Можно было бы сблизить идею "созерцания" и с идеей "воображения"; но созерцание не блуждает беспредметно, оно сосредоточено и направлено (интенционально) и потому оно призвано "вступать" (во-ображать-себя), в объективный состав созерцаемого предмета.

Созерцание отличается от "фантазии" своей ответственностью и предметностью; оно не "фантазирует", а концентрируется и отдает свою интернациональную энергию любимому духовному содержанию.

Наконец, можно было бы описать созерцание как "непосредственное восприятие", но с тем пояснением, что эта непосредственность осуществляется силой духовной любви и художественного вчувствования и что это восприятие обращено к религиозному предмету.

Раз выработанное и выношенное, сердечное созерцание открывает человеку доступ к религиозному опыту. Воспринять Бога, "принять" Его, уверовать в Него и предаться Ему можно только силой цельного сердечного созерцания. Никакое рассуждение, никакое доказательство, никакое волевое решение подавить в себе все сомнения и заставить себя веровать - не могут заменить сердечного созерцания. Ибо вера дается через вчувствование в духовное Совершенство, - вчувствование, удостоверяющее даже вопреки всяким рассудочным "противо-доказательствам" и вносящее в душу цельность, недоступную ни для какой волевой дисциплины.

Однако сердечное созерцание имеет, далее, способность присоединяться ко всякому культурно-творящему акту и сообщать ему особую глубину и чистоту, особую укорененность, духовную значительность, жизненную силу и содержательное богатство.

Так, присоединяясь к мысли, оно дает ей проникновенность любви и созерцательную силу. На этом пути возникали все великие философии и все глубокие богословские учения. Именно этим путем шли гениальные ученые и в пределах эмпирической науки, ибо они не просто "наблюдали" свой предмет или "размышляли" над ним, но созерцали любовью и духом его живую самосуть.

Присоединяясь к воле, сердечное созерцание связует ее совестью, сообщая ей ее настоящую глубину и подлинное благородство, и научая ее видеть свою цель и измерять ее сразу мерилами совершенства и живой реализуемости.

Овладевая художественным творчеством, сердечное созерцание указывает ему его достойнейшие и значительнейшие предметы и дает ему дар любить, видеть и петь.Овладевая правосознанием, сердечное созерцание раскрывает в нем его глубочайший корень - волю к духу, добру и справедливости и превращает его в живую правовую интуицию.Все акты человека обновляются, очищаются и углубляются от участия этой драгоценной духовной силы. Все сферы жизни заживают новыми содержаниями: воспитание, преподавание, дружба, брак, семья, врачевание, служба, суд, воинское дело, политика, хозяйство - все приемлет дары религиозного обновления, в которых так настоятельно нуждается современная культура человечества (см. мою книгу "О грядущей культуре" - "Blick in die Ferne" - И.И.).И все те элементы религиозной жизни, которые я только что критически рассмотрел и отверг как неспособные и непризванные стать главным источником религиозного опыта, находят свой духовный смысл и свою жизненную меру именно через сердечное созерцание. Так земная любовь находит свой смысл как цельное выражение духовной близости. Страх облагораживается и становится сердечным благоговением перед Богом. Человек научается просящей молитве и постигает с ясностью, о чем можно просить Бога и о чем нельзя. Магия перестает быть соблазнительной, потому что человек научается смирению и чувствует себя уже получившим не по заслугам - и силу духа, и власть сердца. Созерцание ограждает его от отвлеченного интеллектуализма, сердце угашает опасности бесплодного рассудка, и трезвение заменяет плоскую "трезвость". А безответное успокоение в слепой покорности не обещает ничего положительного тому, кто обладает силой автономного сердечного созерцания.Именно в этом направлении предносится мне грядущее религиозное возрождение человечества как возможное, желанное и творчески благодатное.Глава 6. Предметность религиозного опыта