3. Духовная школа сирийского Востока

Перейдем теперь к рассмотрению педагогической концепции Оригена, который был преемником Климента на посту ректора Александрийского училища и при котором наступил кульминационный момент в истории духовного образования в Александрии. Роль Оригена в формировании образовательной концепции христианской Церкви трудно переоценить. Он разработал и осуществил новый метод преподавания, генетически связанный с традициями Климента Александрийского и его предшественников, но качественно отличавшийся от всего, что существовало в христианской педагогике до него [1].Будучи выдающимся мыслителем, Ориген понимал, что христианская мысль должна охватить все области человеческого знания, и чем глубже преображающий дух христианства проникнет во все сферы интеллектуальной жизни общества, тем громче зазвучит проповедь Христа в языческом мире. Пламенная любовь к учености и образованию соединялись у Оригена с глубокой духовной жизнью, аскетизмом и умственной широтой.Ориген был богословом–систематиком, создавшим монументальный труд «О началах» — первое в истории христианства систематическое изложение догматов Церкви. Кроме того, он был крупнейшим в истории Церкви экзегетом Священного Писания, истолковавшим — с использованием традиционного для Александрии аллегорического метода — все книги Ветхого и Нового Заветов. Ориген положил начало тому, что впоследствии, много столетий спустя, выросло в отдельную отрасль библейской науки — так называемую «библейскую критику»: он подготовил первое известное истории научное издание Библии, в котором в шести параллельных столбцах были помещены различные греческие переводы Ветхого Завета (т. н. «Гекзаплы»). Ориген был великим церковным апологетом, автором знаменитого труда «Против Цельса», в котором христианская апологетика поднялась на новый, неведомый до Оригена уровень. Ориген был энциклопедически образованным человеком, владевшим всем арсеналом светской науки, в совершенстве изучившим античные философские системы. Наконец, Ориген был выдающимся духовным руководителем, оказавшим огромное духовно–нравственное влияние на своих современников.Все эти уникальные качества Оригена не могли не отразиться на его преподавательском методе. В своей преподавательской деятельности Ориген ставил на первое место толкование Священного Писания и изучение христианских догматов. Однако, прежде чем переходить к чтению и толкованию Библии, он предлагал слушателям подготовительный курс, включавший в себя диалектику, физику, математику, астрономию и геометрию; затем изучались философия и богословие. В этом Ориген следовал своим предшественникам на посту ректора Александрийского училища. Уважение к античной учености царило в Александрийском училище еще со времени Пантена и Климента, и Ориген стремился поддерживать этот дух. Когда по причине увеличения числа слушателей Ориген перестал справляться с объемом преподавательской работы, он поручил ведение подготовительного курса своему ученику Ираклу, впоследствии епископу Александрийскому, а сам сосредоточился на преподавании богословия и Священного Писания.После того, как Ориген был вынужден покинуть Александрию, он перебрался в Кесарию Палестинскую, где основал школу по образцу Александрийского огласительного училища. Курс обучения в Кесарии был примерно таким же, как и в Александрии. До нас дошло уникальное свидетельство священномученика Григория Неокесарийского, проучившегося у Оригена в течение пяти лет и в своем «Похвальном слове Оригену» рассказавшего о том, как проходило его богословское и духовное формирование под руководством великого александрийского дидаскала.Вот что говорит святой Григорий о курсе наук, преподававшихся в Кесарийском училище Оригеном:Он стремился возбудить и развить не только эту [высшую] сторону моей души, правильная постановка которой принадлежит одной только диалектике, но также и низшую часть души: я был изумлен величием и чудесами, а также разнообразным и премудрым устройством мира, и я дивился, хотя и без разумения, и совершенно поражен был глубоким благоговением, но, подобно неразумным животным, не умел ничего объяснить; так он возбуждал и развивал во мне эту способность другими отраслями знаний, именно посредством естественных наук он объяснил и исследовал каждый предмет в отдельности... до тех пор, пока... не вложил в наши души вместо неразумного разумное удивление священным устройством вселенной и безукоризненным устройством природы. Этому возвышенному и божественному знанию научает возлюбленнейшая для всех физиология. Что же я должен сказать о священных науках — всем любезной и бесспорной геометрии и парящей в высотах астрономии?.. Он через обе эти названные науки, как бы посредством лестницы, возвышающейся до небес, делал для меня доступным небо [2].Таким образом, Ориген сохранял те же предметы, что преподавались до него Климентом Александрийским, однако каждый отдельный аспект той или иной науки был представлен шире и полнее. Изучалась не только философия, диалектика и логика, но и космология, а также физиология (в античном смысле этого слова), что давало возможность учащимся приобретать энциклопедическую образованность, знакомиться с самыми разными областями человеческого знания.По свидетельству святого Григория, Ориген уделял особое внимание изучению античной философии и литературы:Он требовал, чтобы мы занимались философией, собирая по мере сил все имеющиеся произведения древних философов и поэтов, не исключая и не отвергая ничего... кроме всех произведений безбожников... Такие произведения непристойно и читать, чтобы случайно не осквернилась моя душа... [3] Со всеми же остальными произведениями я должен был знакомиться и заниматься ими... Для меня не было ничего запретного, ибо не было ничего сокровенного и недоступного; но я мог изучить всякое учение — и варварское и эллинское, и относящееся к таинствам [христианской веры] и [из области] политики, и о божественном и о человеческом — с полным дерзновением мог изучать и исследовать все... [4]Как утверждает святой Григорий, в школе Оригена последовательно изучались все известные системы греческих философов. Однако лекции его были построены таким образом, чтобы показать взаимную противоречивость философских доктрин:Не вводил ли он меня в эту борьбу учений и противоречия философов друг другу и их разделения, из которых одни противостоят учениям других, одни держатся одного, другие — другого, одни соглашаются на одно, другие — на другое; и все имеют желание заниматься философией и объявляют об этом с того времени, как только впервые обратились к ней?.. [5]Вводя учеников во все многообразие античного философского наследия, Ориген учил их ориентироваться в нем, отличать белое от черного, истинное от ошибочного. Ориген не просто представлял учащимся те или иные античные учения, он интерпретировал их в христианском духе, применял к ним критерий соответствия христианскому Благовестию:Чтобы и мне не потерпеть того же, что случилось со многими, он не вводил меня в какое–либо одно из философских учений и не внушал примыкать к ним, но приводил меня ко всем, не желая, чтобы я был несведущ в каком–нибудь эллинском учении. Но он и сам шел вместе со мною впереди меня и вел меня за руку, как бы во время путешествия, на тот случай, если встретится на пути что–нибудь неровное, потайное или коварное... Он собирал все, что у каждого философа было полезного и истинного, и предлагал мне, а что было ложно, выделял, как другое, так в особенности то, что по отношению к благочестию было собственным делом людей [6].Ориген старался привить своим ученикам вкус к диалектике, к четкости и упорядоченности мысли:Ибо многообразна эта часть философии (т. е. диалектика), приучающая не безрассудно и не как случится то соглашаться на доказательства, то отклонять их, но точно исследовать… [7]Исключительное внимание уделялось в школе Оригена изучению книг Священного Писания. Если преподавание других предметов Ориген мог поручить кому–либо из своих учеников, то библейскую экзегетику он оставлял для себя. В описании святого Григория Ориген предстает как экзегет, от чьего проницательного духовного взора не могло укрыться никакое самое сокровенное речение Священного Писания. Григорий называет Оригена «слушателем» Божественного Логоса, через которого Сам Логос открывал истину ученикам. Именно через призму Оригеновых толкований ученики Кесарийской школы постигали смысл книг Ветхого и Нового Заветов:...