Сперва проплыл весь заиндевевший великолепный поезд с петлюровскими министрами. За ним примчался курьерский — с аетлюрои. Послышались приветственные клики: "Слава! Слава!"… к Петлюре подошел батюшка — правитель Украины приложился ко кресту. Заиграла музыка… Под звуки духового оркестра Петлюра отбыл. А мы потащились дальше…

Понемногу наши конвоиры смягчились. Стали носить еду, заботиться о нас, разговаривать. Один из солдат (из учителей) шепнул нам: "Если что надо в Киеве передать, напишите записочки, спрячьте и скажите мне, куда спрятали. Я еду обратно в Киев и ваши письма доставлю". Этим предложением мы воспользовались.

На границе нас пересадили в санитарный вагон. Там каждому отвели по койке. Вагон был хорошо натоплен. Чистота, тепло, присутствие санитаров и сестер, — вся перемена условий путешествия казалась таким облегчением после всего пережитого за последние два дня… Так мы ехали до Тарнополя. Еще недавно в этот город я въезжал, окруженный знаками почета, а теперь меня везли как арестанта…

Прибыли мы рано утром. С вокзала на извозчике, в сопровождении конвоя, нас доставили в еврейскую гостиницу, оттуда повели в комендатуру. После краткого допроса нам объявили, что пока нас оставят в гостинице, а потом препроводят в униатский монастырь.

Пребывание в гостинице было тягостное. Денег у нас не было, провизии, кроме чая и сахара, тоже. Еврей-хозяин давал нам горячую воду с картофелем вместо супа и немного хлеба. Таково оьшо все наше питание. Комнату еврей не топил. Стояли морозы. Мы коченели; зимние рясы в стужу согревать нас не могли.

Очевидно, наш хозяин не очень-то верил правительству, которое в таких случаях расплачивается за арестованных, и во избежание уоытка решил на нас не тратиться.

К нам приставили католического патера Бона — священника, приготовленного для католической "миссии" в России. Выяснилось, что ему было поручено комендатурой препроводить нас в монастырь. Но патер тянул, увиливал, ссылался на какие-то препятствующие обстоятельства… "Скоро Рождество, встретим праздник… У меня в городе друзья, я не хотел бы сейчас уезжать…" и т. д. — словом, долго нас морочил. Объяснялось его поведение старыми счетами со мною. Оказалось, мы во время войны столкнулись с ним в Бродах. Он тогда доказывал, что один из приходов — униатский, а я — что он православный; я восторжествовал, зато теперь он нас томил в гостинице.

Немного скрасил нам пребывание в Тарнополе стороживший нас молодой солдатик — мальчик-гимназист, доброволец-петлюровец. Мы очень с ним сдружились: беседовали, вспоминали стихи Шевченки… В конце концов он стал совсем ручной. Рассказывал нам, как поначалу они в Галиции боялись казаков, потому что их уверяли, что "казаки из ребят суп варят…": "Мы все попрятались, когда они в село наше пришли, а потом увидали — казаки никого не трогают, с ребятишками играют… видим — прекрасные люди…" — рассказывал солдатик. Жалея нас, он решил нам помочь и заявил: "Я для вас в комендатуре дров украду…" И верно, несколько раз крал и топил нам печку.Незадолго до праздника пришло из комендатуры распоряжение — отправить нас с митрополитом Антонием в два разных монастыря. Мы решили подать прошение, чтобы это распоряжение во имя человеколюбия было отменено. Нашей просьбе вняли, но мы по-прежнему сидели в гостинице. Патер Бона, несомненно, везти нас до праздников не собирался. Наконец я решил пойти в комендатуру — жаловаться. Там моему приходу удивились: "Как, вы еще здесь? Вы поручены о. Бону — он уже давно должен был вас доставить в монастырь. Мы дадим распоряжение…" Вечером о. Бона выразил крайнее неудовольствие по поводу жалобы и заявил, что все равно до праздников нас не повезет. Обошлось без него. Нам дали в провожатые жандарма и отправили по железной дороге в г. Бучач. Там находился униатский, "базилианский", монастырь.Приехали мы в Бучач ночью, часа в три-четыре. Нас посадили в грязную вокзальную комнату. На полу окурки, сор, грязь… Пахнет водкой и табаком. Шмыгают мимо нас какие-то подозрительные личности… Слышим — где-то беготня, крики: какого-то еврея-контрабандиста ловят… Атмосфера на станции жуткая, воровская. Сидим мы с митрополитом Антонием усталые, измученные, ожидая, что-то будет с нами дальше…В 6 часов, еще в темноту, приехала за нами телега на огромных колесах ("дробина"), такая высокая, что мы в рясах едва в нее влезли.Утро сырое, дождливое, туманное. Едем медленно. Сидеть тряско. Наши рясы вымокли. Но вот в мути дождя показались огоньки монастыря. У ворот телега стала. Ждать пришлось долго. Сидим-сидим, никто не идет. Где-то вблизи голоса в темноте перешептываются… Наконец появился монах с фонарем и учтиво обратился к нам: "Извините, никто нас не предупредил. Келий нет… Надо их освободить, приготовить… Пока попросим в приемную". Нас привели в монастырь и устроили в чистенькой комнате с двумя диванчиками. Мы тотчас легли и заснули как убитые.Долго спать не пришлось — к нам постучали. Проснувшись, мы с удивлением озирались, не понимая, куда мы попали. Нам было предложено, если мы пожелаем, пойти на мессу. Мы решили на мессу идти, но наше положение православных архиереев, сосланных в католический монастырь, казалось нам столь странным, что поначалу вызвало некоторое недоумение, как нам в этой новой обстановке держаться. Митрополит Антоний обсуждал вопрос: можно ли нам, православным, креститься в униатском храме? Решили: да, можно, можно везде, где есть крест.В храме нас поставили на хоры. Молящихся было довольно много. Мужики в кожухах, бабы… Много исповедников ввиду приближения праздника. После Евангелия, когда священник направился к кафедре говорить проповедь, народ запел: "Дух Святый найдет на Тя и Сила Всевышнего осенит Тя…", а в конце службы вместо запричастного стиха грянул "Ще не вмерла Украина…". Ну, думаю, вот куда политика влезла…