверующих иудеев, услышав слова Христовы: аще не бых пришел и глаголам им, греха не быша имели; также: аще дел не бых сотворил в них, ихже ин никтоже сотвори, греха не быша имели (Иоан. XV, 22, 24), стал обвинять Спасителя и Благодетеля, и говорить: для чего же Ты пришел и глаголал? Для чего творил знамения? Для того ли, чтобы больше наказать нас? Но это - слова неистовства и крайняго безумия. Врач пришел не для того, чтобы судить тебя, но для того, чтобы врачевать, не для того, чтобы презреть тебя болящаго, но чтобы совершенно освободить тебя от болезни, а ты добровольно уклонился от рук его; за это прими жесточайшее наказание. Если бы ты принял врачевание, то очистился бы от прежних болезней, а так как ты, видя пришедшаго врача, убежал от него, то уже не можешь очиститься от них; если же не можешь, то будешь наказан за них и вместе за то, что попечение его о тебе сделал тщетным, сколько это от тебя зависело. Поэтому мы не одинаковому подвергаемся истязанию до принятия или после принятия почестей от Бога, но в последнем случае гораздо строжайшему. Кого не исправляют благодеяния, тот достоин большаго наказания. Итак, если это оправдание слабо, как доказано нами, и если оно не только не спасает прибегающих к нему, но еще большей подвергает опасности, то нам надобно искать другой защиты.Василий сказал: Какой же? Я теперь даже сам себя не чувствую: в такой страх и ужас ты привел меня этими словами.Златоуст. Нет, - сказал я, - прошу и умоляю, не предавайся такому страху. Есть, есть защита: для нас немощных - никогда не вступать (в эту должность), а для вас крепких - по получении благодати Божией полагать надежды спасения не в другом чем, а в том, чтобы не делать ничего недостойнаго этого дара и Бога, его давшаго. Величайшее наказание заслужат те, которые, достигнув этой власти собственными усилиями, будут худо исполнять это служение или по нерадению, или по нечестию, или по неопытности. Но за это не будет прощения и тем, которые не домогались власти; и они не имеют никакого оправдания. По моему мнению, хотя бы тысячи людей призывали и принуждали, должно не на них смотреть, но наперед испытывать свою душу и изследовать все тщательно, и потом уступать принуждающим.

Откуда же можно ожидать спасения? Откуда получить прощение? Кто будет защищать нас тогда (на будущем суде)? Может быть те, которые теперь принуждают и влекут силою? Но кто спасет их самих в то время? Они сами будут нуждаться в других, чтобы избежать огня. А что я теперь говорю это не с тем, чтобы устрашить тебя, но чтобы показать истинное положение дела, послушай, что говорит блаженный Павел ученику своему Тимофею, истинному и возлюбленному сыну: руки скоро не возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужим грехом (1 Тим. V, 22). Видишь ли, от какого не только осуждения, но и наказания я с своей стороны избавил тех, которые намеревались возвести меня в это достоинство?2. Как для избранных не довольно сказать в свое оправдание: я не сам вызвался, я не предвидел и потому не уклонился; так и избирающим нисколько не может помочь то, если они скажут, что не знали избраннаго: но поэтому самому вина и становится большею, что они приняли того, кого не знали, и кажущееся оправдание служит к увеличению осуждения.Хотя избиратели вместе с ним подвергаются наказанию за его погрешности, однако и он, не освобождаясь от наказания, даже подвергается еще большему, если только избиратели по какому-либо человеческому побуждению не поступили вопреки требованию справедливости. Если же они будут обличены в том, что по какому-нибудь предлогу заведомо приняли недостойнаго, то они подвергнутся равному с ним наказанию, избравшие неспособнаго - может быть и большему. Кто вручит власть человеку вредному для церкви, тот будет виновен в дерзких его поступках. Если же он ни в чем таком не будет виновен, но скажет, что он обманут мнением народа, и тогда он не останется без наказания, а только будет наказан немного менее