Замечательно, что из всей русской истории начинающий 25 - летний драматург выбрал для своей первой трагедии не что - нибудь (сюжетов и славных, и страшных достаточно, были и сюжеты либерально - обличительного рода), а - вот это: убийство мальчика - царевича, узурпацию власти при попущении народа и - что после этого бывает. Словно в этом сюжете о цареубийстве, которое в России всегда мыслилось как святотатство, "черная месса" (о. Сергий Булгаков), и его последствиях - увиделось какое - то страшное средоточие нашей истории, "модель", которая еще не исчерпана. Достойно также изумления, что молодой драматург построил произведение на версии, которая, как он хорошо знал, не подтверждена. Тут было какое - то непоколебимое убеждение, полное доверие своей интуиции. Словно кто - то сказал ему: "Пиши это - не ошибешься".

И он не ошибся. Сбылось все - не прошло и ста лет после окончания трагедии. И сбылось притом в масштабах, неслыханных в старину, в непредставимом, разбухшем виде: был убит не только мальчик, царевич, но и царь, и царица, и сестры, и приближенные; и полились реки крови, какие не снились XVII веку; и Смутное время, длившееся тогда полтора десятилетия, захлестнуло весь XX век (см. VI. "Да ведают потомки православных" - В.Н.). Ну не пророк ли?

"Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" - торжествовал он, закончив трагедию осенью 1825 года. И написал об этом Вяземскому - вот уж поистине "бывают странные сближения" - 7 ноября. Правда, по старому стилю. (А именно - в годовщину петербургского наводнения, которое потом, в поэме, будет увидено им как бунт природы, вставшей на дыбы в ответ на самоуправство человека, узурпировавшего власть над миром.)

Финал "Народ безмолвствует" появился, как известно, много позже окончания трагедии. Белинский, высмеявший тех, кто видел в "Борисе" тему совести, пенявший Татьяне за то, что не завела роман с Онегиным, как подобало бы передовой женщине, восторженно объявил народное безмолвие гласом "народной Немезиды", богини мщения (которое без новых рек крови уж наверно не обойдется, но разве жаль крови ради справедливости), - и тем положил начало советской трактовке. Но может быть, хоть мы, на своей шкуре испытавшие, что после этого бывает - после убийства, узурпации, террора, попущенных нами же, народом, - поймем смысл пушкинского финала.

Многие думают, что покаяние - это биение себя в грудь, посыпание себя пеплом и поливание грязью. Покаяние, в религиозном смысле, есть изменение сознания, "метанойя" по - гречески. Не это ли должно совершиться в финале трагедии? - но Пушкин опускает занавес, откладывая финал на какое - то будущее.

И "Пир во время чумы", уж разумеется, про нас. Это трагедия отступничества, трагедия попрания и извращения веры, всего, что свято, и - ко всему - трагедия об ответственности культуры, ее творцов и избранников; впрочем, об этом надо говорить отдельно (см. "Под небом голубым", "Поэт и толпа" - В.Н.).

* * *

Трагедия России - прежде всего духовная трагедия, и с нею связана печальная судьба "советского" Пушкина.Коренной предпосылкой катастрофы было условие не политического или экономического характера; предпосылкой было безбожие отступничество, попрание веры, искоренение памяти о священных основах бытия - все то, чем полон мир в изображении Пушкина. И результате социальные и иные стихии взбесились - как Нева, как Чума, - произведя и продолжая производить неслыханное духовное опустошение, которого жертвами - но и достойными наследниками - мы сегодня являемся.Однако свято место пусто не бывает, "духовную жажду" не отменить никакой системе, никакому режиму. Если официальная идеология вместо Святой Троицы учредила свою - с большим бородатым Марксом в роли "бога - отца", то в утесненном и изуродованном культурном сознании под "духовностью" стала пониматься прежде всего... любовь к искусству ("духовная жизнь" трудового коллектива - совместные походы, скажем, в театр; а у интеллигента - посещение, предположим, консерватории); место же высшего "духовного" авторитета занял - в силу очевидного своего помазанничества - Пушкин, отсеченный от своих духовных корней, перетолковываемый в духе религии человекобожества - марксистском, потом "либеральном", потом диссидентском и так далее.Христианская вера исключает поклонение человеку, даже такому, как Пушкин. Можно благоговеть перед гением, даром Божьим, который не заслуга того, кому он вручен; перед личным подвигом обладателя, достойно несущего такую ношу. Но ведь это совсем другое. Ни у кого из нас, будь он хоть трижды гений, нет права на поклонение со стороны других. Гений - это такое право, которое все состоит из обязанностей.Много говорят о правах человека. Не боюсь сказать: слишком много. Забывается одна тонкость.Есть книга, которую Пушкин дерзнул сравнить с Евангелием; это христианское сочинение, и оно называется "Об обязанностях человека". Не будем обсуждать, можно ли что - нибудь сравнивать с Евангелием, но таково уж было впечатление Пушкина; думаю, его поразила, помимо прочего, сама постановка вопроса: не права человека, но - обязанности его. Это - изменение точки отсчета, другая антропология.Права человека - категория социальная и юридическая, то есть по отношению к человеку внешняя. Права человеку обеспечиваются извне его, в наружных условиях его существования. Это категория цивилизации.