Это учение делало два важнейших Евангельских события - Распятие и Воскресение - простым сценическим представлением, поэтому Иоанн, Апостол любви, запрещал приветствовать гностиков-докетов как своих братьев и принимать их в свой дом. Может ли образ Христа, пришедшего на землю как театральная маска, спасти гностика-еретика, если даже он отдаст жизнь свою за идею, за такого иллюзорного Христа? В апостольские времена существовала секта эбионитов, то есть "бедных", которые учили, что Христос - один из пророков, рожденный Марией и Иосифом, и требовали исполнения всей ветхозаветной атрибутики и обрядности. Мог ли такой мессия спасти от смерти и ада не только других, но и самого себя? Для позднейших гностиков Василида и Валентина Христос был силой Божией, эоном, пришедшим в материальный мир, чтобы вывести из него другой эон - Софию. Об этом учил еще в апостольские времена первый гностик Симон-волхв, а в XX веке старые гностические заблуждения собрал и проповедовал другой гностик - Рудольф Штайнер. Для Талмуда Иисус - сын прелюбодеяния и обманщик, для магометан - сын Девы и пророк, который, однако, не был распят и не воскрес: за него распяли Симона Киринейского, а Христа Аллах взял на небо, как пророка Илью; он должен прийти в последние времена, чтобы умереть и лечь в могилу в Медине, рядом с Магометом. В Коране написано, как Аллах вопрошает Иисуса: "Говорил ли Иисус, что он Бог?" На что тот отвечает категорическим отказом. Магомет сравнивает себя с Духом-Утешителем, о Котором возвестил Иисус. В теософии, индийской и европейской, образ Христа аморфен и неоднозначен, для Вивекананды, знаменитого проповедника йоги, Христос - это миф и выдумка, некий абстрактный художественный образ; такого же мнения Елена Блаватская. Рамакришна, Шюрре и другие считают Христа великим посвященным на уровне Будды и Магомета, притом с явным предпочтением Будды. Кришнаиты хотят присвоить себе Христа, выдать свое учение за обновленное Евангелие. Они учат, что Христос - это одно из многочисленных воплощений Кришны. Массированное наступление восточных оккультных систем на Европу и Америку поставило перед индийскими и тибетскими гуру задачу заменить образ Христа другим, темным ликом; тогда без Христа падет христианство, как крепость, взорванная изнутри, и на развалинах прежних христианских храмов будут построены руками самих европейцев буддийские и шиваитские капища. В XX веке стали появляться десятки провокационных заявлений о якобы найденных древних рукописях, в которых говорится, что Христос учился в Тибете, что после Распятия Он был в обморочном состоянии, Его исцелили ламы и помогли бежать на Восток, где Он окончил жизнь: одни указывают как вторую родину Христа Тибет, другие - Бирму, третьи - Японию. Существует одна японская фамилия, которая считает, что ее клан ведет свое происхождение от Христа, женившегося на японке, и даже показывает чью-то могилу, выдавая ее за могилу Иисуса. Индийские брахманы оказали яростное сопротивление христианству. Апостольская проповедь нашла себе почву только в Южной Индии, населенной дравидскими племенами. Жрецы древней Индии применили тактику борьбы с христианством, которая не удалась элите эллинистического мира. Они объявили Евангелие неудачным вариантом буддизма и брахманизма. Некоторые из Евангельских эпизодов и притч были в результате сложной интерпретации включены в биографию Будды и ведийскую мифологию. Достаточно просмотреть ранние и поздние варианты жития Будды, чтобы увидеть эти вставки и интерпретации, похожие на заплатки из чужой одежды. Этим методом пользуются их преемники - современные гуру, пытающиеся доказать, что их учение - это элитарное и эзотерическое христианство. Значительную роль в искажении христианства сыграл гностик и манихей Рудольф Штайнер. Для него Иисус - сын от брака Иосифа и Марии, причем в новорожденного младенца вселяется душа другого, ранее умершего младенца Иисуса; таким образом, в ребенке живут две души (напомним, что слово "шизофрения" означает раздвоенность, которая субъективно ощущается больным как присутствие в нем двух существ). Иисус Штайнера - слабовольный, нравственно несовершенный человек. Во время угрозы со стороны язычников он готов принести жертву идолам, то есть отречься от Бога, и только глубокий обморок спасает его от богоотступничества. В 30 лет на Иисуса сходит Христос - солнечный эон, заключающий в себе 7 элогимов, то есть 7 космических духов. Иегова идентифицируется с архангелом Михаилом. Во время погребения тело Иисуса упало в расщелину земли, где нашло себе могилу. Воскресения Христа во плоти не существует. Пасха - это иллюзия; воскресает эфирное тело Христа, в котором Он через девятнадцать веков вновь невидимо пришел в мир (1914 год). На открытии антропософского храма в Швейцарии, в котором стоят изображения языческих богов, Штайнер прямо говорил, что миссия его жизни - реабилитация язычества, и эту древнюю гностическую ересь, вернее, букет ересей, нам преподносят как истинное христианство и пытаются убедить, что оно не противоречит Евангелию и Церкви, а только углубляет их. Кстати, главный свой труд, почему-то малоизвестный среди современных антропософов, Штайнер назвал "Пятым Евангелием"; возможно, эту книгу сознательно скрывают от широкой аудитории, чтобы раньше времени не отпугнуть прозелитов. Самого Иисуса Штайнер объявил воплощениями Заратустры и Будды. Свой вклад в искажение образа Христа внесли и литераторы. Во главе литературных профанаций стоит Ренан, который в прошлом веке написал книгу "Жизнь Иисуса", похожую на романтический детектив. За эту книгу Ренан получил в подарок от бельгийских масонов ручку с золотым пером. По случаю выхода книги, написанной этим бывшим воспитанником иезуитов, римский папа объявил трехдневный пост в католическом мире, указав на нравственное падение человечества, на фоне которого могла появиться такая нравственная грязь. Литературные традиции Ренана продолжил Булгаков в своем романе "Мастер и Маргарита". Там Христос - наивный утопист, безвольный мечтатель, не понимающий, чему он учит и к кому обращается со своим учением; Христос Булгакова бессилен против зла и греха человечества. Кроме бледных и многословных проповедей об абстрактном добре, он ничего не может дать. Образ Иисуса, названного Булгаковым Иешуа, создан как будто для того, чтобы контрастно подчеркнуть другой образ, образ его антипода - Воланда, который является носителем деятельного добра. Воланд - это сатана не в христианском, а в манихейском понимании, это князь тьмы, который через зло творит добро. В своем романе Булгаков старается незаметно внушить мысль, что Евангелие - выдумка Апостолов, то есть повторяет позицию неоплатоника Порфирия и эклектика Юлиана Отступника, которые считали, что Иисус неплохой человек, но Апостолы сделали из Него Сына Божия. Апофеозом романа является картина Вальпургиевой ночи, которая по своему литературном мастерству может соперничать с Вальпургиевой ночью Гете. Есть одно странное совпадение, наводящее на мысль, что роман Булгакова написан непосредственно под действием демонических сил, а именно, Булгаков указал место лифостротона, тогда еще не обнаруженного археологами под последующими застройками Иерусалима. Раскопки 60-х годов, во время которых были открыты мощенный каменными плитами двор и часть лестницы римского судилища, подтвердили описание Булгакова. Продолжателем Булгакова в русле литературной романтики на религиозные темы, но уже не мистической, а атеистической окраски, стал писатель Айтматов. Мусульманин взялся писать о христианстве, - неужели потому, что уважает его больше, чем ислам? Вовсе нет. Если бы он повел себя так бесцеремонно с мусульманством, то, возможно, его ожидала бы судьба Рушди, во всяком случае, суровое порицание со стороны единоверцев; а христиане съели приготовленную им похлебку, да еще поблагодарили, так и не поняв, в чем здесь дело. В отличие от Булгакова, Айтматов не медиум, а функционер антихристианских сил. В романе "Плаха" он старается показать, что Православная Церковь - это давно отжившая бездуховная корпорация, которая изгоняет из себя все честное и нравственное. Профессор-священник и исключенный из семинарии студент Авдий, представители как будто двух полюсов в христианстве, на самом деле оба безбожники и атеисты. Профессор носит несуществующее в семинарии звание "координатора" словно для того, чтобы подчеркнуть, что он страж системы, безликая и обезличивающая сила, и ему на самом деле все совершенно безразлично, кроме чувства собственной сытости. Авдий - скептик, для которого Бог - это только состояние души, а объективно Бога не существует (почти плагиат рассуждений Луки из пьесы "На дне" Горького, только в еще более атеистическом варианте). Автор подводит к мысли, что Христос остался бы историческим ничтожеством, иудейским хиппи, если бы не был распят. Слава Христа - это слава от бессмысленной жертвы, от самоубийства на кресте, то есть слава Герострата. Герой повести Авдий выбирает смерть как средство для самоутверждения: без нее он оказался бы никем и ничем. В настоящее время выявляется еще одна интерпретация Христа - это Христос-космонавт. В английской Церкви есть секта, управляемая епископом Робертсоном, она-то и называется "Христос-космонавт". Звезда волхвов интерпретируется как космический корабль, а вознесение Христа - как возвращение к высшим цивилизациям, которые послали Его на землю. Мы говорим о грубых искажениях образа Христа, но к изменению Его образа ведет всякое догматическое отклонение, поэтому только в Православной Церкви, в ее литургическом бытии существует истинный образ Христа. Христос - это сердце христианства. Если сравнить христианство с другими религиями, то можно найти отдельные сходства и аналогии, но в них нет главного - Христа, а если удар в сердце будет сделан тонким, как бритва, лезвием стилета, то хотя бы на поверхность выступило лишь несколько капель крови, человек станет трупом. Спасение - это уподобление Христу через стяжание Духа Святаго. Христос невидимо пребывает в Церкви, живет в ее богослужении, действует в ее таинствах, присутствует в ее обрядах, в иконописи и песнопениях. Жить во Христе - это значит быть включенным в жизнь Церкви.

