перерасти, и тогда он воспримет то, что ты хочешь ему сказать289.

***

Последние беседы будут несколько разрозненны ввиду того, что я хотел бы

сосредоточить наше внимание на том, что мы переходим сейчас из XX в

XXIстолетие, и поставить несколько вопросов, которые стоят перед Церковью

в целом и перед всеми членами Церкви в отдельности.

Если посмотреть на историю Церкви, не только православной, но и всего

христианского мира за последние две тысячи лет, изумляешься тому, до какойглубины богопознания, до какой красоты выражения богословской мысли, молитвы,богослужения, искусства дошел христианский мир. И вместе с этим вдруг сознаешьс содроганием, что мы были посланы в мир— его преобразить, сделать изнего Царство Божие, а на деле мы этого не видим. Подумаем хотя бы о том, что задве тысячи лет было больше трех тысяч войн между христианами, не говоря уж отех войнах, которые мы, христиане, вели с другими народностями и людьми другоговероисповедания. Если представить, на что похоже наше так называемоехристианское общество, можно ли ожидать, что кто бы то ни было, поглядев нанего снаружи, без предвзятых мыслей, скажет: да, Евангелие дало новоеоформление человеческим отношениям. Даже если не задумываться так широко надчеловечеством, над государствами, то мы можем задуматься над семьями и надприходами, над епархиями и местными церквами. Можем ли мы сказать, что человек,приходящий в наш храм, в нашу общину, которая относительно малочисленна посравнению с приходами в России, например, и вместе с тем так срослась внутренне,и познакомившись с нами не только внешне, но поглубже, воскликнет: «Как этилюди любят друг друга!» Можем ли мы сказать это о себе самих? Да, конечно,между нами есть дружбы, между нами есть близость, одни других любят крепко иглубоко, но сколько среди нас безразличия друг ко другу! Я говорю не столько обобщественном безразличии, а о том, что человек может оказаться в материальнойили душевной нужде— и никто об этом не знает. Сам человек не заявил обэтом, не кричит о своей нужде— и нет никого рядом с ним, кто сумел бы этопрозреть, услышать молчаливый стон, крик голода порой.Мне вспоминается ужасный случай. В Париже, когда я преподавал в Русскойгимназии290, былпреподаватель, который приходил каждый день, был примером точности, строгости.Его не особенно любили, но уважали. И только после того, как он умер, мыузнали, что он ходил в школу пешком с другого края Парижа, потому что у него небыло денег оплатить проезд на метро или на автобусе, и питался только тем, чтонаходил в мусорных баках, отбросами. Никто этого не подозревал, потому что онбыл человек замкнутый, и никто не сумел отпереть его замкнутость. Разве это нестрашно?! Это было христианское общество, причем очень тесное, потому что вэмиграции все были друг другу свои, и мы этого не заметили.Это пример, один-единственный пример в своем роде. Конечно, есть и другие.Они вспоминаются, потому что редки и потому так выпукло, так красочно выступают