Он сам истолковывал пророческие вещания и изъяснял то, что было темным и загадочным, какого много в священных изречениях... Он прояснял и выводил на свет, встречалось ли что–нибудь загадочное, потому что он был способным и в высшей степени проницательным слушателем Божиим... [и] потому что Первовиновник всех этих изречений, Который вещал... пророкам и внушал все пророчества и таинственные и божественные речи, так почтил его, как друга, и поставил истолкователем их. Что Он через других сообщал только в неясных намеках, то чрез сего мужа сделал предметом обучения... Этот величайший дар имеет от Бога сей муж, получивший с неба и превосходнейший жребий быть истолкователем божественных слов людям, воспринимать божественное как бы из уст Божиих и изъяснять людям, как это доступно для человеческого слуха [8].Особенно драгоценны для нас свидетельства о преподавательском методе Оригена, сохраненные святым Григорием. Важнейшей заботой великого дидаскала было привить ученикам вкус к самостоятельному осмыслению изучаемого материала. Ориген прекрасно понимал, что его задачей является не преподать учащимся некую сумму знаний, но научить их самим отвечать на вопросы, возникающие в процессе изучения той или иной науки. Подобно другому великому педагогу, Сократу, Ориген не давал ученикам готовые ответы на вопросы, но убеждал каждого ученика доказательствами из его же собственных уст:Терния и волчцы и всякий род диких трав и растений — сколько их в изобилии произрастила моя беспокойная душа, так как она была неупорядочена и нерассудительна, — все это он обрезывал и удалял своими изобличениями и запрещениями. Он нападал на меня и особенно своим сократическим способом доказательства иногда повергал меня на землю, если видел, что я, как дикая лошадь, совершенно сбрасывал узду, выскакивал на дорогу и часто бесцельно бегал кругом, пока убеждением и как бы принудительной силой — доказательством из моих собственных уст — как уздой, снова делал меня спокойным. Сначала мне было тягостно и небезболезненно, когда он приводил свои доказательства, так как я не привык еще к этому и не упражнялся в том, чтобы подчиняться доводам разума; но вместе с тем он и очищал меня [9].Воспитывая учеников и будучи их наставником не только в науках, но и в духовной жизни, Ориген, как мы видим, был неумолим ко всему тому, что препятствовало юной душе познать плоды истины. Не следует думать, что ученики Оригена обладали необыкновенными способностями или что они все отличались равным благочестием. Многие ученики требовали от Оригена больших педагогических усилий, терпения и вдумчивого подхода. Как можно предположить, сам святой Григорий был одним из таких «трудных» учеников, с которым Оригену все же удалось справиться:...Он овладел мною и со свойственным ему искусством как бы земледельца осмотрел и проник не только в то, что видимо всем и усматривается на поверхности, но глубоко вскопал и исследовал самые внутренние основания, ставя вопросы, предлагая [на разрешение] и выслушивая мои ответы; когда он усматривал во мне что–либо не непригодное, небесполезное и не исключающее надежды на успех, он начинал вскапывать, перепахивать, поливать, все приводил в движение, прилагал все свое искусство и заботливость [10].Ориген покорял сердца своих учеников не интеллектуальным превосходством, но искренним словом христианской проповеди и глубоким благочестием:Он стремился не просто одолеть меня своими доводами, но благоприятным, человеколюбивым и благородным расположением спасти и сделать причастником как тех благ, которые проистекают из философии, так и других, особенно тех, которые Божество даровало ему одному превыше многих, или, может быть, превыше и всех нынешних людей... [11]Между Оригеном и его слушателями не было той дистанции, которая нередко отделяет учителя от учеников. Несмотря на свое высокое положение, Ориген не обращался с учениками, как начальник с подчиненными, не унижал их и не старался во что бы то ни стало добиться беспрекословного послушания. Учителя и учеников в школе Оригена скрепляла глубокая и искренняя дружба. Святой Григорий свидетельствует:...Он поразил меня и жалом дружбы, с которым нелегко бороться, острым и сильно действующим, — жалом умелого обращения и доброго расположения, которое, как благожелательное ко мне, обнаруживалось в самом тоне его голоса, когда он обращался ко мне и беседовал со мною [12].Как пишет святой Григорий, Ориген научил его самому главному — любви к Богу. Именно на этой любви, как на прочном основании, были построены отношения учеников с учителем:Подобно искре, попавшей в самую душу мою, возгорелась и воспламенилась моя любовь как к священному, достойнейшему любви самому Слову, Которое в силу Своей неизреченной красоты привлекательнее всего, так и к сему мужу, Его другу и глашатаю [13].Панегирик, написанный священномучеником Григорием Неокесарийским, мог бы показаться идеализацией образа его учителя, если бы не та искренность и автобиографичность, которая отличает это произведение от многих сочинений подобного рода. Святой Григорий оставил за кадром те негативные стороны школьной жизни, которые могли иметь место и которые почти неизбежны в любом учебном заведении. Мы не знаем о школе Оригена того, что знаем, например, о Нисибийской школе, о которой речь пойдет ниже, благодаря дисциплинарным правилам этой школы, дошедшим до нас.От огласительных училищ II–III веков не осталось дисциплинарных правил, но остались литературные памятники, которые с несомненной достоверностью говорят нам о том, что эти училища были выдающимися центрами духовной культуры, где преподавали великие дидаскалы (такие как Климент и Ориген), откуда выходили выдающиеся ученики (такие как святой Григорий Неокесарийский), где учащиеся получали энциклопедические знания и при этом становились глубоко церковными людьми. В огласительных училищах II–III веков наука была неотделима от благочестия, богословское образование — от духовного воспитания. В этом их несомненная заслуга для христианской Церкви. Осуждение отдельных ошибочных мнений Оригена на V Вселенском Соборе не снижает его выдающейся роли в деле развития христианского богословия и духовного образования. ^ Священномученик Григорий Неокесарийский. Благодарственная речь Оригену, 109-114. С. 179. Здесь и далее "Благодарственная речь" св. Григория цитируется (с незначительными изменениями) по изданию: Отцы и учители Церкви III века. Антология. Составление, биографические и библиографические статьи иеромонаха Илариона (Алфеева). Т. II. М., 1996. Cc. 165-191. ^ Весьма важная деталь: Ориген считал допустимым знакомиться с какой угодно литературой, кроме атеистической, которая "оскверняет душу". ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 151-153. С. 184. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 158. С. 185. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 170-173. С. 186-187. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 102. С. 178. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 174-181. С.187-188. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 96-98. С. 177. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 95-96. С. 177. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 81-82. С. 175. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 81. С. 175. ^ Св. Григорий. Благодарственная речь, 83. С. 175. ^

1) Сирийская христианская образованность

Перейдем теперь к следующей теме — к рассмотрению основ богословского образования на сирийском Востоке. Несмотря на различие культурной почвы и исторических условий, духовные школы сирийского Востока развивались по схеме, аналогичной той, по которой развивались христианские учебные заведения эллинистического мира. Однако на сирийском Востоке мы можем обнаружить несколько иную интуицию, иную концепцию духовного образования, которая не лишена своей оригинальности и глубины.Крупнейшие центры сирийской христианской образованности — знаменитые академии Эдессы и Нисибина — возникли, подобно эллинистическим школам, на почве небольших катехизических школ при христианских храмах. Согласно сирийским источникам, в этих приходских школах обучались только мальчики. Обучение начиналось с освоения основ грамоты по Псалтири и заучивания псалмов наизусть; так, основатель Нисибийской академии мар Нарсай поступил в школу города Айн Дулба в возрасте семи лет; благодаря своим незаурядным способностям, он уже через девять месяцев «отвечал всего Давида», т. е. выучил наизусть всю Псалтирь. Дальнейшее начальное образование включало в себя изучение Ветхого и Нового Заветов, а также библейских толкований Феодора Мопсуестийского. В систему этого начального образования входило, кроме того, заучивание наизусть важнейших богослужебных песнопений и некоторый опыт в гомилетике.