Об отрицании Церкви

Одним из важных разделов православной догматики и богословия является учение о Церкви.

Учение о Церкви - это основная граница, разделяющая православный и неправославный мир. Учение Церкви о Церкви остается невыясненным для многих христиан и поэтому вызывает частые сомнения и недоумения. Одни отождествляют Церковь с церковнослужителями и священнослужителями и на основании их этического и интеллектуального уровня делают свои выводы о самой Церкви (это примитивное конкретное мышление); другие, напротив, смотрят на идею Церкви как на абстракцию, и поэтому произвольно манипулируют тезисами и текстами, не считаясь с Церковью как с исторической реалией. (Для таких взглядов характерен адогматизм, а в последнее время экзистенциализм.) Понятие о Церкви то расширяется до пределов космоса (оригенизм и софиология: "Церковь - это литургисающий космос", С. Булгаков), то сужается до пределов общины: секты и группы верующих во Христа (протестантизм), то прилагается к любой религии независимо от ее содержания вплоть до сатанических религий (суперэкуменизм и теософия), то признается одна будущая небесная Церковь, членами которой могут стать люди различных конфессий и даже неверующие, в зависимости от их нравственного уровня (либеральное христианство). Здесь религия сводится к понятию нравственности, этики и, теряя догматическое содержание и мистическую глубину, низводится до утилитарных норм поведения. Центром такой религии становится не Бог, а человеческое общество; целью - не богообщение, а польза, которую личность может принести коллективу. Такая безрелигиозная религия может действовать под маской нетрадиционного христианства. Современная интеллигенция, будучи преимущественно интеллигенцией технократической, лишенная традиций и аристократизма прежних поколений, склонна в своей значительной части игнорировать или отвергать Церковь. Для нее Церковь представляется антиподом свободы, системой запретов, в рамках которой не может проявляться индивидуальное творчество тех, кто желает экспериментировать с религией, как физики в своих лабораториях. Принцип иерархии, подчиненности, необходимый для борьбы с эгоизмом и своими страстями, им чужд. Напротив, они привыкли смотреть на человеческий рассудок как на универсальный инструмент, который может своими силами вскрыть все тайны бытия физического и духовного миров, поэтому они склонны, едва соприкоснувшись с религией, повторить слова Уитмена: "Скажи мне, кто прошел дальше всех, чтобы мне пройти еще дальше". Если им не удается превратить Церковь в полигон для испытания своих изобретений и идей, то такие попутчики вскоре порывают с ней и называют себя "свободомыслящими христианами" или "христианами для себя". Затем у них начинается полоса богостроительства, а если находятся сообщники, то церковного строительства. Близко к ним стоят модернисты, которые не отрицают Церковь, но считают ее эволюционирующим организмом и поэтому стараются приспособить к вкусам и понятиям современного им общества. В этом случае не мир идет за Церковью, а Церковь идет за миром.

У них не хватает аристократизма духа, чтобы оценить значение преемственности и традиции. В настоящее время нередко можно услышать вопрос: "Я верю в Бога и принимаю Евангелие. Зачем нужна Церковь?" Всякий организм может существовать только в своей жизненной среде, вне ее он погибает. Церковь - это жизненная среда христианина, это духовная атмосфера, которой он дышит. Церковь - это мистическое тело Христа Спасителя. Церковь земная и Небесная неразрывно соединены друг с другом в Духе Святом. В земной Церкви открывается Небесная Церковь; она реально присутствует в каждом богослужении. Церковь - это царство Божие, начинающееся на земле и продолжающееся в вечности. Церковь всегда обращена к вечности, она приготовляет человека для вечности. Церковь в апокалиптических пророчествах представлена в образе Матери, рождающей в муках ребенка. Церковь в муках и боли рождает каждого христианина для вечной жизни. Онтологический аспект Церкви - это Церковь как реализация Божественных обетований, как динамика духовной жизни, как поле Божественных сил и энергий, в которое включается человеческая душа. Церковь - это единство любви человека к Богу и людей друг к другу. Здесь психологический аспект Церкви. У человека есть потребность к общению: собираются вместе родные, сходятся друзья; первые - в знак солидарности, вторые - в силу общности взглядов и интересов. Человек ощущает в этом общении душевную помощь и поддержку. С друзьями горе становится более легким, а радость увеличивается. Если человек делится с друзьями тем, что имеет, то становится как бы богаче, если прячет это от других для себя, то становится беднее. С друзьями его жизнь как бы расширяется, становится более полной и емкой. А Церковь - это воплощение высшей духовной любви в главных ее проявлениях: в молитве и таинствах. В искреннем общении с друзьями образуется некое поле единства, которое продолжает связывать их даже на расстоянии. В Церкви это - поле благодати Божией и единство веры, высшая форма реализации любви в общей молитве и в мистическом соучастии в таинствах. Церковь - это световой круг, за пределами которого лежит мир с его нераскаянными грехами и страстями, с его эгоизмом, бегущим от Бога в область хаоса, в никуда. Многие недоумевают: "Зачем нужна совместная молитва? Дома наедине с самим собой молиться спокойнее, легче и лучше". Церковь - это единство в молитве. Малые капли дождя собираются в один поток, под мощным напором которого не могут устоять даже каменные глыбы. Свет множества свечей сливается в одно сияние, озаряющее огромное пространство храма. Молитва Церкви - это световой столб, устремленный к небу, молитва одного человека - это только вспыхнувшая искра. Но церковная молитва больше, чем молитва всех людей, находящихся в храме, которая вменяется каждому как его собственная молитва. В храме вместе с людьми молятся святые и Ангелы, поэтому в богослужении участвует вся полнота Небесной и земной Церкви. В этом тайна Церкви. Духовная жизнь - это непрестанная битва с силами ада, с духом мира и со своими страстями. В Церкви христианин чувствует себя как в непобедимом войске, вне Церкви он один выходит на сражение с демоническими силами греха и зла. Храм - это духовная скала, вершина которой касается неба. В храме, не сливаясь, а взаимно проникая друг в друга, соединяются три сферы духовного мира, именуемые небом, космосом и преисподней. В храме пространство трех миров как бы предельно сжато до плотности большей, чем плотность алмаза. В качестве примера возьмем популярную в наше время космогоническую гипотезу о первичном сверхплотном веществе, из которого, по этой теории, образовался космос; объем его был таков, что вся метагалактика могла бы уместиться на ладони. Для нас это, конечно, только образ той концентрации пространства и времени, когда вся священная история и вся вселенная (видимый и невидимый миры) пребывает в храме не как в своей модели, а реально. В храме время в циклах и ритмах богослужения принимает свойство вечности, а вечность открывается в человеческом сердце через соприкосновение с благодатью. Встреча души со Христом в молитве и таинствах Церкви - этот поразительный опыт вечности - открывается человеку как новая жизнь, где все иное, неведомое и неповторимое. Многие не понимают смысла церковных обрядов. Это знаковая система, особый символический язык, в котором заключено и зашифровано Божественное откровение, это - мистическое в!идение христианскими подвижниками духовного мира и путь к этому в!