- Вы об этом не забыли предупредить еще давеча, прежде чтения.

- Всё равно, повторяю опять: какова бы ни была сила ваших возражений, я от моего намерения не отстану. Заметьте, что этою неловкою фразой или ловкою - думайте как хотите - я вовсе не напрашиваюсь, чтобы вы поскорее начали мне возражать и меня упрашивать, - прибавил он, как бы не выдержав и вдруг впадая опять на мгновение в давешний тон, но тотчас же грустно улыбнулся своим словам.

- Я возражать вам и особенно упрашивать, чтоб оставили ваше намерение, и не мог бы. Мысль эта - великая мысль, и полнее не может выразиться христианская мысль. Дальше подобного удивительного подвига, который вы замыслили, идти покаяние не может, если бы только...

- Если бы что?

- Если б это действительно было покаяние и действительно христианская мысль.

- Это, мне кажется, тонкости; не всё ли равно? Я писал искренно.

- Вы как будто нарочно грубее хотите представить себя, чем бы желало сердце ваше... - осмеливался всё более и более Тихон. Очевидно, "документ" произвел на него сильное впечатление.

- "Представить"? - повторяю вам: я не "представлялся" и в особенности не "ломался".Тихон быстро опустил глаза.- Документ этот идет прямо из потребности сердца, смертельно уязвленного, - так ли я понимаю? - продолжал он с настойчивостью и с необыкновенным жаром. - Да, сие есть покаяние и натуральная потребность его, вас поборовшая, и вы попали на великий путь, путь из неслыханных. Но вы как бы уже ненавидите вперед всех тех, которые прочтут здесь описанное, и зовете их в бой. Не стыдясь признаться в преступлении, зачем стыдитесь вы покаяния? Пусть глядят на меня, говорите вы; ну, а вы сами, как будете глядеть на них? Иные места в вашем изложении усилены слогом; вы как бы любуетесь психологией вашею и хватаетесь за каждую мелочь, только бы удивить читателя бесчувственностью, которой в вас нет. Что же это как не горделивый вызов от виноватого к судье?- Где же вызов? Я устранил всякие рассуждения от моего лица.Тихон смолчал. Даже краска покрыла его бледные щеки.- Оставим это, - резко прекратил Ставрогин. - Позвольте сделать вам вопрос уже с моей стороны: вот уже пять минут, как мы говорим после этого (он кивнул на листки), и я не вижу в вас никакого выражения гадливости или стыда... вы, кажется, не брезгливы!..Он не докончил и усмехнулся.- То есть вам хотелось бы, чтоб я высказал вам поскорее мое презрение, - твердо договорил Тихон. - Я пред вами ничего не утаю: меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость.Что же до самого преступления, то и многие грешат тем же, но живут со своею совестью в мире и в спокойствии, даже считая неизбежными проступками юности. Есть и старцы, которые грешат тем же, и даже с утешением и с игривостью. Всеми этими ужасами наполнен весь мир. Вы же почувствовали всю глубину, что очень редко случается в такой степени.- Уж не уважать ли вы меня стали после листков? - криво усмехнулся Ставрогин.- Отвечать прямо о сем не буду. Но более великого и более страшного преступления, как поступок ваш с отроковицей, разумеется, нет и не может быть.- Оставим меру на аршины. Меня несколько дивит ваш отзыв о других людях и об обыкновенности подобного преступления. Я, может быть, вовсе не так страдаю, как здесь написал, и, может быть, действительно много налгал на себя, - прибавил он неожиданно.Тихон смолчал еще раз. Ставрогин и не думал уходить, напротив, опять стал впадать мгновениями в сильную задумчивость.- А эта девица, - очень робко начал опять Тихон, - с которою вы прервали в Швейцарии, если осмелюсь спросить, находится... где в сию минуту?