О ранних годах существования Эдесской академии мы имеем лишь отрывочные сведения. Известно, что после того, как в 363 году Нисибин был захвачен персами, оттуда в Эдессу бежали многие христиане. Среди них был и мар Апрем, более известный нам под именем преподобного Ефрема Сирина. Он основал в Эдессе знаменитую «школу персов» (т. е. беженцев из Персии). «О преподавании в ней можно судить по библейским комментариям преп. Ефрема... Это была школа семитского типа, вроде еврейских школ, — школа–общежитие, некое братство. Главным предметом преподавания и впоследствии оставалось Священное Писание. Нужно было научиться читать и объяснять Библию. Ученики записывали и заучивали объяснения учителя» [1].При жизни преподобного Ефрема и в течение нескольких десятилетий после его смерти в Эдесской школе пользовались его толкованиями Писания в качестве экзегетических образцов. Однако в 420 году мар Киора, один из преемников преподобного Ефрема на посту ректора школы, принял решение перевести на сирийский язык библейские комментарии Феодора Мопсуестийского, охватывавшие, в отличие от комментариев Ефрема, практически все книги Библии. После того, как перевод был закончен, толкования Феодора Мопсуестийского вытеснили в учебной программе все прочие толкования, а сам Феодор стал главным авторитетом в области богословия и экзегетики во всей восточно–сирийской традиции: его называли не иначе как «Блаженным» или «Вселенским Толкователем».Как известно, Феодор Мопсуестийский был представителем крайне диофизитского направления в христологии, впоследствии отождествленного с несторианством. После осуждения Нестория на Ефесском Соборе 433 года на всю восточно–сирийскую традицию легло подозрение в ереси. Споры между монофизитами и диофизитами захлестнули и Эдесскую школу. В 489 году школа была объявлена очагом несторианства и по приказу императора Зенона закрыта. За несколько лет до этого ее руководитель мар Нарсай вместе с учениками переселился в Нисибин. К концу V века Нисибийская школа становится одним из главных духовных и богословских центров сирийской Церкви.Мар Нарсай был выдающейся личностью. Он прожил долгую жизнь, которая началась в IV, а закончилась в VI веке (399–501). Его популярность в Нисибине была очень велика. Он славился и как подвижник, и как выдающийся толкователь. По свидетельству летописца, шесть качеств более всего привлекали к нему народ: новизна его мыслей, умение держать себя с достоинством, располагающая внешность, отзывчивость, доброта и красноречие (красота его поучений) [2]. С именем Нарсая связано появление интереснейшего документа — «Правил Нисибийской школы», которые мы рассмотрим ниже.Еще одним знаменитым ректором Нисибийской школы был Энана Адиабенский, возглавивший школу в 572 году. При нем была сделана попытка отказаться от библейских комментариев Феодора Мопсуестийского, которые Энана хотел заменить на комментарии Иоанна Златоуста и свои собственные. Энана был яркой личностью и выдающимся богословом, однако авторитет «Вселенского Толкователя» оставался незыблемым, и против Энаны восстали не только многочисленные богословы и монахи, но и руководство сирийской Церкви. Поместный Собор этой Церкви, созванный в 585 году, подтвердил незыблемый авторитет Феодора, запретив кому–либо «явно или скрыто порицать этого Учителя Церкви или отвергать его святые книги». Впоследствии два Собора, в 596 и 605 годах, осудили толкования Энаны и повторили анафемы против «отвергающих комментарии, толкования и учения верного учителя, блаженного Феодора–Толкователя, и пытающихся ввести новые и странные толкования, исполненные безумия и злохуления» [3].Энана принадлежал к тому течению в сирийской Церкви, которое симпатизировало Халкидонскому Собору: именно с этим было связано стремление Энаны освободиться от наследия «отца несторианства», Феодора Мопсуестийского. В течение достаточно долгого времени в Нисибийской школе продолжалась борьба между сторонниками Энаны и его противниками. Несмотря на соборные прещения конца VI века, Энана продолжал пользоваться авторитетом на рубеже VI и VII веков, когда были обнародованы дополнительные правила Нисибийской школы (их мы также рассмотрим ниже): там Энана назван «опытным в знании и славным в смирении» [4].Скажу теперь несколько слов об учебном процессе, куррикулуме и структуре Эдесской и Нисибийской школ. Преподавание длилось три года и разделялось на два учебных семестра — летний и зимний. После пропедевтического курса студенты начинали систематическое изучение Священного Писания, а также филологических, исторических и богословских дисциплин. Изучалась, кроме того, греческая философия и литература, светская история, география и риторика [5]. Учитель риторики имел титул «мехагйаны». Философия изучалась по первоисточникам: читали, в частности, сочинения Аристотеля, Порфирия, а также сирийских авторов. Философским дисциплинам обучал «бадука»; среди философских дисциплин одно из первых мест занимала логика. Занятия письмом и каллиграфией вел «сафра» — писец. «Макрейана» учил правилам чтения.Ключевой фигурой в школе был «мепашкана» — толкователь. В его задачи входило преподавание библейской экзегетики. Мепашкана пользовался не только «нормативными» толкованиями Феодора Мопсуестийского; он мог обращаться и к толкованиям других греческих и сирийских авторов. Кроме того, существовала и устная традиция толкования, переходившая из поколения в поколение. Мепашкана обычно являлся и ректором, т. е. осуществлял общее духовное руководство школой.Мепашкана–ректор не был администратором: хозяйственными и административными вопросами занимался «раббаита» — эконом. Ему было вверено все имущество школы, он отвечал за финансы, следил за дисциплиной и нес ответственность за содержание библиотеки. Должность эконома была выборной. Помощником эконома был ксенодарх, на котором лежала, в частности, забота о школьной больнице.Несмотря на то, что ректор и эконом пользовались безусловным авторитетом, высшей властью в школе были не они, а собрание общины, в котором всегда принимали участие и учителя и ученики (последние в силу своего численного преимущества имели решающий голос) [6]. На этом собрании обсуждались все важнейшие вопросы, связанные с деятельностью школы. Именно на нем избирали эконома. На нем же принималось решение об исключении того или иного провинившегося студента из школы. Собранию были подотчетны все члены общины, включая ректора и эконома, которые не могли без согласия прочих членов общины принимать ответственные решения [7].Такая структура школы обеспечивала высокий уровень взаимного доверия между, с одной стороны, «профессорско–преподавательской корпорацией», с другой — учащимися. Немыслимым было исключение ученика из школы по «келейному» приговору нескольких членов школьной администрации. Естественно, что и отношение к эконому (совмещавшему в одном лице современные должности инспектора, помощника ректора по административно–хозяйственной части и заведующего библиотекой) было уважительным, поскольку он не назначался вышестоящими властями, а избирался самой общиной. Протоиерей Георгий Флоровский. Восточные Отцы IV века. Париж, 1937. С. 227. ^ Свидетельство принадлежит Бархадбешаббе (VI-VII вв.). Цит. по: В. Пигулевская. Культура сирийцев в Средние века. М., 1979. С. 64. ^ Цит. по: D. Miller. Epilogue to: Isaac the Syrian. Ascetical Homilies. Massachusetts, 1984. P. 503. ^ См. В. Пигулевская. Культура сирийцев. С. 70 и 102. ^ A.Vццbus. History of Asceticism in the Syrian Orient. T. II. Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium 197 (Subsidia, 17). Louvain, 1960. P. 412-413. ^ Отмечу, что в разные времена численность учащихся в Нисибийской академии достигала 800-1000 человек. ^ Вышеприведенные сведения заимствованы главным образом из книг: В. Пигулевская. Культура сирийцев. С. 57-89; A.Vццbus. History of the School of Nisibis. Louvain, 1965. ^

2) Дисциплинарные правила Нисибийской школы