идению; то, что в Библии написано словами, в храме воплощается в символах и обрядах. Не только с мистической, но даже с утилитарно-психологической точки зрения храм выделяется как место, специально посвященное молитве и богослужению, отличающееся от мирских жилищ с их земным бытом, где на самих вещах лежит печать тревог и забот их хозяев, где обычная обстановка, по закону ассоциативных связей, погружает мысль в круговорот земных дел и забот. Храм - это место, где каждый предмет является священным символом, напоминает о вечности. Церковь - духовное училище. Те, кто сомневается в необходимости Церкви, забывают, что свое образование или профессию они получили не в своей комнате, а в школах и училищах, получили знания от своих учителей. Основа всякого учения - это преемственность. Необходимо не только знание, но и наличие методов и традиций, согласно которым эти знания передавались бы ученикам. С гностической стороны Церковь - это непрерывный световой поток духовных знаний, идущий от Христа через Апостолов и их преемников. Вне Церкви этот свет, проходя через призмы человеческого восприятия, раздробился бы и затем погас. Кто из людей полностью мог усвоить Божественное откровение и передать потомкам во всей чистоте духовный свет? Нам могут возразить, что имеется Библия как Слово Божие. Но сама Библия понимается неадекватно. Церковь хранит толкование Библии, восходящее к апостольскому преданию, и богослужение как аналог Библии. Вне Церкви не только затемняется и теряется смысл Священного Писания, но вне Церкви ветхозаветной и новозаветной не существовало самого свода библейских книг; вне Церкви не могло бы произойти разделения книг на канонические, неканонические, апокрифические. Вне Церкви не был бы составлен святоотеческий комментарий этих книг, так как не существовало бы экзегетических и герменевтических традиций. Каждому предоставлялось бы понимать Библию по мере сил и знаний, которые всегда недостаточны, а также под воздействием своих страстей и гордыни, которые часто властвуют над рассудком. Такой человек оставался бы в кругу своих собственных представлений без объективных ориентиров. Вне Церкви христианство превратилось бы в аморфное, расплывчатое учение, не существовало бы догматики как различия метафизической истины от метафизической лжи. Тот, кто не предает значения догматам, забывает, что каждый догмат - это истина, напоенная вечным светом, которая вносит в душу и сознание человека жизнь и свет, делает ее способной к богообщению. Ложные догматы - это искаженное представление о Божестве, ложь против Бога, которая вводит в душу и ум смерть и распад, а ересь - это инъекция яда, впрыснутая в главный нерв человеческого сознания. Вне Церкви не было бы различия между мировоззренческой истиной и ложью, Православием и ересью. Вне Церкви не существовало бы знакового языка икон, обрядов, священных предметов храма, самого богослужения, объединяющего людей в ее едином сердце. Вне Церкви люди с духовными и мистическими потребностями принуждены были бы создавать свои собственные знаковые индивидуальные системы, которые, возможно, фиксировали бы образы их подсознания, придавая этим образам сакральное значение. Религиозное искусство вне Церкви выродилось бы в абстракцию или в поэтические иллюстрации - аллегории индивидуальных состояний; при этом демонические образы, всплывающие из недр подсознания, из глубин души, могли бы восприниматься как видения духовного мира. Вне традиций священные символы, оторванные от корня, искажались бы и заменялись новыми, а так как человек по своей греховности и страстности ближе к демоническому миру, чем к небу, то эти знаки и образы стали бы проявлением демонофилии, как в современном авангардном искусстве. Народ в световом поле Логоса превращается в Церковь, в духовное тело, объединенное любовью и верой, единой целью и общностью средств (священной символикой). Народ вне Логоса превращается в толпу, живущую концентрированными страстями и импульсами своего темного подсознания. В Церкви человек созидается как личность (духовно-нравственная монада), вне Церкви высшей ценностью объявляется или безличностный коллектив, или индивидуальность. Личность - это выявление и реализация целевой идеи человека, то, что сближает людей между собой. Индивидуальность - это те свойства человека, которыми он отличается от другого; характерно, что у современных светских философов понятие личности слилось с гиперболизированной индивидуальностью и внецерковное религиозное искусства занято поисками возможностей выявления и отражения индивидуальности или замещения ее абстракциями. Одним из средств этого служит гиперболизированный смех и гиперболизированный ужас - атрибуты демона.

Об обрядах Церкви

Обряд - это сложившаяся знаковая система, исполняющая информационную и коммуникативную роль. Церковные обряды - это последующий за Священным Писанием гностический пласт, который имеет сходство и различие со священной символикой. Обряд отличается от символа тем, что он более конкретен, более узок по своему объему, чем символ, более подвержен факторам истории и разнообразен по своим формам, то есть более обусловлен. Символ имеет аналогическое значение: он возводит ум человека от низшего к высшему, от известного к неизвестному, от невидимого к видимому. Обряд включает человека в уже известную данность. Но обычно обряд не отделен от символа; он основан на фундаменте символических знаков, только берет определенный аспект многогранного символа, как бы конкретизирует символ и приспосабливает его к целевой задаче. Религиозный обряд включает человека в сферу духовных реалий, в поле вечных Божественных энергий, в мир вневременных, внепространственных измерений. В своей повседневной жизни мы выражаем себя через систему символов и обрядов, без которых человек остался бы самозамкнутым существом, вещью в себе, а так как человек - общественное существо, то, отбрасывая и ломая образы, он оказывается разрушителем общественных этических структур. Обряд, как и символ, не может быть истинным или ложным, добрым или злым, реалией или иллюзией, он - средство выражения. (Нравственные категории относятся к содержанию, которое должен выражать символ или обряд, но не к самому обряду как средству выражения, основанному на традиции, на выкристаллизованном веками опыте человечества - опыте общения.) Яркую попытку мыслить вне символики и обрядов предприняли киники, которые призывали человека к непосредственному выявлению своей сущности. Киники вышли на сцену мировой культуры как разрушители всех интеллектуальных и нравственных ценностей во имя свободы человеческого духа, но вместо того, чтобы стать освободителями от рабства, они превратились в клоунов и паяцев истории. Разрушая общественные обряды, они в то же время создавали свои обряды и символические действия, например, бочку Диогена. Разрушая образы, они создали свой образ циника. Безумие поражает прежде всего две способности человеческой души: творчество и самосознание. Психически больной человек обычно или теряет способность к творчеству, или оно приобретает у него спорадический характер; то же происходит с самопознанием как оценкой своего внутреннего состояния. Душевнобольной - преимущественно эгоист, потерявший сочувствие к окружающему миру. Творчество и самопознание основаны на символике. Мы осознаем себя как личность только с того времени, когда наша психика стала организовываться и включаться в знаковую систему слова (человеческая речь). Киники отождествляли обряд со злом, но как философская система кинизм оказался пустоцветом - кроме острот с широким спектром, от забавных афоризмов до пошлостей, он ничего не мог дать. Он был паразитом, питавшимся кровью осмеянной им жертвы, но сам был бесплоден. Диоген покончил жизнь самоубийством, убедившись во время лихорадки, что никакими язвительными насмешками над болезнью нельзя уничтожить жар в собственном теле и боль в костях; другой ученик его последовал его примеру, когда понял, что не может победить время и старость. Диогена называли безумным Сократом. Кинизм был подобен соляной кислоте, которая, попадая в трещины общества, разъедала их. Но отрицание и язвительная ирония не могли дать ответ: кто такой человек и для чего он пришел в этом мир; напротив, киники отрицали духовную субстанцию и духовные ценности, они имели дело с эмпирическим человеком. Идея о возрождении человека казалась им бессмысленной и иллюзорной; они хотели не возрождения, а освобождения, что в своем логическом конце приводило к отождествлению человека с его физиологическими функциями. Первым было освобождение от своей собственной души, второе освобождение - это освобождение от общества. Разрушая обряды и символы, киники порывали связь с прошлым, будущим и с той средой, в которой они существовали; этический и философский антисимволизм неизбежно приводил их к крайнему индивидуализму и изоляционизму. Одной из разновидностей современного цинизма является экзистенциализм, который рассматривает человека как эмпирическую данность, включая при этом в эмпирику все психическое содержание человеческого индивидуума. Философия экзистенциализма, этого декадентского цинизма, смотрит на традиции, обрядность и символику как на рабство духа. Сартр - это Диоген XX века, только менее талантливый и отважный, чем "синопский пес". Искусство - это интимная сторона философии. Искусство киников было карикатурой; искусство экзистенциалистов вылилось в безумие и бред, то, что принято называть абсурдом. Разрушая обряд и символ, они разрушают логос человеческой души; тогда из черных бездн индивидуальности, соединенных с космическими и духовными безднами, вырываются призраки смерти и разрушения, подобные бесформенным грезам опиофага. Разрушение обрядности как знаковой системы религии приводит к двум противоположным полюсам; или к рационализации религии, к замене литургических глубин плоской словесной интерпретацией, или к экстатическому