избраннаго. Почему? Потому, что избиратели действительно могут сделать это, обманувшись ложным мнением; а избранный никак не может сказать, что не знал самого себя, как не знали его другие. Посему, чем он тяжелее принявших его имеет быть наказан, тем строже их должен испытывать самого себя; и если бы они по неведению стали привлекать его, он должен придти и точно объяснить причины, которыми остановил бы обманутых и, объявив себя недостойным испытания, избежал тяжести столь великих дел. Почему тогда, когда идет совещание о деле воинском, о торговле, о земледелии и других житейских занятиях, ни земледелец не решится плыть по морю, ни воин обрабатывать землю, ни кормчий сделаться воином, хотя бы кто угрожал им тысячию смертей? Очевидно потому, что каждый из них предвидит опасность от своей неопытности. Если же там, где ущерб маловажен, мы действуем с такою осмотрительностию и противимся требованию принуждающих, то здесь, где за предоставление священства несведущим предстоит вечное мучение, как мы без разсуждения и без разбора будем подвергать себя такой опасности, ссылаясь на насилие других? Но имеющий судить нас тогда не примет такого оправдания. Следовало бы соблюдать осторожность в делах духовных гораздо более, чем плотских; а теперь мы оказываемся не соблюдающими и одинаковой осторожности.Ему следовало отказаться, когда и другие приглашали его. Если же растратившему дерева и камни не будет никакой возможности избежать наказания, то погубляющий души и назидающий их безпечно как может думать, что принуждение от других поможет ему избегнуть наказания? Не крайне ли это безразсудно? Я еще не прибавляю того, что никто не может принудить кого-нибудь противу воли. Но положим, что кто-нибудь подвергся тысячи насилий и многоразличным хитростям, так что принужден будет уступить, и это избавит ли его от наказания? Нет. Увещеваю, не будем столько обольщать себя, и притворяться незнающими того, что ясно и для малолетних детей, тем более, что при отчете в делах такое притворное незнание не может принести нам пользы. Ты сам не домогался приобрести эту власть, сознавая свою немощь? Хорошо и честно. С таким же сознанием следовало отказаться и тогда, когда другие приглашали. Или тогда, когда никто не приглашал, ты был немощен и неспособен; а как скоро нашлись люди, вознамерившиеся предоставить тебе эту честь, ты вдруг сделался сильным? Это смешно, и лживо, и достойно крайняго наказания. Посему и Господь увещевает желающаго построить башню не полагать основания прежде, нежели он сообразит свою состоятельность, чтобы не подать присутствующим тысячи поводов к осмеянию его (Лук. XIV, 28. 29). Но для него беда ограничивается смехом, а здесь наказанием будет огнь неугасимый, червь неумирающий, скрежет зубов, тьма кромешняя, разсечение и погибель вместе с лицемерами (Иса. XXVI, 24. Матф. XXV, 30). Обвинители же мои не хотят знать ничего этого; иначе они перестали бы укорять того, кто не хочет погибнуть напрасно. Настоящее наше разсуждение касается не распоряжения пшеницею или житом, волами и овцами, или чем-либо другим подобным, но самаго тела Христова. Ибо церковь Христова, по словам блаженнаго Павла, есть тело Христово (Кол. I, 18); и тот, кому оно вверено, должен содержать его в великом благосостоянии и превосходной красоте, всюду наблюдать, чтобы какая-нибудь скверна, или порок, или нечто от таковых пятен не повредили ея доброты и благолепия (Ефес. V, 27). Не должен ли он представлять это тело достойным нетленной и блаженной его Главы по мере сил человеческих? Если заботящиеся о благосостоянии ратоборцев имеют нужду и во врачах, и руководителях, и строгом образе жизни, и непрестанном упражнении и множестве других предосторожностей (ибо и какая-нибудь малость, оставленная у них без внимания, разрушает и ниспровергает все); то принявшие на себя попечение об этом теле, ведущем борьбу не с телами, но с невидимыми силами, как могут сохранить его невредимым, и здравым, если не будут иметь