Чтобы увидеть, как жила Нисибийская школа, следует обратиться к дошедшим до нас Правилам, о которых я упоминал выше. Сохранилось два сборника Правил — один составленный при Нарсае (496 г.), другой — при Энане (590 г.). Правила Нисибийской школы являются первым известным истории уставом христианской духовной школы и потому представляют для нас особый интерес.В отличие, например, от «Похвального слова Оригену» святого Григория Неокесарийского, где, как уже было сказано, автор сосредоточен на положительной оценке деятельности учителя и ничего не говорит об отрицательных аспектах жизни школы, Правила Нисибийской школы представляют обратную сторону медали. Как говорится в обширном предисловии, необходимость в утверждении Правил была продиктована нестроениями в школе, происшедшими по вине неких «людей завистливых», «неисправимых» и «сварливых». В предисловии к первому сборнику Правил содержится предостережение всякому нарушителю школьного устава: он «будет отлучен от братства Христа и от общения с истинными верующими» [1]. В школе, которая мыслит себя братством Христа, не должно быть никого, кто «воспротивится и заспорит и не примет [эти Правила] с любовью» [2].Правило 1–е говорит о порядке выборов эконома:В то время, когда подобает выбрать и объявить эконома, соответственно порядку и обычаю каждого года, по совету нашего учителя экзегета школы и всей общины, в согласии избирают соответствующее лицо, подходящее для руководства собранием. Никто не смеет остаться в стороне, поднять раздор и смятение... Если окажется, что кто–либо так поступает, восстает против правды и ссорится, он должен быть наказан, удален из собрания и лишен права на жительство в городе [3].Таким образом, эконом избирался по рекомендации мепашканы–экзегета (он же ректор) общим собранием учащих и учащихся. Выборы были сопряжены с раздорами и спорами; в ходе предвыборной борьбы создавались партии сторонников того или иного лица, «лоббировавшие» его кандидатуру. Эконом избирался лишь на один год. О том, как он должен вести дела, говорит следующее правило:Эконом, который избран и которому доверено руководство собранием, должен судить нелицеприятно и не руководствоваться [только] собственным мнением и не должен вести приходы и расходы школы без двух или трех свидетелей. И не налагать наказания на провинившихся без совета с нашим учителем [т. е. ректором] и известными братьями, и что бы он ни делал, будь то наказание или прощение, или что–нибудь иное, должен делать по совету с братьями [4].Правило прежде всего предусматривает строгий надзор за финансовой деятельностью эконома. Кроме того, оно дает эконому право по совету с ректором и «известными братьями» наказывать тех или иных провинившихся школяров. Возможно, здесь подразумевается телесное наказание: одно из наиболее распространенных в древности и — скажем прямо — наиболее эффективных средств педагогического воздействия. Правило подчеркивает важность для эконома все свои действия согласовывать с «братьями».Если решение о наказании провинившегося могла выносить «администрация» школы (т. е. эконом по совету с ректором–экзегетом и «известными братьями»), то решение об исключении принималось общим собранием:Если некоторые из братьев... будут застигнуты при прелюбодеянии, разврате, воровстве, колдовстве или в мнении, противоречащем истинной вере, или опустятся до того, чтобы распространять суетность, то есть клевету, злословие, распущенность, ложь, или украдкой переходить из дома в дом ради выпивки, ссор или бунта, все собрание должно постановить не допускать их в школу и удалить из города [5].Среди нисибийских студентов были распространены те же пороки, что имеют место в некоторых современных учебных заведениях: кое–кто из школяров был не прочь выпить, мог повздорить с другими братьями, залезть в чужой карман и т. п. Если за эти преступления полагалось изгнание из школы, то рукоприкладство каралось менее строго; ограничивались публичным наказанием виновного:Если кто–нибудь из братьев по какой–либо причине поднимет руку и ударит своего товарища или оскорбит его и будет изобличен теми, кто [это] видел, он будет наказан перед всем собранием [6].Впрочем, публичное наказание применялось лишь три раза. Если виновный не исправлялся, его исключали:Если кто–нибудь из братьев был наказан в собрании за проступки до трех раз и совершил после этого еще один проступок, подобный одному из предшествующих, он должен быть наказан и покинуть собрание и город [7].Ученикам школы запрещалось без согласия эконома «ездить в землю ромеев» [8], т. е. в Византию: империя ромеев на протяжении десятилетий являлась стратегическим противником Персидской империи, и школярам вменялось в обязанность быть «политически грамотными». Учащимся запрещалось заниматься торговыми делами и ремеслом, за исключением летних каникул [9]. Исключением из школы каралась кража из библиотеки: [10] строгость наказания была обусловлена тем, что книги стоили необычайно дорого и представляли собой главное достояние школы. Они, тем не менее, выдавались на руки учащимся [11].Не одобрялось уклонение от «писания, научных занятий, толкований школы и чтения сообща» (т. е., очевидно, общей молитвы) [12]. Студент, обвинивший другого студента в каком–либо проступке, но не сумевший доказать справедливость обвинения, наказывался, как если бы он сам совершил этот проступок [13]. Студентам, недавно поступившим в училище, запрещалось критиковать существующие там порядки; за подобные проступки наказывали исключением из школы:Если увидят, что братья, находящиеся в школе, еще прежде чем они обучились и узнали порядок речи, высказываются в школе относительно внутренних ее дел и производят в школе смятение, они должны быть удалены из собрания и из города [14].Любопытно, что наказания применялись не только к ученикам школы, но и к учителям. Их, в частности, наказывали за пропуск занятий без уважительной причины. Наказание для учителей заключалось в денежном штрафе:Если учителя чтения и риторики пренебрегают занятиями или пропускают порядок чтений [лекций], возложенный на них — не по болезни и без разрешения нашего учителя [ректора] — то они заслуживают порицания и с них удерживается содержание, которое они должны получать [15].Денежному штрафу, а также и исключению из школы, мог, по решению общего собрания, подвергнуться даже сам эконом. Это происходило в том случае, если он нарушит правила школы:Ни один эконом не волен поступать по–иному, чем написано в этой книге. Если обнаружится, что он поступает иначе, он должен внести штраф десять динаров золотом, уйти с позором из собрания и из города [16].Отметим, что изгнание из школы автоматически влекло за собой оставление города. Школа была лицом города; учителя и ученики школы были у всех на виду; всякий проступок немедленно становился достоянием общественности.Второй сборник Правил Нисибийской школы, составленный сто лет спустя после первого, вносит некоторые новые существенные детали в устав школы. Эконому, помимо прочих его обязанностей, предписывается «обходить братьев нуждающихся, обеспечивая их, если требуется, хлебом, или помогать им в отношении суда, при необходимости» [17]. Четко определяются обязанности смотрителя больницы:Ксенодохос ксенодохейона, смотритель больницы при школе, должен усердно заботиться о заболевших братьях и не обделять их ничем из того, что им положено для питания или лечения, а также не воровать и не обманывать в том, что доверено его заботам. Без учителя [ректора] школы он не должен отмечать ни приходов, ни расходов. Если же случится, что хоть одно из того, что установлено в этих правилах, он не исполнит, все, что он присвоил и утаил, будет изъято у него, и он должен дать в виде штрафа деньги — пятьдесят статиров — для больницы, а затем с позором выгнан из школы и из города [18].Правила запрещают школярам селиться в городе или строить себе отдельное жилище вне города [19], пропускать общее богослужение [20], «отлынивать» от физического труда во время жатвы и поденных работ, сваливая свою работу на другого [21]. Школярам запрещается «жить с врачами» («чтобы книги мирского искусства со святыми книгами в одном [месте] не читались») [22], а также укрывать у себя пленников или беглых рабов [23]. Как и в первом сборнике Правил, во втором сборнике говорится о недопустимости пьянства:Никто из братьев, поскольку они состоят в школе, не должен есть в трактирах и кабачках, а также устраивать складчины и попойки в садах и парках, а все относить в свои кельи, как подобает по существующему у них порядку и обычаю [24].Поскольку Нисибийское училище было школой закрытого типа, доступной только для лиц мужского пола, в нем следили за тем, чтобы ученики не переходили границы дозволенного в общении с женщинами:Никто из братьев школы не должен под благовидным предлогом [общаться] с женщинами, монахинями... а также иметь с женщинами длительные разговоры и многочисленные дела, чтобы по этой причине не было обиды и оскорбления. Если окажется, что кто–либо поступает иначе, будет отчужден от собрания и уйдет из города [25].Наконец, Правила обращают внимание на внешний вид учащихся. Школяры должны носить опрятную одежду и короткую стрижку:Братьям школы наряду с учением следует заботиться об одежде и прическе. Они не должны стричься наголо или отращивать кудри, как миряне, но со скромной стрижкой, в благопристойном платье, далекие от распущенности, должны они ходить в пределах школы и по улицам города, так чтобы по этим двум [признакам] каждый мог узнать их, свой или чужой [26].