мистицизму, древнему дионисизму. Современное так называемое авангардное искусство, отрицающее принципы гармонии (как киники отрицали символику), окрашено в черные цвета демонической мистики, потому нередко состояние толпы после концертов рок-музыки похоже на вакханалию. Церковные обряды - это не нечто внешнее и механическое по отношению к душе человека, это каналы, по которым благодать Божия сообщается человеческой душе, это тот стержень богослужения, опираясь на который люди, присутствующие в храме, могут духовно сближаться до понимания единого живого мистического тела. Церковный обряд имеет два направления: вертикальное и горизонтальное; вертикальное - как богообщение, направленность души из материального мира в духовный, и горизонтальное - как объединение стоящих в храме людей в одной вере, в одном мистическом переживании, в одном молитвенном потоке. Разрушение обряда - это разрушение духовной коммуникации, это низведение религии на плоскость философских абстракций или в темную область дионисийского мистицизма, хаоса, в область подсознания и инстинктов, в область призраков и грез. В этом демоническом состоянии повторяется древнее сказание о том, как вакханки убивают Орфея; исступленные чувства убивают дух. Церковный обряд - реалия другого измерения, нежели слово, потому он не может быть раскрыт и заменен словом, как луч живого света, который несет в себе тепло и жизнь, не может быть заменен словесной теорией о природе света. Церковный обряд может быть понят только в храме, в непосредственном переживании, поэтому в литургике объяснение обрядов и комментарии богослужения занимают сравнительно малое место: религиозные реалии понимаются в той степени, в какой они воспринимаются. Обряд понимается так, как он принимается, то есть через изменение и возрождение самой человеческой души. Литургию невозможно объяснить. Это тайна, ее можно только пояснить, указать на определенные целевые идеи и аналогии, но она навсегда останется тайной, которую должно в благоговении пережить человеческое сердце. Потому обряд одновременно скрывает и открывает; он скрывает внутреннюю жизнь Церкви от посторонних, любопытных и наглых глаз, - скрывает, как плотным покровом, - и в то же время открывает верующей душе завесу во "Святая Святых", - но постепенно, в меру ее внутренней подготовленности, чтобы слишком яркий свет не ослепил ее. Для рационалистических сект, которые уничтожили символику богослужения, религия застыла на уровне катехизаторства; для экстатических сект она превратилась в возвращение к древнему хаосу, в игру со своим подсознанием и миром падших духов. Киники особенно злобно ненавидели христианское учение. Если стоики относились к христианству с холодным презрением, считая его достоянием одной невежественной толпы, а пифагорейцы и платоники, обладающие большей проницательностью, - как к своему главному интеллектуальному противнику, то киники ненавидели христианство как своего лютого врага и в период гонений на Церковь часто выступали в роли провокаторов и доносчиков (жизнь Иустина Философа), и сами римские императоры нередко прибегали к услугам киников в борьбе с христианством. Но синкретическая философия язычества оказалась бессильной против небесного света Евангелия. Огромная государственная машина империи не смогла сломить дух христианских общин. Тогда на арену вышли киники и актеры с их оружием: насмешками, ложью, клеветой, - демон принял личину обезьяны, передразнивающей Бога. Основа христианства - любовь и благоговение перед святыней, основа цинизма - гордость и презрение ко всему во имя себя самого. Нередко сектанты называют храмовое богослужение и совершение таинств колдовством, а церковные ритуалы - магическими обрядами, поэтому остановимся на принципиальной разнице между мистикой и магией. Основа христианской мистики - любовь к Богу; христианские обряды и таинства являются средством богообщения. Основа магии - гордыня, желание подчинить себе окружающий мир посредством воздействия оккультных сил. Для мистики Бог - высшая ценность, конечная цель и главное содержание бытия. Для магии высшей ценностью является падший человек с его необузданными страстями, которые он стремится реализовать любыми средствами. Христианство требует от человека уподобления Богу. Желание мистика - быть послушным Богу; проявление этого чувства - молитва: "Да будет воля Твоя!". Занятие магией - это агрессия по отношению к миру, стремление посредством определенных магических формул и действий подчинить себе мир. Цель магии всегда утилитарна и не выходит из пределов земной жизни. Цель мистики лежит за пределами земного бытия, это - включение в вечность. Маг употребляет силы демонического мира, но в то же время страшится его. Явление демонов вызывает у мага чувство ужаса. Мистик стремится к встрече с Христом через благодать Духа Святаго в своем сердце, и состояние богообщения является для него самым отрадным и светлым событием, которое навсегда запечатлевается в его памяти. Явление духов в магических обрядах происходит в визуальных или слуховых формах. Мистик видит в человеке образ и подобие Божие; прощение обид становится для него потребностью духа. Магия смотрит на человека как на инструмент; понятие личности для нее не существует. Прощение обид и жалость в магических ритуалах считается малодушием. Мистик говорит: "Я хочу умереть для себя, чтобы жить для Тебя". Маг говорит: "Я хочу жить только для себя". Мистика и магия противоположны друг другу не только по своему содержанию, но даже по своим знаковым системам, но о магических обрядах лучше умолчать. Тертуллиан говорил, что это пародия на литургию, черная месса, которая служится в аду сатане, то есть мрачная карикатура на святыню. Во многих колдовских обрядах употребляется ритуальное поругание святыни. Кто заявляет о сходстве церковных ритуалов и магии, тот или совершенно невежественный, или одержимый демоном человек. Мистика неотделима от нравственного возрождения человеческой личности. Чем выше нравственность человека и чем ближе она к Евангельским заповедям, тем больше расширяется круг духовных познаний человека. Духовная мудрость имеет своим источником не внешние знания, а внутреннее состояние, о котором сказано: "блаженны чистые сердцем, потому что они увидят Бога". Магия требует от человека не нравственности, а только концентрации внимания. Магия по своему ползучему унитаризму, неразборчивости в средствах и по ориентации на оккультные, космические и психические силы ставит целью для человека самоутверждение в этом мире, развивает в нем гордыню и эгоцентризм, которые в свою очередь являются субстратом всех страстей и психических комплексов. Главное средство мистики - молитва, благодарность Богу, благоговейная беседа с Ним, исповедание грехов, просьба, прославление Бога. В магических обрядах не существует ни благодарности, ни исповеди, ни просьбы как мольбы о помощи, ни благоговейной беседы души с Богом; в магии другая форма общения: повеление, договор, соглашение, приказ. Маг обращается к духовному миру тоном императива. Мистик переживает благодать как обновление души, как покой и вечность. Маг, получая в общении с демоническим миром его черную энергию, переживает ее как прилив извне чужой силы, несколько напоминающей ощущение от электричества. Его состояние - тяжесть души, смятение сердца, безжалостность даже к самым близким людям, соперничество и в то же время тайное желание смерти. У мистика сердце открыто для Бога, у мага сердце закрыто для всех. Бог для него чужд, от безразличия до ненависти; демонам он повелевает, как дрессировщик связанным зверям, но всегда с тайным страхом, что эти путы могут разорваться и зверь умертвит его. Христианская мистика - это обращение человека к Богу как к Личности. Личность, а не безликая сила может быть предметом любви. В магии, демонологии личное общение отсутствует; магические заклинания обращены к демоническому миру, к миру деструктивному, следовательно, безличному. Демоны обладают индивидуальностью по прежней ангельской иерархии как уровнем сил и возможностей, притом эта иерархия опрокинута, как пирамида, и кто стоял во главе, пал ниже всех. Но бесы лишены свойств личности, нравственности и самопознания; самопознание их выродилось в познание материального мира и зла. Они обусловлены своей ненавистью к Богу и людям до полной потери свободной воли как выбора между добром и злом, следовательно, они безличностные индивидуумы. Иногда заговоры обращены к олицетворенным (персонифицированным) силам природы, здесь - замена Бога космосом. Характерно, что в эзотеризме язычества главную роль играли хтонические (земные) и подземные божества (Пан, Дионисий, Деметра и др.), магия обращена не к небу, а к земле и аду. Маг, как гипнотизер, посредством