— Вручаю тебя в руки Господа и Его Пречистой Матери, сын мой. Иди с миром, да вспоминай меня в своих молитвах.

Коля поцеловал у о. Пахомия руку, а тот, прижав его голову к своей груди, поцеловал в макушку. Затем Колю обнял Серьговский. Потом, взяв у него один автомат и рожки с патронами, хлопнул по плечу:

— Ну, беги, герой.

Тот пошел, несколько раз оглядываясь, а потом побежал и вскоре скрылся между деревьями. Серьговский сложил рожки с патронами в портфель и они со священником пошли вслед за Колей.

— Когда вы Колю благословляли, — сказал Серьговский, — то мне тоже очень захотелось, чтобы вы меня благословили, но мне, наверное, нельзя, я ведь не крещеный.

— Благословить на доброе дело можно любого человека, — ответил о. Пахомий, — но почему вы не крещеный?

— Родился в Германии. В семье профессиональных революционеров, идейных безбожников. О крещении в нашей семье и вопрос не стоял.

— А хотите сейчас креститься?— Да что вы, батюшка, смеетесь, поздно уже мне об этом думать.— Нет, дорогой Глеб Эдуардович, креститься никогда не поздно. Господь одинаково приемлет пришедшего и в первый, и в одиннадцатый час.— А что для этого нужно? — заинтересованно спросил Серьговский.— Самое главное, что нужно для крещения, это вера.— Да кто же не верит в существование Бога. Мне кажется, что даже самые ярые безбожники в Бога веруют, потому-то и с Ним борются.— Правильно мыслите, Глеб Эдуардович, — засмеялся о. Пахомий, — ибо в Писании сказано, что бесы веруют и трепещут, а злые дела все же творят. Для крещения одной веры в существование Бога недостаточно. Нужна вера не в Бога, а вера Богу. Эта вера — есть доверие Ему. Вера в то, что сказанное Им, есть Истина. А Он сказал: «Кто верует в Меня и крестится, тот спасен будет, а кто не верует, осужден будет».Какое-то время они шли молча, каждый думая о своем. Справа раздался лай немецких овчарок.— Ну вот, кажется конец нашему путешествию. Побежали, батюшка, вон к той ложбинке, она будет для нас окопом.Прямо возле березки была круглая яма, по всей видимости воронка от бомбы. В нее и залегли беглецы. Серьговский разложил около себя рожки от автомата и несколько лимонок. Потом повернулся к о. Пахомию.— Знаете, батюшка, о чем я сейчас думаю. Приблизилась та черта, возле которой лгать нельзя ни себе, ни людям. Я долго жил за границей, много читал наших замечательных русских философов: Бердяева, Булгакова, Франка и других. Умом я все уже стал понимать, а вот веры, о которой вы сейчас говорили, у меня не было. А теперь есть. Ведь я вам поверил и доверяю всем сердцем. А вы верите, то есть доверяете Богу. А раз я вам доверяю, значит через вас и Богу. Вот так у меня получается. Я искренне раскаиваюсь за все зло, которое совершил в своей жизни, и прошу у Бога и вас прощения. Если это возможно, то хотел бы креститься. Но решать это вам, батюшка.— Дорогой мой человек, Глеб Эдуардович, прости и ты меня, ради Христа. За то, что там, на Лубянке не разглядел в тебе образа Божия, а считал сыном погибели. Заменил суд Божий своим человеческим, греховным судом. Забыл, что Господь пришел на землю не судить, а спасти человека. Конечно, я тебя крещу, ибо вижу сердцем, что Бог тебя принимает как любящий Отец. Могу ли я грешный отвергать то, что Бог принимает.— Жалко крестного отца у меня не будет, — печально сказал Серьговский.— Принимающим крещение в сознательном возрасте не обязательно иметь крестных, — успокоил его о. Пахомий.