Мы видим, что уже в V–VI веках христианская духовная школа нуждалась в детально разработанном уставе для поддержания порядка и строгой дисциплины. Однако это не была «палочная» дисциплина, основанная на насилии над личностью. Напротив, и учителя, и ученики призывались добровольно и сознательно следовать Правилам школы, не уклоняясь от их выполнения под разными предлогами. Главной заботой авторов Правил было сохранение школы как общины учителей и учеников, объединенных общей целью и общим видением. Исключались из школы — да и то лишь по решению общего собрания и лишь после многократных или особо тяжких проступков — только те ее члены, которые не разделяли это видение и своим присутствием ставили под угрозу целостность школы как единого организма. Правила I, предисловие. Здесь и далее обе серии Правил (Правила I и II) цитируются по переводу В. Пигулевской. См. В. Пигулевская. Культура сирийцев. С. 90-106. Текст правил опубликован в книге: The Statutes of the School of Nisibis, edited, translated and furnished with a commentary by Arthur Vццbus. - Papers of the Estonian Theological Society in Exile 12. Uppsala, 1961. P. 51-105. ^ Правила I, предисловие. ^ Правила I, 1. ^ Правила I, 2. ^ Правила I, 3. ^ Правила I, 18. ^ Правила I, 19. ^ Правила I, 4. ^ Правила I, 5. ^ Правила I, 14. ^ Правила I, 14. ^ Правила I, 8. ^ Правила I, 16. ^ Правила I, 13. ^ Правила I, 20. ^ Правила I, 22. ^ Правила II, 3. ^ Правила II, 1. ^ Правила II, 2 и II, 4. ^ Правила II, 5. ^ Правила II, 10. ^ Правила II, 19. Это Правило свидетельствует о том, что при школе существовало нечто вроде медицинского факультета. ^ Правила II, 21. ^ Правила II, 16. ^ Правила II, 18. ^ Правила II, 17. ^

Заключение

Мы рассмотрели лишь несколько типов духовной школы, характерных для раннехристианского Востока. Апостольская община интересовала нас прежде всего как первая и единственная в своем роде школа, основанная Самим Спасителем. Анализ деятельности Александрийского огласительного училища времен Климента позволил нам рассмотреть детали учебной программы, характерной для христианских школ эллинистического мира. Рассмотрение концепции духовного образования Оригена позволило нам сделать выводы о том, какими педагогическими методами пользовались великие дидаскалы христианского Востока. Взгляд на сирийскую христианскую образованность и в особенности рассмотрение Правил Нисибийской школы позволили нам увидеть, как формировалась система обеспечения дисциплины в духовных школах первых веков.В заключение мне хотелось бы вернуться к тому, с чего я начал — к вопросу о том, как в формировании нового видения духовной школы нам может помочь опыт раннехристианских школ.Безусловно, не все в духовных школах древнего Востока заслуживает восхищения и не все следует возрождать. Никому не придет в голову восстанавливать систему телесных наказаний, существовавшую в древности. Нет необходимости возвращаться к старым способам усвоения материала — переписыванию текстов, заучиванию их наизусть. Но все это относится к формам обучения, а не к его содержанию.Если же говорить о содержательной стороне учебного процесса в раннехристианской школе, то здесь нам есть чему поучиться. Я бы выделил десять пунктов, над которыми, как мне кажется, стоило бы подумать при подготовке новой модели духовной школы:Прежде всего, раннехристианская духовная школа была единой общиной, братством людей, объединенных одной целью, одной задачей (это в равной степени относится к апостольской общине, к школе Оригена и к Нисибийскому училищу). Что препятствует нам возродить этот дух общинности и единства?Отношения между учителем и учеником в раннехристианской школе строились на основе взаимного доверия; учеников и учителя скрепляли тесные узы дружбы; не было дистанции между «профессорско–преподавательской корпорацией» и студентами. Возродить такие отношения возможно, если некоторые современные «начальствующие» и «учащие» добровольно откажутся от того положения, в которое они себя поставили, если не будут относиться к студентам свысока, но научатся общаться с ними на равных, научатся уважать и ценить студентов. Если преподаватели духовных школ последуют примеру Христа, который, будучи «учителем и господом», умывал ноги Своим ученикам, атмосфера в духовных школах сразу же коренным образом изменится.В духовной школе христианского Востока ключевой фигурой был ректор. Он являлся духовным руководителем школы, определял общее направление ее деятельности. Он был «педагогом»–детоводителем, своего рода духовным отцом учащихся. Ректор не был администратором, не занимался финансовой деятельностью, не отвечал за дисциплину в школе: за это отвечали другие. Ректор был богословом, специалистом в своей области (в частности, в области библейской экзегетики), и потому пользовался огромным авторитетом. Что мешает нам возродить такой тип руководителя духовной школы? Между прочим, именно такими ректорами были протоиерей Георгий Флоровский, протопресвитеры Александр Шмеман и Иоанн Мейендорф, сочетавшие ученость с выдающимися пастырскими качествами и создавшие одну из лучших сегодня православных богословских академий. Таким же научным и духовным руководителем является епископ Диоклийский Каллист, который, не будучи в формальном смысле слова ректором учебного заведения, сумел за тридцать лет преподавания в Оксфорде создать свою школу, выпускниками которой являются многие современные православные богословы.Высшим органом управления в таких школах, как Нисибийская, было общее собрание учащих и учащихся. Не следует ли возродить эту традицию? Не стоит ли подумать о том, чтобы именно в компетенцию общего собрания передать ключевые вопросы академической жизни?Не следует ли такие вопросы дисциплинарного характера, как исключение учащихся из школы, сделать прерогативой общего собрания? Это во всяком случае избавит духовные школы от произвола членов администрации, которые лишатся возможности выносить свой суд над учащимся «келейно» под влиянием личных симпатий или антипатий (при нынешней системе ни одна духовная школа от этого не застрахована).Не следует ли сделать должности лиц, ответственных за дисциплину в школе (инспекторов, помощников инспекторов и пр.), выборными, с тем чтобы в выборах участвовали и преподаватели, и студенты? Это существенным образом повысит уровень доверия учащихся к инспекции.Обращаясь к опыту огласительных училищ эллинистического мира (в частности, Александрийского училища времен Климента), не стоит ли нам подумать о том, чтобы от фрагментации богословского курса, т. е. деления его на многочисленные «дисциплины», такие как догматическое, нравственное, систематическое, литургическое богословие, постепенно переходить к его интеграции? Не следует ли, например, связать воедино догматическое и литургическое богословие и изучать догматы на материале богослужебных текстов? По крайней мере, мы могли бы разработать такую систему преподавания богословия, при которой курсы богословских наук были бы взаимосвязанными и взаимодополняющими (при нынешней системе эти курсы иногда дублируют друг друга [1], иногда же не имеют между собой никакой связи).Опыт древнехристианских дидаскалов может научить нас тому, как воспитать у учащихся навыки самостоятельной работы (Ориген, в частности, приучал своих слушателей не только ставить вопросы, но и самим находить на них ответы). Не следует ли нам продумать такую академическую систему, при которой упор делался бы не на усвоение учащимися некоей суммы богословских, церковно–Уделяем ли мы сегодня достаточное внимание таким предметам, как логика или диалектика, изучаем ли произведения античных (и не только античных) философов, заботимся ли о том, чтобы привить учащимся навыки диалектического мышления? Наверное, необходимо думать о том, как существенным образом повысить уровень философской подготовки наших студентов.Раннехристианские школы были не только научно–богословскими центрами, но и центрами духовного воспитания юношества. Богословские школы формировали молодого христианина, закладывали в нем основы подлинной церковности, истинно–христианского благочестия. Можем ли мы похвалиться тем, что из стен наших богословских школ люди выходят более преданными Церкви, более духовно зрелыми, чем когда они туда поступали? И если нет, не следует ли нам серьезно подумать о тех изъянах, которые у нас в этом плане существуют, и постараться их исправить?Многие из поставленных мною вопросов могут показаться наивными, многие из предложенных изменений — заведомо невыполнимыми. В самом деле, можно ли представить, чтобы в наших духовных школах инспектор не назначался бы сверху, а избирался учащимися? Но ведь было же время, когда все это оказывалось возможным!