заговора заставляет темные силы выйти из своего мрачного подземелья и служить ему. Центр мистических переживаний - человеческое сердце. Под действием благодати оно делается мягким, как воск. Магия имеет своим инструментом человеческий рассудок; при магических обрядах сердце как будто умирает, оно сжимается и становится твердым, как камень. Мистика имеет свои ритуалы, но для нее главное не форма, а содержание, чувство любви и единства с Богом. Магия ставит форму над содержанием; она стремится к внешне точной форме магических ритуалов, их содержание сводится к загадочным знакам и именам, которые становятся паролем для адского мира. В магических ритуалах можно различить два вида колдовства: 1) шаманство, когда маг искусственно доводит себя до экстаза и его душа, отделяясь от тела, сходит на время в мир преисподней; 2) вызов духов из преисподней к себе путем заговоров и магических обрядов. Для христианина-мистика необходим аскетизм, в том числе аскетизм в миру, жизнь по заповедям, участие в таинствах Церкви. Для магии этого не требуется, здесь условие-следствие только одно: чтобы человек сделал душу свою заложницей адского мира. Общение - это уподобление. Для уподобления светлому миру требуются огромные труды и борьба с собой, а темный мир, кипящий злобой и страстями, близок к состоянию падшего человека, поэтому для общения с демоном ничего не надо, кроме обращения к нему. Нередко человек смотрит на заговоры и гадания как на невинную игру; в таком случае он похож на ребенка, который разводит костер в собственном доме, не зная и не понимая, что произойдет потом. Всякое соприкосновение с демонским миром наносит глубокие психические травмы. Всякое обращение к любого вида магии, хотя бы в виде шутки, должно быть исповедано как тяжкий грех. Некоторые говорят, что при помощи магии можно совершать добро: излечить от болезни, предупредить об опасности и так далее, но не надо забывать, что ложь употребляет добро и правду как приманку, чтобы легче и полнее овладеть своей жертвой. Метафизическое зло не может творить истинного добра.

***Нередко наши оппоненты спрашивают: "А для чего вообще нужна символика и обряды, не лучше ли в простоте души молиться Богу?". "Богослужение должно быть не символическим, а реальным", - говорят они. Однако здесь таится противоречие. Само слово уже есть условный знак, оно не реалия в смысле тождества с обозначаемым предметом или событием, а условное, знаковое, абстрагированное отражение реалии в системе звуков и графики, поэтому, зашифровывая содержание в форме слова, мы уже прибегаем к отвлеченной системе моделирования действительности, что является одним из характерных отличий человека от других существ, населяющих землю. Вне слова наша мысль не может подняться над уровнем земной материальной предметности и получить некоторое познание о духовном мире, находящемся за пределом нашего чувственного (сенсорного) восприятия. Мы воспринимаем мир не адекватно, а через его энергии, которые трансформируются в нашем сознании в модели реальности. Например, цвета и звуки - это трансформация волн, которые преломляются через органы наших чувств, поэтому мы под покровом материальности видим не мир, какой он есть, в самих сущностях предметов, а только свойства, действия и энергии, зависящие от возможности механизма нашего восприятия. В будущей жизни мы увидим мир в других измерениях. Наше представление о мире также условно и моделировано. Познание - это раскрытие невидимого; вечная жизнь будет вечным познанием, раскрытием вечно нового; в этом раскрытии предыдущее будет относиться к последующему, как подобие к действительности, а эта действительность окажется только подобием при переходе в другое состояние на новой ступени богообщения. Поэтому говорить о реальности как адекватности вне символики невозможно. Апостол Павел пишет, что здесь мы видим неясные отражения, как в тусклом зеркале, а там увидим воочию. Платон и другие философы сравнивали наше чувственное видение мира с теневыми отражениями предметов. Отклоняясь несколько в сторону, скажем, что математика - "душа" остальных наук - вся основана на условности и абстракции; все цифры, числа и формулы являются символическими знаками. Любая наука прибегает к моделированию и схематизации. Буквы, ноты, астрономические таблицы и географические карты - это все тоже условные знаки, которые расширяют возможности и границы человеческого познания. Храм является моделью вселенной и символом небесной Церкви, которая наполняет этот символ реальным содержанием. Круг годовой литургики, записанный в богослужебных книгах, можно условно сравнить с картой неба, только это духовное небо, по которому проходит путь человеческой души. Вне символа и обрядов невозможны общая молитва и общее богослужение, где необходимы порядок и ритм. Поэтому те, кто отрицает церковные обряды во имя непосредственной реальности (которая для нас является целью, а не данностью), на самом деле вынуждены создавать свои собственные обряды, например, обряд преломления хлеба у баптистов, сборники песнопений и так далее. Можно убедиться, что каждая община и секта создали свою обрядность, которая со временем переходит в традицию. Революция стремится уничтожить обряды, чтобы люди забыли свое прошлое, но затем вынуждена спешно создавать свои новые искусственные обряды. Они в большинстве случаев оказываются мертворожденными и постепенно заменяются возобновлением или имитацией прежних обрядов. Движение хиппи как революция против общественной этики, стремление к свободе от морали начинается также с отвержения норм поведения как светской обрядности, а кончается созданием своей системы ценностей - антиэтики, для поддержания которой необходима и своя знаковая система. Церковный обряд - это традиционный священный символ, посредством которого человек имеет возможность вступить в общение с символизируемым, воспринимать его энергии, включиться в мир духовных реалий. Поэтому модернизм является врагом Православия. Не зная глубины церковной символики, он стремится приблизить обряды к душевному состоянию человека, его эстетическим потребностям, интеллектуальному уровню восприятия и так далее, то есть символ из средства духовной коммуникации (что требует внутренней подготовки и очищения самого человека) превращается в способ удовлетворения душевных потребностей. По сути дела, здесь происходит оземление самой Церкви. Всякое сочинительство священных символов похоже на создание новой реформированной Церкви, а с православной точки зрения - это ритуальная ересь. Обряд и символ не имеют ни предметновещественного, ни миметического свойства с содержащимся в них смысловым гносисом, с тайнописью духовных реалий или событиями священной истории. Здесь связь - в плане идей и энергий, поэтому литургия - такое же откровение, как и Священное Писание. Консерватизм Православия - это сохранение тайны. Обряд, придуманный человеком, быстро исчерпывает себя, он может быть эффектен, но остается лишенным глубины, его эффект - новизна душевных ощущений, то есть то, что противоречит духовному созерцанию, и такой принцип модернизации требует постоянной перемены обрядности и атрибутики, как наскучившей песни или надоевшей одежды, поэтому реформаторство обречено на постоянное сочинительство. Обряд при этом переносится из области духа в область души, берет на себя несвойственные ему эстетические и развлекательные функции, не помогает, а противостоит молитве или, что не менее опасно, искажает внутренний характер молитвы, делает ее сентиментальной, восторженной и нередко просто фамильярной. Поэтому Православие представляет собой не только чистоту догматики, но также чистоту богослужения, традиционализм ритуалов. Духовный и материальный миры имеют между собой различие и сходство как творение единого Создателя, как две картины, написанные художником: одна - цветовыми красками, другая - тонкими штрихами туши, где едва намечены контуры предметов. Если бы отношения между духовным и материальным мирами заключались только в сходстве и степени их совершенства, то изображение духовного мира носило бы образно-картинный характер; если отношения между ними заключались бы только в несходствах и отрицаниях, то изображение духовного мира носило бы совершенно условный, произвольный и абстрактный характер, как некий договорный знак. Но так как взаимоотношения между двумя мирами носят характер сходства и различия, то символ и обряд содержат в себе элементы одного и другого, как иероглиф содержит в себе абстрагированный намек на картину, имея характер скорее не сходства, а ассоциации. Рассмотрим храм как священный символ. Храм - это дом, в высшем смысле слова - обитель души. Храм - изображение духовного эона, мистического пути души к Богу, вечности, где события прошлого