добродетель, гораздо более человеческой и знать всякое врачевство, полезное для души?3. Или ты не знаешь, что это тело (церкви) подвержено большим болезням и напастям, нежели плоть наша; скорее ея повреждается и медленнее выздоравливает? Врачами телесными изобретены разныя лекарства и разнообразныя орудия, и роды пищи, приспособленные к больным; часто одно свойство воздуха было достаточно для выздоровления больных; даже иногда благовременный сон освобождал врача от всякаго труда. А здесь ничего такого придумать нельзя; но после примера дел предоставлен один вид и способ врачевания - учение словом. Вот орудие, вот пища, вот превосходное растворение воздуха! Это вместо лекарства, это вместо огня, это вместо железа; нужно ли прижечь или отсечь, необходимо употребить слово; если оно нисколько не подействует, то все прочее напрасно. Им мы возставляем падшую и укрощаем волнующуюся душу, отсекаем излишнее, восполняем недостающее и совершаем все прочее, что служит у нас к здравию души. Наилучшему устроению жизни может содействовать жизнь другого, располагая к соревнованию; но когда душа страждет болезнию, состоящею в неправых догматах, тогда весьма полезно слово, не только для ограждения своих, но и для борьбы с посторонними. Если бы кто имел меч духовный и щит веры такой, что мог бы совершать чудеса и посредством чудес заграждать уста безстыдным, тот не имел бы нужды в помощи слова; или лучше, оно по свойству своему и тогда было бы не безполезно, но даже весьма необходимо. Так и блаженный Павел действовал словом, хотя повсюду славился знамениями. И другой из лика апостольскаго увещевает заботиться о силе слова: готови будьте, говорит он, ко ответу всякому вопрошающему вы словесе о вашем уповании (1 Петр. III, 15). И все они тогда не по другой какой либо причине предоставили Стефану и его сотрудникам попечение о вдовицах, но для того, чтобы сами безпрепятственно могли заниматься служением слова (Деян. VI, 4). Если бы мы имели силу знамений, то не стали бы так много заботиться о слове; но если не осталось и следа той силы, а между тем со всех сторон и непрестанно наступают неприятели, то уже необходимо нам ограждаться словом, чтобы нам не поражаться стрелами врагов, и чтобы лучше нам поражать их.Часть 24. Посему должно тщательно стараться, да слово Христово вселяется в нас богатно (Кол. III, 16). Мы готовимся не к одному роду борьбы; но эта война разнообразна и производится различными врагами. Не все они действуют одним и тем же оружием и стараются нападать на нас не одинаковым образом. Поэтому кто намеревается вести войну со всеми, тот должен знать способы действия всех их, быть и стрельцом и пращником, предводителем полка и начальником отряда, воином и военачальником, пешим и всадником, сражающимся на море и под стенами. В военных сражениях, какое кому назначено дело, так он и отражает наступающим врагов, а здесь этого нет; если намеревающийся побеждать не будет сведущ во всех частях этого искусства, то диавол и чрез одну какую-нибудь часть, если она останется в пренебрежении, сумеет провести своих грабителей и расхитить овец; но он не будет (так смел), когда увидит пастыря выступающаго с полным знанием и хорошо сведущаго во всех его кознях. Итак, нужно хорошо ограждаться во всех частях. Пока город огражден со всех сторон, до тех пор, находясь в совершенной безопасности, он смеется над осаждающими его; но если кто разрушит стену его, хотя только в меру ворот, то для него уже нет пользы от окружности стены, хотя бы прочия части ея оставались твердыми. Так и город Божий, когда его отвсюду ограждает вместо стены прозорливость и благоразумие пастыря, все покушения врагов обращает к их стыду и посмеянию, а живущие внутри города остаются невредимыми; если же кто успеет разрушить какую-нибудь часть его, хотя всего и не разрушит, то от этой части, так сказать, зараждается и все прочее. Что пользы, если он хорошо борется с язычниками, а его опустошают иудеи? Или он преодолевает тех и