английскому языку не научились за пятнадцать лет и не научатся за следующие

десять, и живут они своими закрытыми общинами. У нас раз в год, в воскресенье

Торжества Православия, бывает всеправославное богослужение, толпы собираются,

мы друг на друга смотрим и улыбаемся, они говорят: «Благословите!»— я их

благословляю, и после этого конец всему нашему разговору.

Из русских у нас есть первое поколение наших эмигрантов. Самой старшей нашей

прихожанке сейчас подходит сто первый год. Я, хотя мне теперь под 65, из

молодых в этой группе. Это основная чисто русская группа: и русского языка, ирусской культуры, и русского воспитания, но затем идут четыре поколениясмешанных браков. Наша староста170—моя сверстница, старый мой друг, вполне русская по образованию, культуре; еемать вышла замуж за англичанина в России еще лет за десять до революции. Она,значит, полуангличанка, сама вышла замуж за англичанина, который послепятнадцати лет был принят в православие. Дочь и сын уже четвертушки, онипоженились и вышли замуж за англичан; сейчас я крещу их детей, в которых однаосьмушка русской крови. Как сказать: они русские или нет? Да, в каком-то смыслеони русские, но, конечно, есть много семей, где два поколения назад ужепотеряна всякая связь— с русским языком, во всяком случае. И потом есть унас англичане, ставшие православными по различным обстоятельствам: очень многиепросто потому, что слышали проповеди, слышали лекции, прочли какие-нибудькниги— и прибились.Одна группа была очень забавная. Я в 1967 или 1968году в течениенедели проповедовал на улицах в Оксфорде. Просто становился где-нибудь,подбиралось несколько человек, я в течение часа проповедовал Евангелие, а втечение полутора часов отвечал на вопросы. В какой-то день ко мне подошелюноша— мохнатый, лохматый, с длинными волосами, одетый в длинную свитку,и говорит: «Чего вы на наши собрания не ходите?» Я спрашиваю: «Какие собрания?»—«У нас целая группа хиппи здесь, а чем вы не хиппи? Одеты как никто, виду вас совершенно странный, вокруг шеи какая-то цепь: такой же хиппи, только изстарых». Я сказал, что если так, то, конечно, приду на собрание— когдаследующее? «Сегодня вечером приходите». Вот, пришел я на собрание: громаднаякомната, матрасы по стенам, свечки стоят на голом полу (и для освещения, и дляприкуривания), и один из молодых людей стоит, свои стихи читает. Я пробрался вкакой-то угол, сел на матрас и стал слушать. Первое, что меня поразило,это— как его слушали. Там было человек пятьдесят, и слушали егоблагоговейно, как человека, который говорит о себе самое сокровенное. Вкакой-то момент он кончил, сказал: «Ну, кажется, все»— и пошел сел на свойматрас; потом еще кто-то выступил и еще кто-то. Я подумал: если я дикий, почемубы мне не выступить?— и на четвереньках выбрался вперед, и говорю: «Яхочу сказать нечто; я хочу сказать вам, как и почему я стал верующим». Я имрассказал сначала о ранних годах эмиграции, о том, как жилось,— потомучто им не вредно сообразить, что жилось-то хуже, чем им: мы не были такие