и будущего переходят в настоящее; физическое место, где присутствует духовный мир, пространство, заключающее собой бесконечность, место, где земля соединена с небом. Каждый храм - это не пространственный, а энергетический центр вселенной, откуда исходят, как радиусы, волны, но окружности как таковой не существует. В то же время храм является зашифрованной моделью вселенной: его купол - подобие небосвода, стены - горизонта, алтарь, возвышающийся над общем залом храма - суши, обитаемой людьми, восходящей из пучины моря. Это, так сказать, низший аспект символа, а высший - небесная Церковь, духовный мир, где устремление ввысь означает вечное поступательное движение души к Богу. Окружность купола - вечность, крест в основании храма - любовь как содержание вечной жизни. В то же время храм - не статичный, а динамичный символ: он не только указывает на будущее преображение мира во вселенскую Церковь, но кладет начало этому преображению. Сужающийся до точки купол храма означает врастание космоса в духовный эон, а округленный купол в виде пламени - огонь, который преобразит мир, отделит добро от зла, тьму от света и одухотворит саму материальность. Итак, символ является ключом к истине, а обряд - каналом благодати, которую Господь назвал живою водою. Вне символа человеческая мысль о духовном мире или повисла бы в пустоте, или замкнулась бы в кругу фантазии, то есть в области человеческих представлений, имеющих в своей основе метафизическую ложь падших духов.О крещенииОдним из главных принципиальных расхождений между православными и баптистами является вопрос о крещении младенцев. Существуют ли аналогии крещения в Ветхом Завете, если да, то каково отношение Ветхого Завета к участию в них детей? Может ли ребенок быть лишен плодов крещения без ущерба для себя? Основой христианской сотериологии (учения о спасении) являются следующие три универсальных факта: грехопадение Адама как источника и потенциального носителя всего человечества легло клеймом отвержения и проклятия на его потомков, которые жили, живут и будут жить на земле до конца ее существования; Сын Божий, став Сыном человеческим, взял на себя проклятие и грехи всего мира. Его распятие было жертвой и священнодействием; в таинстве крещения Голгофская Жертва усвояется каждому человеку как жертва, принесенная лично за него. Каким образом грех распространяется на последующие поколения? Создание человеческой души является актом творческой силы Божества, но в то же время оно совершается при участии душ родителей. Поэтому человек - уникальное и неповторимое явление, а не копия своих родителей, и в то же время он генетически связан с ними, о чем свидетельствует не только телесное, но и душевное сходство. В этом соучастии душ родителей происходит передача первородного греха, подобно тому, как из загрязненного источника текут мутные воды. Каким образом передается наследственная порча? Через материальный субстрат или другими неведомыми нам путями? Мы этого не знаем - это тайна. Но для нас важен тот факт, что грех в своей безграничной универсальности поглотил, как воды всемирного потопа, все человечество, и поэтому печать греха уже лежит на еще не рожденном младенце. С возрастом в грех включается воля ребенка, и тогда он становится произвольным, личностным грехом. Поэтому непорочность ребенка - выражение весьма условное. Это скорее непроявление его порочности на уровне сознания и воли. Грех - разрыв между Богом и человеком, и только благодать Божия может восстановить потерянную связь и союз. Возможно ли действие благодати на ребенка? Священное Писание утвердительно отвечает на этот Вопрос. Пророк Иеремия был освящен благодатью еще до своего рождения. Пророк и Предтеча Иоанн возрадовался во чреве праведной Елисаветы, когда она встретила Деву Марию. Значит, младенцы подвержены действию благодати. Лишить ребенка крещения - значит насильственно отстранить его от воздействия благодати, то есть препятствовать цели и предназначению его жизни. Младенца, еще не научившегося произносить человеческое слово, ни в коем случае нельзя сравнить с животным. Наиболее интенсивная психическая жизнь проходит в раннем возрасте, когда ребенок получает и перерабатывает самый большой объем информации. С возрастом объем этой информации резко уменьшается, и усвоение его становится более поверхностным, поэтому психологи ищут корни характера, привычек и заболеваний во впечатлениях раннего детства. Ребенок эмоционально чутко реагирует на окружающую его среду, только он опирается не на слово, а на более непосредственное восприятие мира, поэтому наши воспоминания детства, проходящие в плане рефлексий, обычно начинаются с того периода, когда мы овладели связной речью. Младенчество является важнейшим периодом для формирования психики человека. Видение мира ребенком для нас тайна, но непосредственное восприятие в переживании и информация, лежащая глубже слова, дают ему возможность переживать явления духовного мира, может быть, с большей, чем у взрослого человека, интенсивностью. С возрастом душа затемняется и грубеет от раскрывшихся в ней страстей и волевых грехов. Священное Писание и опыт жизни говорят о реакции ребенка на святыню. Многие матери замечают особое состояние ребенка в день причастия, как бы озарение внутренним светом и покоем. По-видимому, для ребенка больше, чем для взрослого, открыт мир светлых и темных сил. Ребенок, как и взрослый, носит в себе образ и подобие Божие, следовательно, он нуждается в духовной жизни, и родители должны стараться не заглушить, а пробудить эту жизнь посредством церковных таинств и молитв, а также домашних молитв в присутствии ребенка.У животного имеется эмоциональный мир, может быть, не менее динамичный, чем эмоциональный мир человека. У животных существует в примитивных формах то, что можно назвать рассудком, то есть умение находить связь между причинами и отдаленным следствием и делать выбор в меняющихся ситуациях. У животного имеются инстинкты более тонкие, чем у человека, но у животных никогда не было обнаружено религиозного чувства. Здесь принципиальное различие между человеком и теми, кого привыкли называть его "меньшими братьями". Но религиозные чувства, как и остальные способности человеческой души, можно развить и заглушить. Религиозная жизнь человека является синергизмом двух воль: Божественной и человеческой, двух действий - благодати совершающей и ответа человека, принимающего благодать. Воля имеет не только аспект выбора; более важное свойство воли - это сосредоточение и внимание, поэтому у духовных писателей воля и внимание часто выступают синонимами. Ребенок еще во чреве матери воспринимает поступающие к нему сигналы, то есть внимает им; это уже важное действие. Однако выбор определяют во многом родители и среда. Психологи отметили интересный факт: обучение до рождения. Оказывается, ребенок тянется к своей матери потому, что узнает ее голос. Это обучение происходит в плане, пока что недоступном нашему анализу. Сюда включается и состояние души матери, то, что можно назвать духовной гигиеной. Духовный опыт народа предписывал матери во время беременности читать продолжительные молитвы и часто причащаться. Естественно, мать читает молитвы и причащается, не спрашивая ребенка, хочет ли он слушать молитвы или участвовать через состояние матери в церковных таинствах. Можно ли рассматривать чтение матерью молитв как принудительное участие в этом младенца? Замечено также, что грехи и преступления, совершенные матерью в период беременности, тяжелыми впечатлениями ложатся в душу ребенка и впоследствии предрасполагают его к тем же грехам. Ребенок должен быть окружен определенной духовной атмосферой, которая необходима ему, как свет растению. В духовном мире нейтральных состояний не бывает. Когда исчезает поле светлых сил, то вакуум заполняется темными сатанинскими энергиями; где нет добра, там возникает зло. Все христианские конфессии, а также секты, отрицающие крещение младенцев, согласны, что религиозное чувство врожденно человеку, как инстинкт вечности, оно может быть искажено и заглушено, но полностью уничтожить его невозможно. Оно есть данность человека, которую необходимо развить. Дети стоят ближе к духовному миру. Наблюдая за маленькими детьми, психологи свидетельствуют, что они видят в физическом пространстве то, чего мы не видим. Часто взор ребенка фиксирует то место, которое кажется нам пустым, он эмоционально реагирует выражением лица или плачем на присутствие неких духовных существ, а плач ребенка - это средство самопроявления, сигнал, который может отражать целую гамму его эмоций, недоступных для нашей расшифровки. Является ли крещение младенца насилием над его свободной волей? Если свободная воля рассматривается как возможность и право