других, а его расхищают манихеи? Или после победы над этими - распространяющие учение о судьбе станут убивать овец, находящихся внутри его? Но для чего исчислять все диавольския ереси? Если пастырь не умеет хорошо отражать все эти ереси, то волк может и посредством одной пожрать множество овец. В воинском деле от противустоящих и сражающихся воинов всегда должно ожидать и победы и поражения; а здесь совершенно иначе. Часто битва с одними доставляет победу таким врагам, которые вначале не ополчались и нисколько не трудились, а оставались спокойно сидящими; и не имеющий в этих делах большой опытности, поразив себя собственным мечем, делается смешным и для друзей и для врагов. Например (я постараюсь объяснить тебе сказанное примером), последователи лжеучения Валентина и Маркиона, и одержимые одинаковыми с ними болезнями, исключают из числа книг Божественнаго Писания закон, данный Богом Моисею; иудеи же так почитают его, что и теперь, когда уже время не позволяет, стараются вполне соблюдать его вопреки воле Божией. А церковь Божия, избегая крайностей тех и других, идет средним путем, - и не соглашается подчиняться игу закона, и не допускает хулить его, но хвалит его и по прекращении его за то, что он был полезен в свое время. Поэтому тот, кто намеревается бороться с теми и другими, должен соблюдать это равновесие. Если он, желая научить иудеев, что они не благовременно держатся древняго законодательства, начнет без пощады порицать его, то подаст немалый повод желающим из еретиков хулить его; а если, стараясь заградить уста этим еретикам, станет неумеренно превозносить закон и выхвалять его, как необходимый в настоящее время, то откроет уста иудеям. Также, одержимые неистовством Савеллия и беснованием Ария, те и другие по неумеренности отпали от здравой веры; и хотя те и другие удерживают имя христиан, но если кто изследует учение их, тот найдет, что одни нисколько не лучше иудеев и разве только различаются названиями, а учение других имеет большое сходство с ересию Павла Самосатскаго, но что и те и другие далеки от истины [1]. Здесь предстоит большая опасность, узкий и тесный путь, окруженный с обеих сторон утесами, и немалый страх, чтобы кто-нибудь, намереваясь поразить одного, не был ранен другим. Так, если кто скажет, что Божество едино, то Савеллий тотчас обратит это слово в пользу своего безумнаго учения; если же покажет различие, называя одного Отцом, другого Сыном, третьяго Духом Святым, то выступит Арий и станет относить разность лиц к различию в существе. Между тем должно отвращаться и убегать как нечестиваго смешения Савеллиева, так и безумнаго разделения Ариева, и исповедывать единое Божество Отца и Сына и Святаго Духа, но притом в трех Лицах; таким образом мы можем заградить вход тому и другому. Можно бы привести тебе и многия другия затруднения, с которыми если кто не будет бороться мужественно и тщательно, тот сам останется со множеством ран.5. А что сказать о распрях своих ближних? Оне не меньше внешних нападений, но еще более представляют труда для наставника. Одни из любопытства тщетно и напрасно хотят изследовать такие предметы, которые и знать было бы безполезно и познать невозможно; другие требуют от Бога отчета в судьбах Его, и усиливаются измерить эту великую бездну; ибо судьбы Твоя, говорится в Писании, бездна многа (Псал. XXXV, 7). Пекущихся о вере и жизни найдется немного; а гораздо более таких, которые изследуют и изыскивают то, чего найти невозможно, и изыскание чего оскорбляет Бога. Когда мы усиливаемся познать то, чего Бог не хотел открыть нам, то мы и не узнаем этого (ибо как можно узнать, если это не угодно Богу?) и за любопытство свое только подвергнемся опасности. Между тем, и при таком положении дела, кто со властию станет заграждать уста изследующим недоступные предметы, тот навлечет на себя упрек в гордости и невежестве. Поэтому и здесь предстоятелю нужно действовать с великим благоразумием, чтобы и отклонять других от нелепых вопросов, и самому избегнуть сказанных обвинений. Для всего этого не дано ничего другого, кроме одной только помощи слова, и если кто не имеет этой силы, то души подчиненных ему людей постоянно будут находиться в состоянии нисколько не лучше обуреваемых кораблей; я говорю о людях слабейших и любопытнейших. Посему священник должен употреблять все меры, чтобы приобрести эту силу.