Скажу еще раз: думая о реформе духовных школ, мы не должны останавливаться на изменении форм. Надо идти дальше и кардинальным образом менять структуру управления, содержание учебных программ, весь подход к учебному процессу. И в этом нам может оказать немалую помощь опыт духовных школ раннехристианского Востока. Так например, латинский догмат о Filioque изучается в курсах догматического богословия, сравнительного богословия, истории западных исповеданий и т. д. ^Проблемы духовной школы на рубеже XIX и XX веков: свидетельства очевидцевНакануне XXI века в Русской Православной Церкви стремительно растет число духовных учебных заведений: их количество уже превысило пятьдесят. Этот процесс у многих из тех, кто знаком с ситуацией внутри духовных школ, вызывает двойственное ощущение. С одной стороны, сам факт появления новых богословских учебных заведений не может не вызывать радости. С другой же, — очевидно, что недостатки, присущие нашей системе духовного образования, не могут быть устранены путем количественного роста учебных заведений: нужны кардинальные качественные изменения, которые затронули бы как учебные программы, так и учебный процесс в семинариях и академиях.Для того, чтобы определить суть требуемых изменений, необходимо правильно поставить диагноз и указать на те болезни, которые нуждаются в лечении. А чтобы увидеть эти болезни, небесполезно взглянуть на наши духовные школы через призму исторического опыта, сравнить их нынешнюю ситуацию с той, которая существовала в них до революции. В настоящей статье мы сначала вкратце охарактеризуем воспитательный процесс в русских духовных школах XVIII–XIX веков, после чего рассмотрим свидетельства людей, прошедших через духовные семинарии в конце XIX — начале XX веков.XVIII век, начавшийся в России императором–плотником, а закончившийся императрицей–писательницей, век, когда на русском престоле оказывались люди «либо необычайные, либо случайные» [1], стал временем возникновения целой сети духовных учебных заведений. Отдельные духовные школы существовали в России и до XVIII века, однако именно в результате церковных реформ Петра I духовные учебные заведения стали открываться во многих епархиях Русской Церкви: к концу столетия Церковь располагала четырьмя духовными академиями, 46 семинариями и многочисленными начальными школами [2]. Однако духовные школы петровского и послепетровского периода, строившиеся по образцу основанной митрополитом Петром Могилой в XVII веке Киевской академии, давали весьма специфическое образование: преподавание в них велось на латыни, и богословие изучалось по католическим учебникам, адаптированным для православного употребления. Католическое влияние по временам сменялось протестантским, как было, например, при Феофане Прокоповиче, но схоластические схемы и латинский язык оставались незыблемыми. Система обеспечения дисциплины была тоже заимствована из западных иезуитских школ с характерной для последних строгой регламентацией всех аспектов жизни ученика: упор делался не на духовное и богословское развитие личности учащегося, а на полное и безоговорочное подчинение его школьному начальству. Учебный материал не творчески усваивался, а зазубривался: возможностей для самостоятельной работы оставалось очень мало [3].В течение XIX века предпринимались попытки улучшить ситуацию. Несколько раз — в 1808–1814, 1867–1869 и 1884 годах — менялись уставы духовных школ. Период реформ в области духовного образования в царствование Александра I сменился периодом стагнации при Николае I; серьезные позитивные сдвиги в области образования, наступившие при Александре II, были сведены на нет в эпоху Александра III. Постепенно из преподавания была изгнана латынь, и ко второй половине XIX века русский стал основным языком преподавания практически во всех школах. Никакие реформы, однако, не могли устранить те основные недостатки, которые были заложены в русские духовные школы в петровскую эпоху. Они остались не устраненными вплоть до революции 1917 года.Эти недостатки в 1909–1911 годах были ясно обозначены историком русского духовного образования профессором Б. Титлиновым. Говоря о духовных школах первой половины XIX века, он отмечает, что в основу школьной педагогики того времени были положены идеи страха Божия, благочестия и повиновения; распорядок дня учащихся был строжайшим образом регламентирован, и за соблюдением всех пунктов школьного устава следили инспекторы и назначенные им в помощь из числа учеников «старшие». Воспитательная задача школы, таким образом, сводилась к внешнему, дисциплинарному надзору, осуществляемому при помощи самих же учащихся. Влияние «старших» нередко оказывалось развращающим. Сам принцип поручения учащимся власти над собственными товарищами был в корне порочен: «Чувствуя в своих руках власть, старшие зазнавались, становились тиранами и деспотами, мучившими товарищей, делали всякие несправедливости». Отсутствие подлинного духовно–нравственного влияния учащих на учащихся и «дисциплинарное культивирование» набожности и послушания в воспитанниках приводили к тому, что «набожными и послушными духовные питомцы были большею частью только наружно... под личиной видимого благочестия нередко скрывалось полное равнодушие к вере, и усердно отбивающий поклоны в церкви ученик за глазами начальства готов был на кощунственную выходку». Внешнее почтение к начальству держалось на «рабском страхе, забитости и приниженности личности, а не на уважении к воспитателям» [4].Студентам духовных школ не дозволялись никакие развлечения, даже занятия музыкой не поощрялись, а иногда и прямо запрещались (в одной из духовных семинарий ректор разогнал самодеятельный оркестр, «разбив все гусли, скрипки и гитары о спины игравших»). Отсутствие дозволенных развлечений влекло за собой тягу к недозволенным, таким как пьянство и «обычный спутник этого порока» — разврат. За нарушения дисциплинарного режима наказывали весьма строго. Широко применялись телесные наказания: «Удары розог достигали до 100; тогда кровь текла ручьями, и истязаемый долго не мог оправиться». Бывали случаи смерти учеников в результате жестоких истязаний [5]. Общий приговор, который выносит Б. Титлинов духовным школам первой половины XIX века, суров: «Система духовно–школьного воспитания... мало отвечала той высокой цели и тем задачам и требованиям, которые предъявлялись к школе не только жизнью, но даже буквой устава... В ней не было духа живого, идеи; мало было любви и много невнимания к правам юношеской личности, к ее человеческому достоинству и индивидуальному складу» [6].Говоря о духовных школах второй половины XIX века, автор отмечает те же самые недостатки, за исключением, разве что, телесных наказаний. «Дух обрядовой религиозности» и «военная дисциплина», основанная по–прежнему на «страхе Божием» и «послушании», оставались характерными чертами духовно–воспитательного процесса. К пьянству и разврату прибавились такие пороки, как игра в карты и курение. Уклонение от богослужения и лекций было обычным явлением. Обращение педагогов с учащимися отличалось грубостью: даже в академиях некоторые начальники не стеснялись называть учеников бранными словами. В семинариях отсутствовало физическое воспитание; за светскую музыку по–прежнему преследовали; даже светское чтение не поощрялось, а некоторые книги (в том числе произведения русских классиков) изымались из библиотек и запрещались. «Вся эта система воспитания, — говорит Б. Титлинов, — очевидно, была несостоятельна. Она действовала только на внешность, действовала страхом, и была бессильна не только исправить порочных, но даже и просто предупредить проступки. Подавленные суровым обращением и строгостью домашних кар, ученики были забиты и угрюмы; они смотрели на воспитателей как на врагов и старались по возможности не попадаться им на глаза» [7]. Многие выпускники духовных семинарий говорили: «Прожить двенадцать лет в бурсе [8] значит потерять двенадцать лет жизни, значит выйти из школы почти вовсе не развитым ни умственно, ни нравственно» [9].