слова.

Церковь отказывается отпевать самоубийц. Ведь чин отпевания предполагает

целый ряд вещей. Невозможно просто сказать: «Господи, этот человек согрешил, но

он до конца на Тебя уповал и надеялся», когда он не уповал и не надеялся.

Нельзя сказать: «Человек этот согрешил, но вера его никогда не поколебалась».

Ведь нельзя надсмеиваться ни над Богом, ни над усопшим. Значит, есть категория

людей, которые в такой чин просто не входят. Но Церковь издавна говорила, что

если человек совершает самоубийство в состоянии помешательства, «аффекта», тоэто надо— или можно— принять в учет. И я думаю, что приходитсяпринимать это в учет почти всегда: я видел только одного человека, которыйсовершил самоубийство хладнокровно (и то трудно сказать: хладнокровно ли. Ну,человек денежно обанкротился и просто испугался ответственности). Но есть икакая-то мера страха и ужаса, которую нельзя считать хладнокровием, в худшемслучае в связи с этим может встать ряд вопросов. Не следовало ли бы нам иметькакие-нибудь богослужебные чины для до сих пор не предусмотренных случаев?И, наконец, есть вопрос личный. Каждое отдельное лицо в Церкви имеет праволичного милосердия. Где-то в православном сознании есть: то, чего не делаетЦерковь как таковая, через большую «Ц», член Церкви может делать. Я, конечно,не говорю о том, чтобы нарушать что-то, что лежит в существе Церкви. Но вжитиях святых есть рассказ о том, как один священник молился о самоубийцах иего епископ запретил ему. И было ночное видение тому епископу: толпы людейкричали ему, что он их мучитель. И когда он их спросил: «Но что я вамсделал?»— они ответили: «Один человек за нас молился, и каждый раз, когдаон молился и совершал литургию за нас, нам было облегчение, а теперь ты насэтого лишил». Всецерковно это ничего не меняет, а в порядке какой-то личнойчуткости, личного чувства вещей— меняет. Я много лет был в приходесвященника, который, с благословения нашего епископа, на литургии вставлялнесколько прошений и, между прочим, молился о тех, которые «в безумии сердца ипомрачении ума руки на себя наложили». И мы десятилетиями молились в такойформе. Такая формулировка в его устах была не лукавая, совершенно прямая, и,конечно, это покрывает огромное поле, потому что о ком можно сказать,что он не был помрачен умом или безумен сердцем? Я с ним тогда говорил об этом,потому что очень этому сочувствовал, и мы оба радовались, что эти слова намдают право молиться о всех, а вместе с тем не говорят ничего больше, чем можносказать.Что вы думаете о мнении, будто страх смерти порожден психологиейчеловека, обусловленного обществом и религией? Животные не боятся смерти…У меня впечатление, что такое мнение отражает оптимизм, которого нет уживотных. Когда животные чувствуют, что их ведут на бойню, несут утопить иликак-то уничтожить, они испытывают глубокий ужас. Сходите проверить на бойню,понаблюдайте кошку, у которой отняли котят, чтобы утопить их: вы не будете такуверены, что животные (которые не обусловлены обществом и религией) не боятся