Василий сказал: почему же Павел не старался приобрести эту силу, и даже не стыдится скудости своего слова, но прямо признает себя невеждою, и притом в послании к коринфянам, которые славились красноречием и весьма хвалились им (2 Кор. XI, 6)?6. Златоуст. От этого самаго, - сказал я, - многие и погибли и сделались менее ревностными к истинному учению. Так как они не могли в точности постигнуть глубину мыслей апостола и уразуметь смысл слов его, то и проводили все время в дремоте и сонливости, хваля невежество, не то, которое приписывал себе Павел, но от котораго он так был далек, как ни один человек, живущий под небом. Впрочем, оставим этот предмет до другого времени, а теперь я скажу следующее: положим, что Павел был невеждою в том смысле, какого они желают; как это относится к нынешним людям? Он имел силу, гораздо высшую слова и способную совершать гораздо большия действия; при одном появлении своем и при молчании он был страшен для демонов; а нынешние все, собравшись вместе, с безчисленными молитвами и слезами своими не могли бы сделать того, что некогда могли совершать полотенца Павловы (Деян. XIX, 12). Павел молитвою воскрешал мертвых и совершал другия чудеса такия, что язычники принимали его за Бога (Деян. XIV, 11); и еще прежде переселения из здешней жизни он удостоился быть восхищенным до третьяго неба и слышать такия слова, которых не может слышать человеческая природа (2 Кор. II, 2-4). А нынешние люди (впрочем я не намерен говорить ничего неприятнаго и тяжелаго, и это теперь говорю, не укоряя их, но изумляясь) как не страшатся сравнивать себя с таким мужем? Если мы, оставив чудеса, перейдем к жизни этого блаженнаго и посмотрим на ангельскую его деятельность, то увидим и в ней еще более, чем в знамениях, превосходство этого ратоборца Христова. Кто может изобразить его ревность, кротость, постоянныя опасности, непрерывныя заботы, непрестанныя безпокойства о церквах, сострадание к немощным, многия скорби, многократныя гонения, каждодневныя смерти (2 Кор. XII, 24-28. 1 Кор. IX, 22)? Какое место во вселенной, какая земля, какое море не знают подвигов этого праведника? Его знала и пустыня, часто принимавшая его во время его опасностей. Он претерпел все роды козней и одержал всякаго рода победы; никогда не переставал и подвизаться и получать венцы. Впрочем я не знаю, как я увлекся до того, что стал оскорблять этого мужа; доблести его превышают всякое слово, а мое - столько, сколько превышают меня искуснейшие в красноречии. Но, не смотря на это (блаженный будет судить меня не за выполнение дела, а за намерение), я не перестану, пока не скажу того, что выше сказаннаго столько, сколько он выше всех людей. Что же это такое? После таких подвигов, после безчисленных венцов он желал низойти в геенну и быть преданным вечному мучению для того, чтобы иудеи, которые часто бросали в него камни и готовы были убить его, спаслись и обратились ко Христу (Римл. IX, 3). Кто так любил Христа, если можно назвать это любовию, а не чем либо другим высшим любви? Еще ли мы будем сравнивать себя с ним, после такой благодати, какую он получил свыше, и после таких добродетелей, какия он оказал с своей стороны? Может ли быть что-нибудь дерзновеннее этого? А что при всем том он не был невеждою, как те называют его, теперь и то постараюсь доказать. Они называют невеждою не только того, кто не упражнялся в искусстве светскаго красноречия, но и того, кто не умеет защищать истиннаго учения; и справедливо так разсуждают. Но Павел назвал себя невеждою не в том и другом, а только в одном; и в подтверждение этого он сделал точное