В начале XX столетия попытки изменить ситуацию в духовных школах приобретают систематический характер. Результатом брожения в семинарской и академической среде, вылившегося в студенческие волнения 1905 года, стало создание специальной комиссии, целью которой было всестороннее обновление жизни духовной школы на разных уровнях: результатом деятельности комиссии стали «временные правила», введенные в начале 1906 года. В том же 1906 году проблемы духовной школы обсуждались V отделом Предсоборного Присутствия. В 1910–х годах созывались новые комиссии по реформе духовных школ, однако изменения, вносимые ими в уставы духовных школ, диктовались не столько нуждами самих школ, сколько сменой политической ситуации в стране. Все это мало отличалось от XIX века: и тогда устав 1869 года отражал либеральный дух эпохи Александра II, ознаменовавшейся для России отменой крепостного права и другими эпохальными преобразованиями, а устав 1884 года соответствовал изменению политического климата и наступлению реакции.Все изменения, вносившиеся в уставы духовных школ вплоть до 1917 года, были преимущественно «косметического» характера и не меняли ничего в жизни семинарий и академий по существу. Лишь в 1917–18 годах, когда в стране происходило стремительное крушение старых устоев и под грохот разрывающихся снарядов в Кремле заседал Поместный Собор, проект реформы духовных школ стал приобретать все более радикальный характер. Но чаяния реформаторов так и не воплотились в жизнь: духовные школы были разгромлены большевиками вскоре после прихода к власти, и все проекты изменений оказались похороненными под обломками старого строя.Русская духовная школа середины XIX века описана Помяловским в знаменитых «Очерках бурсы». Изменилось ли что–нибудь кардинальным образом к концу XIX — началу XX века? Ответом на этот вопрос станут свидетельства людей, чья жизнь оказалась связанной с духовной школой именно в это время. То, что они говорят на основе собственного опыта пребывания там, не потеряло своего значения и сто лет спустя. Хотелось бы, чтобы преподаватели и учащиеся наших духовных семинарий и академий обратили внимание на эти свидетельства, так как их внимательный анализ может помочь в преодолении тех негативных сторон учебного процесса и организации дисциплины, которые оставлены нам в наследство старой дореволюционной школой.Сразу оговоримся, что речь в приводимых ниже свидетельствах пойдет не столько о духовных академиях, сколько о семинариях, причем главное внимание будет уделено не достоинствам системы духовного образования, а ее недостаткам. Последнее объясняется прежде всего тем, что рубеж XIX и XX веков был временем переосмысления, критической переоценки иерархами, клириками и мирянами многих аспектов бытия Церкви, в том числе системы духовного образования. Тогда вообще больше говорили о негативных сторонах церковной жизни, чем о позитивных, потому что стремились найти пути выхода из кризиса, в котором оказалась Церковь в период революционного брожения, определить место, которое Церковь должна занимать в стремительно меняющемся обществе. Свидетельства людей, находившихся тогда в эпицентре церковной жизни, особенно драгоценны для нас, живущих в критическую эпоху распада старого и зарождения нового общественного строя, контуры которого пока до конца не ясны, но в котором Церкви так или иначе придется искать свое место.Духовные школы находятся в самой сердцевине жизни Церкви: именно в них формируются будущие пастыри, которые окажут влияние на духовное и мировоззренческое формирование своей паствы. Какой будет духовная школа, такой будет и вся Церковь. Это прекрасно понимали иерархи начала XX века: именно потому такое пристальное внимание уделялось ситуации в семинариях и академиях, именно потому столько надежд возлагалось на реформу духовного образования. В. Ключевский. Курс русской истории. Ч. 5. - Сочинения в восьми томах. Том V. М., 1958. С. 6. ^ И. Смолич. История Русской Церкви. 1700-1917. Часть первая. М., 1996. С. 397. ^ Подробнее о духовном образовании в России XVIII века см.: П. Знаменский. Духовные школы в России до реформ 1808 г. Казань, 1881. ^ Б. Титлинов. Духовная школа в России в XIX столетии. Вып. I. Вильна, 1908. С. 261-279. ^ Духовная школа. Вып. I. С. 279-190. ^ Духовная школа. Вып. I. С. 292. ^ Б. Титлинов. Духовная школа в России в XIX столетии. Вып. II. Вильна, 1909. С. 173-181. ^ Под "бурсой" в данном случае понимается духовное училище вместе с духовной семинарией. ^ Духовная школа. Вып. II. С. 182. ^1. Митрополит Антоний (Храповицкий): «Школа не развивает ни христианского настроения, ни пастырского духа»Наш первый свидетель, митрополит Антоний (Храповицкий), один из выдающихся православных иерархов XX века, «знаменитый во многих и положительных, и отрицательных отношениях» [1], оставил заметный след в истории духовного образования.Он родился в 1863 году в дворянской семье. Учился в гимназии, затем в Санкт–Петербургской духовной академии, по окончании которой принял монашество и был оставлен преподавателем. В 1889 году стал архимандритом и ректором Санкт–Петербургской духовной семинарии; через несколько месяцев был назначен ректором Московской духовной академии, которую возглавлял в течение пяти лет. В 1895 году переведен ректором в Казанскую духовную академию. В 1897 году рукоположен в епископа Чигиринского, викария Казанской епархии, с сохранением должности ректора, в 1900 стал епископом Уфимским, а в 1902 — Волынским и Житомирским. Первым из иерархов Русской Церкви епископ Антоний открыто заговорил о необходимости восстановления патриаршества. В 1914 году, накануне Второй мировой войны, был назначен на Харьковскую кафедру. Архиепископ Антоний был первым по числу голосов из трех кандидатов на Патриарший престол, избранных Поместным Собором 1917 года. В 1918 году стал митрополитом Киевским и Галицким. С 1919 года связал свою судьбу с Белым движением; в 1921 году эмигрировал. В изгнании возглавил Высшее Церковное Управление, которое в 1922 году было упразднено указом Святейшего Патриарха Тихона. Не подчинившись указу Патриарха, митрополит Антоний продолжал оставаться во главе так называемого Архиерейского Синода Русской Православной Церкви За Границей. В 1934 году был запрещен в священнослужении Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским), однако законным запрещение не признал. Умер в 1936 году вне канонического общения с Московским Патриархатом.Особое место, которое митрополит Антоний занимает в истории русского духовного образования, объясняется как его выдающимися пастырскими и академическими дарованиями, так и тем огромным влиянием, которое он оказал на жизнь возглавлявшихся им трех духовных школ. В годы преподавания и ректорства он, будучи почти ровесником своих учеников, сумел взглянуть на семинарскую и академическую системы не только глазами представителя школьной администрации, но и глазами самих учащихся. Это помогло ему увидеть недостатки духовной школы изнутри и сделать конкретные рекомендации по улучшению положения.Свои наблюдения и замечания по данной теме он высказывал неоднократно. Наиболее интересной представляется нам статья «Заметки о нашей духовной школе», написанная им в 1888 году, в бытность его преподавателем Санкт–Петербургской духовной академии. Здесь он говорит о том, что «состояние семинарского преподавания и воспитания... является... одной из главнейших, если не самой главнейшей причиной печального состояния пастырского дела в России». Основной недостаток духовной школы видится ему в том, что она заботится исключительно о регламентации внешней стороны школьной жизни, оставляя без внимания самое главное — внутреннее духовное воспитание будущих пастырей [2]. «Школа, — пишет Владыка Антоний, — не развивает ни христианского настроения, ни пастырского духа; она не умеет поставить богословскую науку так, чтобы раскрывать в ней жизненную силу нашей религии, ни дело воспитания направить таким образом, чтобы оно содействовало расширению души учащегося, сливало бы его душу с религиею, с душою всей Церкви». Изменить ситуацию можно как благодаря людям соответствующего настроения, которые сумели бы «зажечь огонь одушевления в юных сердцах», так и благодаря правильной постановке воспитательного дела [3].В своих заметках Владыка Антоний почти не касается учебных программ, зато подробно говорит о воспитательном процессе, который, по его мнению, покоится на порочных основаниях. Прежде всего, система обеспечения дисциплины при помощи инспекторов и субинспекторов не оправдывает себя: она лишь увеличивает тот разрыв между школой и жизнью, который и без того является отличительной чертой духовных учебных заведений. Инспекторы духовных академий и семинарий «не для того же ведь получали высшее богословское образование, чтобы только упражняться в счете своих питомцев за обедней и за обедом: все ли налицо». Между тем, именно к этому преимущественно сводится воспитательная функция инспекторов и их помощников. В результате «жизнь не изучается в духовной школе; напротив, юношество, и без того отделенное от жизни сословностью, еще более закупоривается от нее семинарской педагогикой». Естественно, что из такой школы выходят не пламенные борцы за истину, а «сухие теоретики, искусственно выращенные резонеры» [4].