выбора, то здесь происходит выбор между духовной жизнью и духовной смертью. В этом выборе родители являются не посторонними лицами, а людьми, соединенными с ребенком любовью и ответственными за него. Что приобретает ребенок при крещении? Он становится членом Церкви, получает благодать как неистребимую печать в своем сердце. Его жизнь протекает под покровом светлого духа, который называется ангелом-хранителем; тем самым крещение - это начало жизни во Христе. Чем раньше благодать начнет действовать на душу ребенка, чем менее он будет подвержен космическим импульсам зла и греха, тем правильнее сформируется его характер, тем глубже и действеннее будет его общение с Богом. Что теряет ребенок, получив крещение? Нам ответят: его не спросили, то есть лишили возможности выбора. Но ведь главный вопрос - правильно или нет сделан выбор. Если христианство истинно, то органическое включение ребенка в Церковь как в поле истины - самое большое благо, которое могут совершить для него родители. Но если бы даже христианство не было истиной, то ребенок ничего бы не терял; крещение было бы пустым обрядом. Нам могут ответить: но человек как свободное существо имеет право и на ошибку выбора. Права на ошибку, как и на грех, не существует; имеется возможность ошибки. Но допустим и это. В таком случае человек, который предпочтет христианству другую религию, перейдет в нее, не считаясь с крещением, так как, отвергая христианство, он отвергает и силу крещения и ответственность за него; поэтому здесь христианство не является некой физической преградой или лишением человека права на духовное самоопределение [1]. Баптисты говорят, что преждевременно получивший благодать может не понять этого дара, согрешить против благодати и потерять ее. Во-первых, без благодати тот же человек согрешил бы еще сильнее; во-вторых, после крещения человек, испытавший действие благодати, не становится безгрешным в том смысле, что никто не удерживает в себе полноту благодати. Каждый день христианина омрачен грехом, и вся жизнь ревностного христианина является тяжелой мучительной борьбой с грехом и злом в его душе. Здесь победы чередуются с поражениями, поэтому премудрый Соломон пишет: семь раз упадет праведник и встанет (Пр. 24, 16). Свет благодати открывает в человеке бездну его греха. Напротив, нередко порочные, испорченные люди считают себя праведными и безгрешными. Вопрос о крещении связан с различными взглядами православных и протестантов на следствие первородного греха и действие благодати на человека. Православные считают, что первородный грех внес глубокое расстройство в психофизический организм человека на всех его уровнях, однако не уничтожил образа и подобия Божия в человеке как потенциал добра и волевую самоуправляющуюся монаду. Протестантизм склонен думать, что первородный грех уничтожил добро в человеке, и сам человек способен только ко греху и злу. В православной сотериологии человек - активный соучастник своего спасения, соработник Богу на ниве своей души. Утверждая, что спасение совершается через действие благодати, Православие подчеркивает необходимость содействия ей самой человеческой личности. Эти взаимодействия души с благодатию Божией и, с другой стороны, - с импульсами сатанинских сил, проникающих в душу извне, и со страстями, гнездящимися в самой душе, создают сложную картину духовных состояний человека. Усвоение благодати, этот внутренний путь к Богу, является непрестанной духовной борьбой, оканчивающейся только со смертью человека. Протестантизм придерживается идеи пассивности человеческого начала перед действием благодати, поэтому принятие Духа Святаго рассматривает не как процесс, а как акт, который поддерживается верой человека, уверенностью в своем спасении; человек, получивший спасение в крещении, выражает посредством добрых дел свою благодарность. В протестантизме нет глубокого анализа внутренней жизни человека. Тщательно разработанная в православной аскетике стратегия борьбы с демоническими искушениями и страстями, учение о молитве и так далее чужды протестантизму. Протестантизм развил бурную миссионерскую деятельность, разработал методы бесед и проповедей, дискуссий и полемик с привлечением обширного арсенала научных открытий и гипотез, широко использовал метод психологического воздействия. Он практикует благотворительность, способствовал переводу Священного Писания на языки различных народов и племен, но так и застыл на катехизаторстве. Если духовное рождение - это акт наития и благодати, и человек уже спасен, лишь бы у него была уверенность в своем спасении, то литургика и аскетика становятся малоценными. Протестантизм потерял мистическую глубину и из Церкви сделал собрание, выражение человеческой солидарности. Вера баптиста - это уверенность в своем спасении, то есть субъективный процесс. Поэтому баптисты вошли в союз с евангелистами и пятидесятниками, отрицающими необходимость крещения, а также с меннонитами, которые, подобно кальвинистам, учат о божественном предопределении, разделившем мир на две части: спасенных и погибших, вне жизни и воли самих людей. Сектанты игнорируют длительную борьбу благодати и греха в сердце человека, а считают спасение мгновенным актом преображения души благодатью. Они низводят веру со степени духовных интуиций и проникновений в мир вечных сущностей до субъективного переживания радости о своем избранничестве. Для них вера - это убежденность в своем спасении. Баптисты не понимают, почему надо крестить младенца, в каких внутренних муках рождается душа для Христа, пока, по слову апостола Павла, "не изобразится в душе Христос" (Гал. 4, 19). Семейная жизнь и воспитание ребенка - сложный процесс. В семье осуществляются многогранные взаимоотношения между супругами и детьми, но главная идея христианской семьи - это союз во Христе, как говорит апостол Павел, "домашняя церковь" (Рим. 16, 4). Для христианина религиозный аспект семьи имеет первенствующее значение. Основа семьи - это треугольник: муж, жена и ребенок. Сюда могут быть включены другие члены, но главный треугольник остается. Дети до крещения являются членами семьи в биологическом, психологическом и юридическом значениях, а в религиозном аспекте они выпадают из понятия членов домашней церкви; следовательно, духовное единство семьи еще не осуществлено, и главная идея единства в мистической благодатной жизни только предполагается, но реально отсутствует. Семья без детей всегда расценивалась как ущербная; было только одно исключение: когда супруги добровольно отказывались от брачной жизни и посвящали себя Богу, но тогда образовывалась другая форма и структура взаимоотношений, не совпадающая с понятием семьи. При ограничении прав родителей крестить своего ребенка религиозный аспект семьи разрушается, ребенок низводится на степень оглашенного, который является только учеником, но не членом Церкви. Мы говорим о праве крестить детей, потому что, по слову древнего апологета, "душа - по природе христианка". Если бы был выбор между религиями как выбор между мистическими путями и дорогами к Богу, тогда было бы понятно, что человек может выбрать путь, соответствующий его призванию и индивидуальности. Но христианство не имеет альтернативы, которая могла бы заменить его. Перед человеком два пути: к жизни и к смерти, к Богу и к дьяволу. Вне крещения человек находится под печатью первородного греха, во власти вечной смерти. Родители не знают, спасутся ли их дети, но они надеются. Вера, надежда и любовь родителей, желание ребенку блага, как себе, и соучастие его в вашем благе благодати - вот нравственные основы крещения. Ребенок может не оправдать крещения, но и получивший крещение в старости также может не оправдать его. Противостоит вере гордыня, а заповедям - развращенная воля. Рождая физически ребенка, мать тоже не знает, что выйдет из него и оправдает ли он в своей жизни имя человека, однако она надеется, что ее ребенок будет ее утешением и счастьем, поэтому даже плотское рождение соединено с верой, надеждой и любовью. Господь после крещения от Иоанна удалился в пустыню, где был искушаем от демонов. Христианину предстоят искушения и борьба. После крещения покой бывает только кратким утешением, как бы отдыхом, а истинный покой - в благодати, в состоянии будущей жизни, в тайне вечности, - покой, который завоевывается в жестокой борьбе. Ветхий Завет содержит в себе не только пророчество о Мессии, но и прообразы Нового Завета. Таинство крещения является воссоединением человека с полнотой Церкви через жертву Христа в Духе Святом. Первый плод крещения - прощение первородного греха, через который осуществилась власть демона над человеком. Прообразом этого таинства в Ветхом Завете служил обряд обрезания, который стал обязательным со времен Авраама, но существовал