разграничение, сказав, что он невежда словом, но не разумом (2 Кор. XI, 6). Если бы я требовал (от пастыря церкви) изящества речи Исократа, силы Демосфена, важности Фукидида и высоты Платона, то следовало бы указать на это свидетельство Павла [2]; но теперь я оставляю все это и изысканныя внешния украшения, и не думаю ни о выражениях, ни о произношении речи. Пусть кто-нибудь будет скуден в словах и состав речи его прост и неискусен, только пусть он не будет невеждою в познании и верном разумении догматов, и, для прикрытия своего нерадения, не отнимает у этого блаженнаго мужа величайшаго из его достоинств и главной из его заслуг.7. Как он, скажи мне, приводил в замешательство иудеев, живущих в Дамаске, когда еще и не начинал совершать знамений? Как преодолел еллинистов? Почему был препровожден в Тарс? Не потому ли, что сильно побеждал словом и до того довел их, что они, не вытерпев поражения, раздражились и решились убить его (Деян. гл. IX)? Тогда он еще не начинал творить чудес; и никто не может сказать, что народ удивлялся ему по молве об его чудотворениях и что боровшиеся с ним уступали по причине такого мнения об этом муже; доселе он побеждал только словом своим. А как он боролся и состязался с теми, которые в Антиохии намеревались жить по-иудейски (Гал. гл. II)? И член ареопага, житель суевернейшаго города, не от одной ли проповеди его сделался его последователем вместе с женою (Деян. XVII, 34)? И от чего Евтих упал с окна? Не от того ли, что до глубокой ночи занят был слушанием поучения Павлова (Деян. XX, 9)? А что в Солуне и в Коринфе? Что в Ефесе и в самом Риме? Не целые ли дни и ночи сряду он проводил в изъяснении писаний? Что сказать о состязаниях с епикурейцами и стоиками (Деян. XVII, 18)? Если бы мы захотели исчислять все, то речь наша была бы слишком обширна. Итак, если оказывается, что и прежде знамений и при них Павел часто действовал словом, то как еще осмелятся называть невеждою того, кому за беседу и проповедь в особенности все удивлялись? Почему ликаонцы приняли его за Меркурия? Что их (Павла и Варнаву) приняли за богов, причиною тому были чудеса; а что Павла приняли за Меркурия, причиною тому уже не чудеса, а слово (Деян. XIV, 12).Он и ныне стоит посреди, как мужественнейший ратоборец, пленяюще всяк разум в послушание Христово, и низлагающе помышления и всяко возношение, взимающееся на разум Божий (2 Кор. X, 4, 5). Все это он производит оставленными нам посланиями своими, удивительными и исполненными божественной мудрости. Его писания полезны нам не только для ниспровержения ложных учений и защиты истиннаго, но весьма не мало служат и к преуспеянию в благочестивой жизни. Предстоятели церкви, пользуясь ими, еще и ныне устрояют, совершенствуют и доводят до духовной красоты чистую деву, которую он обручил Христу (2 Кор. XI, 2). Ими они отражают приключающияся ей болезни и охраняют присущее ей здравие. Такия врачества оставил нам этот невежда, имеющия такую силу, которую хорошо знают часто пользующиеся ими на самом деле. Отсюда видно, что Павел оказал великую ревность в этом деле.8. Послушай еще, что он говорит в послании к ученику: внемли чтению, утешению, учению. Потом говорит и о плодах этого: сия бо творя, и сам спасешися и послушающии тебе (1 Тим. IV, 13, 16). И еще: рабу Господню не подобает сваритися, но тиху быту ко всем, учителну, незлобиву. И далее говорит: ты же пребывай, в нихже научен еси, и яже вверена суть тебе, ведый от кого научился еси: и яко из млада священная писания умееши, могущая тя умудрити во спасение. И еще: всяко писание богодухновенно и полезно есть ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию, еже в правде: да совершен будет Божий человек (2 Тим. II, 24; III, 14-16). Послушай, что он пишет к Титу, беседуя о постановлении епископов: подобает бо, говорит, епископу быти держащемуся вернаго словесе по учению, да силен будет и противящияся обличати (Тит. I, 5, 9). Как же кто-нибудь, оставаясь невеждою, как те говорят, может