У руководителей духовной школы, по мнению Владыки Антония, отсутствует восприимчивость к душевному настроению студента, потому они не умеют направить его внутреннюю и внешнюю жизнь в нужное русло. Постановка семинарского и академического образования должна была бы способствовать оживлению в учащемся религиозного чувства и развитию в нем творческой инициативы. На самом же деле казенщина, которая «тормозит, опошляет и окончательно губит нашу жизнь во всевозможных ее проявлениях» [5], накладывает свой отпечаток на духовно–воспитательный процесс, в основе которого лежит «принцип недоверия ученикам». Взаимное недоверие между, с одной стороны, администрацией школы и профессорско–преподавательской корпорацией, с другой — учащимися, приводит к раздвоению личности последних:...Казенщина все сдавила своею мертвящею рукою. Принцип недоверия ученикам настолько заел школьную жизнь, что последние самым общим правилом своих отношений к школе, к начальству и наставникам ставят тщательное припрятывание всего, что сколько–нибудь касается их личности... Веселый и отзывчивый по природе студент в разговоре с официальным в школе лицом надевает маску педанта и говорит словами прописей... Вся учеба и воспитание духовной школы направляются к тому, что учащийся с детских лет начинает вести двойную жизнь: одну естественную, семейную, которая обнаруживается в его товарищеских отношениях и, пожалуй, у некоторых в богослужении, в молитве: здесь он — русский человек, христианин, православный и евангельский. Другая жизнь — официальная исправность в школьной дисциплине, в ответах из учебника, в писании сочинений и проповедей на темы; здесь вовсе не должно быть вносимо его душевное настроение; он барабанит языком о спасительных плодах Искупления, опровергает Канта, оправдывается перед инспектором во вчерашней неявке ко всенощной, вовсе не соображаясь с действительным настроением души, не спрашивая себя: веришь ли ты тому, что отвечаешь? [6]Такое воспитание, подчеркивает Владыка Антоний, усыпляет и убивает в будущем пастыре его пастырскую совесть, лишает его нравственно–педагогической инициативы: оно превращает священнослужителя в требоисправителя. «Пастырская инициатива подсекнута в нем злом казенщины, пастырь в нем убит, и, конечно, овцы рассеются» [7].Выход из положения видится Владыке Антонию в восстановлении связи между учащимися духовных школ и церковным народом, между школой и церковной жизнью, между учебой и реальностью. Чтобы такая связь была восстановлена, необходимо дать учащимся широкое поле для инициативы, для самостоятельной деятельности. Благодаря классным спектаклям, литературным вечерам и беседам литература изучается в десять раз быстрее, чем при рутинном преподавании. Греческий язык усваивается с несравненно большим успехом, когда студенты разучивают литургию на греческом языке и служат ее хотя бы раз в год в семинарском храме, чем когда они зубрят правила склонения существительных и спряжения глаголов. Семинаристы старших классов и студенты академий, считает Владыка Антоний, могли бы произносить проповеди не только раз или два в год в семинарском храме, но и в городских и сельских церквях, где бы их аудиторией был простой народ [8]. Все это, впрочем, становится возможным только когда академическое и семинарское начальство отказывается от принципа недоверия к учащимся, от страха перед студенческой инициативой. «Все–таки духовное юношество есть наиболее народное, и религиозное, и трудолюбивое, и целомудренное в России: почва для воздействия самая благоприятная, — были бы у руководителей семена жизни», — восклицает Владыка Антоний [9].Отдельно останавливается Владыка Антоний на методах, при помощи которых в духовных школах его времени поддерживалось благочестие у воспитанников. Он считает, что принуждение учащихся к присутствию на длительных богослужениях, в ходе которых молитвенное настроение «сменяется на четвертом часу всенощной озлоблением» против чрезмерного затягивания службы, не приносит положительных плодов.Мы нисколько не погрешим, — пишет Владыка Антоний, —Возьмите простую обедню Златоуста и скажите: какая сторона богооткровенной истины — моральная, историческая, догматическая, общественная, аскетическая или мистическая — не имеет здесь своего приложения? Тут целиком весь христианский идеал, выраженный так жизненно, просто и в то же время величественно, и притом доступно и для ученого философа, и для неграмотного мужика [10].Причиной того, что богослужение не оказывает духовно–нравственного возвышающего воздействия на учащихся духовных школ, является отсутствие в куррикулуме семинарий и академий предмета, который вводил бы студентов в понимание смысла богослужения. Литургика, преподаваемая к духовной школе, не объясняет богослужение с точки зрения догматической, богословской, нравственной; она лишь дает учащимся сведения о внешней стороне богослужебной практики. Разрыв между Литургией и литургикой является одним из аспектов общего «разрыва между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью» [11], характерного для России XVIII–XIX столетий. Ущерб, наносимый им всему делу пастырского воспитания, особенно очевиден.Ни воспитатели семинарий, ни духовники, ни учебники или преподаватели науки о богослужении (литургики) не входят в психологическое объяснение службы, ни вообще в исследование ее содержания. Воспитатели и начальники заботятся о механической стороне семинарского богослужения, о его внешнем благолепии и аккуратном посещении его учащимися, а литургика занимается или изложением церковной археологии и внешней истории нашего культа, или опять–таки разъяснением самого механического хода службы... Внешне–принудительное отношение духовного воспитанника к богослужению и молитве, вовсе лишенное разъяснения его духовного смысла, бывает причиной того, что большинство их прямо признается: «Мы молимся у себя в деревне, а в семинарии посещаем церковь лишь по обязанности»... И может быть, современный школьный формализм ни одной стороне религиозного развития учащихся не наносит такой глубокой раны, как именно молитвенно–богослужебной, лишая ее того свойства, без которого она является не добром, а прямо злом, — сердечности, внутреннего предрасположения души, и научая будущих священников лишь устами и руками не славить, но гневить Бога, и иногда даже бесчестить Его святейшие таинства [12].На эти мысли Владыки Антония, выраженные им с большой резкостью, нам хотелось бы обратить особое внимание читателя. Нам уже приходилось говорить о необходимости преподавания в духовных школах Русской Православной Церкви такого предмета, как литургическое богословие [13], где богослужение рассматривалось бы не только с внешней и формальной стороны, но и с точки зрения своего богословского содержания. Сокровища православного богословия, содержащиеся в богослужебных текстах, в значительной степени остаются недоступными для церковного народа — в силу разных причин, о которых мы также говорили в другом месте [14]. Но они должны быть по крайней мере доступны учащимся духовных школ, которые, сделавшись пастырями, смогут разъяснять смысл богослужебных текстов своим прихожанам. Отказываясь от разъяснения смысла богослужения, ограничиваясь лишь изучением его внешних форм и исторического развития, духовная школа не исполняет свою самую первоначальную и основную функцию: она не воспитывает в студентах любовь к богослужению, не учит их разумному, сознательному восприятию его. А при отсутствии такого восприятия никакие принудительные меры не сделают из студента не только доброго пастыря, но даже и просто благочестивого христианина. Ничего, кроме равнодушия к богослужению и цинизма, они принести не могут. Протопресвитер Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера армии и флота. Т. 2. М., 1996. С. 161. ^ Заметки о нашей духовной школе. В кн.: Архиепископ Антоний (Храповицкий). Полное собрание сочинений. Т. III. СПб., 1911. С. 421-422. ^ Заметки. С. 427. ^ Заметки. С. 428. ^ Заметки. С. 420. ^ Заметки. С. 429-430. ^ Заметки. С. 430. ^ Заметки. С. 430-431. ^ Заметки. С. 432. ^ Заметки. С. 433-434. ^ Протоиерей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 502. ^ Заметки. С. 434-435. ^ См. наш доклад "Проблемы и задачи русской православной духовной школы" в Вестнике РХД № 177 (Париж - Нью-Йорк - Москва, 1998). С. 52-53.См. нашу статью "Православное богословие на рубеже столетий" в газете "НГ-Религии" № 17 (40), 1999. ^ См. нашу статью "Православное богословие на рубеже столетий" в газете "НГ-Религии" № 17 (40), 1999 ^