еще до Авраама у многих народов мира. Первым плодом этого обряда являлось включение ребенка в ветхозаветную Церковь. Он становился членом религиозной общины. Обряд совершался в восьмой день. Восемь - знак вечности. Обряд указывал на предназначение человека к вечной жизни. Во время обряда младенцу давалось имя, - знак спасения. Метафора имя, записанное в книге жизни, часто встречается в Библии. Имя - принадлежность личности. Ангелы и люди имеют имена. У животных нет имени, а есть кличка как звуковой сигнал. Имя - достоинство человека, имя носит в себе идею возможности принадлежать к небесной Церкви. Обрезание крайней плоти имело два значения: первое - нравственное, борьба со страстями. Здесь берется половая страсть как концентрат всех страстей, которые надо обуздывать силой ума и воли. Это указывает на будущее очищение души от первородного греха, который человек получает в крещении. Второе - мистический аспект, посвящение потомства Богу, так как Потомок Адама должен, по божественному обетованию, "стереть голову змея"; другими словами, обряд поддерживал веру в рождение Мессии. Крещение - это исполнение обетования и воспоминание о смерти и воскресении Спасителя. Обряд обрезания соединен с пролитием крови младенца, которое указывает на искупительную жертву. В Библии содержится категорическое повеление Аврааму об обрезании его семьи, домочадцев и рабов. Эта заповедь повторно дается Моисею, она распространяется на пришельцев, живущих среди израильтян и составляющих вместе с ними одну религиозную общину. Прообраз не может содержать ложную идею; обрезание младенцев в Ветхом Завете свидетельствует о необходимости присоединения младенца к Церкви (ветхозаветной), что в новозаветное время совершается через таинство крещения. Все возражения баптистов против крещения младенцев с таким же основанием можно отнести к обряду обрезания младенцев. Божественное повеление подтверждало необходимость этого обряда; значит, еще более необходимо раскрытие и исполнение его символов и пророчеств в Новом Завете, то есть таинство крещения. Если баптисты говорят, что время Ветхого Завета прошло, то и мы согласны с этим, но именно потому, что Ветхий Завет раскрылся, исполнился, осуществился в Новом Завете, как зерно, умирая в земле, продолжает жить и раскрывается в колосе пшеницы. В Послании апостола Павла к Колоссянам явно указывается связь между обрядом обрезания и крещения как прообразом и его исполнением. Обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; быв погребены с Ним в крещении (Кол. 2, 11-12). Вне крещения не может быть спасения, потому что только в таинстве крещения Голгофская Жертва становится жертвой в отношении к крещаемому, как бы принесенной лично за него. До пришествия Христа на землю души умерших сходили в ад, в том числе души младенцев. Если бы младенцы могли быть спасены одной своей личной невинностью, несовершением сознательных грехов на уровне рефлексивной одиночности своих действий, то тогда и во времена Ветхого Завета души младенцев не сходили бы в ад, дожидаясь времени искупления и спасения. Кто родится чистым от нечистого? Ни один (Иов. 14, 4). В Посланиях, а особенно в Деяниях святых Апостолов рассказывается о крещении целых семейств. После проповеди Апостолов в Самарии принимали крещение села, то есть все их жители. В Деяниях апостолов указано, что крестился дом темничного стража и дом начальника синагоги Криспа (Деян. 16, 33; 18, 8), дом Стефана (1 Кор. 1, 16). Под домом подразумеваются все члены семьи, родственники, а также слуги и рабы, если они дают согласие в юбилейные годы пребывать с хозяином до самой смерти. Возражение, что в этих семьях не было детей, малоубедительно, оно не выдерживает критики. Крисп, который со своим домом принял крещение, был начальником синагоги. По законам Талмуда, ни раввином, ни начальником синагоги не имеет право быть человек, не имеющий детей, так как это воспринималось как знак наказания и отвержения. Многочисленность детей и потомков считалась наградой за праведность, поэтому бесчадие иудея или его взрослых детей преграждало ему путь к каким-либо должностям в синагоге. В книге Бытие (17, 11) обрезание названо знамением завета, знаком союза (крещение - это вхождение в Новый Завет, осуществление союза). Этот обряд в новозаветной Церкви исчез не потому, что он был признан ошибочным, а потому, что он осуществился с приходом Мессии. Необрезанный... мужеского пола... в восьмой день истребится... ибо он нарушил завет (Быт. 17, 14). Эта казнь нарушителей завета - прообраз вечной смерти тех, кто остался без крещения. Второй прообраз таинства крещения в Ветхом Завете - это Ноев ковчег (1 Пет. 3, 18-21). Вместе с тем это образ Церкви, в которую человек входит через крещение. В волнах всемирного потопа погибло все человечество, кроме тех, кто вошел в ковчег, в том числе погибли дети и младенцы. Грех был уничтожен вместе с грешниками, так как в то время еще не было Церкви Христовой и возрождающего действия ее, которое могло бы исцелить душу человека, положить разделение между человеком и грехом, дать силы человеку противостоять тому потоку греха, зла и разврата, который покрыл землю до водного потопа. Еще один ветхозаветный прообраз крещения - прохождение израильтян через Чермное (Красное) море. Все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море (1 Кор. 10, 1-2). Облако - символ благодати, море - купели крещения. Сам Моисей - прообраз Христа в смысле пророческого служения. Через Моисея дан Ветхий Завет, через Христа - Новый Завет. Израильтяне вышли из Египта вместе со своими семьями, они прошли по дну расступившегося моря, держа на руках своих детей и младенцев, следовательно, в событиях, имеющих прообразовательный смысл, участвовали младенцы. Если младенцы не способны к осознанной вере на уровне суждений, то они не лишены другого аспекта - веры на уровне интуиций и мистических переживаний. Господа окружали дети; ученики Христа, видимо, считая, что дети неспособны к пониманию Евангелия, не допускали их ко Христу, но Господь сказал: Не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное (Мф. 19, 14). Вряд ли эти слова можно понять только в буквальном смысле. Душа приходит ко Христу через действие благодати. Дети ощущали благодать, потому спешили ко Христу, встречали и окружали Его, между тем как их отцы, обученные букве закона, проявили большую холодность. Особенно это было видно во время торжественного входа Господа в Иерусалим, называемого Вербным Воскресением. Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу (Мф. 21, 16, ср. Пс. 8, 3). Сердце детей оказалось более восприимчивым к Свету Евангелия, чем изощренные умы иудейских книжников. В Евангелии от Марка написано, что Господь благословил детей и возложил на них руки. Благословение - это священнодействие, значит, дети были способны и готовы принять благодать Божию. Одной из важных причин крещения младенцев в самом раннем возрасте служит неизвестность срока человеческой жизни. Апостол Павел говорит о том, что день спасения - сегодня, а завтрашний день для нас неизвестен. Смерть посещает не только глубоких старцев, стоящих на краю могилы, но умерщвляет детей, как серп земледельца срезает вместе с пожелтевшей травой еще не распустившиеся цветы. Она вырывает младенцев из рук матерей. Надписи на могильных плитах говорят о том, сколько детских душ ушло в неведомый мир еще до того, как они начали произносить первые слова. Мы не владеем временем, а время владеет нами. Будущее неведомо и непроницаемо для человека, как темная бездна. Смерть - это разлучение души и тела. После смерти крещение души невозможно. Душа идет в вечность с клеймом первородного греха не как волевой участник преступления, а как потенциальный носитель зла, уходит, не возрожденная благодатью, не получив крещения водой и духом, без которого, по слову Спасителя, никто не может получить Царствия Небесного (беседа Христа с Никодимом). Нужно как можно раньше ввести ребенка в поле действия благодати. До крещения благодать Божия действует извне, после крещения она обитает в сердце человека. О том, что ребенка надо воспитывать с самого рождения, знали уже древние мудрецы. Однажды мать принесла ребенка к Сократу с просьбой научить, как воспитывать его. Сократ спросил: "сколько ему лет?" Мать ответила: "Два года". Сократ сказал: "Поздно, теперь надо перевоспитывать".При крещении ребенка мы стремимся к тому, чтобы благодать с самого раннего возраста, действуя в нем, невидимо воспитывала и учила его. В современной церковной практике известны обращения к духовенству с просьбой "раскрестить", исходящие от тех, кто впадает в ту или иную форму сатанизма. При этом просящие утверждают, что крещение мешает их оккультным занятиям. - Изд. ^О почитании святых