обличать противящихся и заграждать им уста? И какая нужда заниматься чтением и писаниями, если должно оставаться в таком невежестве? Все это вымыслы и предлоги и прикрытие безпечности и лености. Но это, скажут, предписывается священникам; ибо у нас теперь идет речь о священниках. Что это относится и к находящимся под их властию, о том послушай, как он еще в другом послании увещевает других: слово Христово да вселяется в вас богатно, во всякой премудрости; и еще: слово ваше да бывает всегда во благодати, солию растворено, ведети, како подобает единому комуждо отвещавати (Колос. III, 16. IV, 6). И слова: готови будьте ко ответу, сказаны всем (1 Петр. III, 15). И в послании к Фессалоникийцам (Павел) говорит: созидайте кийждо ближняго, якоже и творите (1 Солун. V, 11). А когда он беседует о священниках, то говорит: прилежащии добре пресвитеры сугубыя чести да сподобляются: паче же труждающиися в слове и учении (1 Тим. V, 17). Это - совершеннейший способ учения, когда и делами и словами приводят поучаемых к той блаженной жизни, которую предписал Христос; ибо одних дел недостаточно для научения. Это не мои слова, а Самого Спасителя: иже, говорит Он, сотворит и научит, сей велий наречется (Матф. V, 19). Если бы творить значило учить, то напрасно было бы прибавлено второе слово; довольно было бы сказать только: иже сотворит; а теперь разделением того и другого Он показывает, что иное зависит от дел, а иное от слова, и каждая из этих двух частей имеет нужду одна в другой, чтобы здание было совершенно. Слышишь ли, что говорит пресвитерам ефесским избранный сосуд Христов: сего ради бдите, поминающе, яко три лета нощь и день не престаях уча со слезами единаго когождо вас (Деян. XX, 31)? Какая нужда в слезах или в словесном учении, когда так ярко сияла жизнь апостольская? Жизнь (его) могла много содействовать нам к исполнению заповедей; но не скажу, чтобы и в этом отношении она одна совершила все.9. Когда возникает спор о догматах и все будут бороться на основании одних и тех же писаний, тогда какую силу может оказать жизнь? Какая польза от многих подвигов, когда кто-нибудь после этих подвигов по великой неопытности своей впадает в ересь, и отделится от тела церкви? Я знаю многих, с которыми это случилось. Какая ему польза от терпения? Никакой; равно как (нет пользы) и от здравой веры при развращенной жизни. Поэтому тот, кто поставлен учить других, должен был опытнее всех в таких спорах. Хотя бы сам он оставался в безопасности, не потерпев никакого вреда от противников, но множество простых людей, находящихся под его руководством, когда увидит, что вождь их побежден и не может ничего сказать противникам, будет винить в этом поражении не его слабость, а нетвердость самаго учения; по неопытности одного много людей подвергнется крайней гибели. Если они и не перейдут совершенно на сторону противников, то принуждены бывают сомневаться в том, в чем были уверены; и к чему приступали с твердою верою, тому уже не могут внимать с такою же твердостию; и поднимается такая буря в душах их от поражения учителя, что бедствие оканчивается кораблекрушением. А какая гибель и какой огонь собирается на несчастную главу его за каждаго из этих погибающих, об этом мне нет нужды говорить тебе: все это ты сам хорошо знаешь. Итак от гордости ли, от тщеславия ли происходит мое нежелание быть виновником погибели столь многих людей, и на самого себя навлечь наказание больше того, какое теперь ожидает меня там? Кто может сказать это? Никто, разве кто хотел бы укорять напрасно и предаваться разсуждениям при чужих несчастиях. Валентиниан и Маркион - ересеначальники сект, известных под именами Валентиниан и Маркионитов - II-го века; Савеллий и Павел Самосатский - ересеначальники Савеллиан и Павлиан (Самосаситов) - III-го века; Арий - ересеначальник Ариан - IV-го века по Р. Х. ^ Исократ и Демосфен - ораторы, Фукидид историк и Платон философ - аттические писатели, жившие в V и IV веках до Р. Х. ^Слово пятое