Поезд шел медленно, погода стояла дождливая, день сумрачный, под стать моему настроению. Ехали молча, бездумно смотрела в окно, за которым проплывали оголенные деревья, кусты, телеграфные столбы. Лена читала книгу. Я перестала смотреть в окно, озлобленно уставилась взглядом в угол купе, ругая себя и проклиная за малодушие, бесхарактерность, что согласилась поехать к неизвестному попу. Чем он может помочь? Вернет потерянное? Какая глупость, слов утешения я слышала уже много.

Поезд пришел в город, дошли до дома, дернули ручку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, приветливо встретила и сказала: “Как раз к обеду, входите. Отец Арсений сказал, что приедете”. Что за чушь, откуда он мог знать о нашем приезде? Я еще более озлобилась, а под ногами назойливо путался большой кот, что еще более раздражало. Разделись, вымыли руки, вошли в столовую. Большая комната, длинный стол и стулья вокруг стола и около стен, в ней никого не было. Лена расцеловалась со встречавшей нас женщиной, назвав ее Надеждой Петровной, и куда-то вышла. В столовую стали заходить незнакомые люди, пришла Лена, представив меня вошедшим. Во мне все клокотало от злости, возмущения на Лену и себя. Зачем я здесь? Обедать в чужом доме? Увидеть неизвестного попа, о чем-то поговорить с ним, для чего это надо? Мое огромное горе все равно останется со мной.

Сели за стол, меня посадили рядом с мужчиной примерно моих лет, сказав, что его зовут Георгий.

Вошел священник выше среднего роста, худощавый, с добрым, но усталым лицом. Поздоровался, прочел молитву перед трапезой (обедом), благословил, я не перекрестилась. О чем велся разговор за обедом, забылось, противный кот терся о ноги и раздражал, хотелось отшвырнуть его ногой. Обед кончился, прочли молитву, все стали расходиться, остались в столовой только я и о. Арсений. Встав с кресла и подойдя ко мне, он сказал: “Пойдемте”.

Словно в полусне пошла, он посадил на диван сказал: “Расскажите, зачем приехали к неизвестном попу”. Вот здесь-то меня прорвало, почти с криком, злобой, ненавистью и даже оскорблениями стала говорить. Он молча сидел, я все говорила, вероятно, повторяясь, и все время твердила: “Зачем?” Устала, выговорилась и с удивлением взглянула на священника. Где же слова утешения, успокоения, где же обещанная Леной духовная помощь?

Отец Арсений встал, молча поправил лампадки, зажег несколько свечей и, подойдя ко мне, произнес: “Встаньте на колени”. Я безропотно встала и опустилась на колени. Положив руку мне на голову, он стал читать молитвы, много раз называя мое имя, дочери Анны и мамы Наталии, потом сам опустился на колени и стал читать молитву Пресвятой Богородице [4]: “Царице моя Преблагая, надежда моя Богородице, защитнице сирым и странным, обидимым покровительница, погибающим спасение, всем скорбящим утешение, видишь мою беду, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне немощной, укрепи меня страждущую. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их, простри руку надо мною, ибо не на кого мне надеяться, только Ты одна защитница у меня и предстательница перед Господом, ибо согрешила я безмерно и грешна перед Тобою и людьми. Будь же, Матерь моя, утешительницей и помощницей и спаси мя, отгони от меня скорбь, тоску и уныние. Помоги, Матерь Господа моего”. И прочел: “Днесь верные людие, духовно торжествуем, прославляюще Заступницу усердную рода христианского и притекающе к пречистому Ее образу взываем сице: О Премилостивая Владычице Богородице, подаждь нам нечаянную радость, обремененным грехми и скорбьми многими, и избави нас от всякого зла, моляще сына Твоего Христа Бога нашего спасти души наша” (тропарь иконе Божией Матери “Нечаянная Радость”).

Ясно, отчетливо были прочитаны слова молитв, теплота и необыкновенная проникновенность голоса о. Арсения первый раз в жизни довели до самой глубины моей души сокровенность, горячее дыхание моления к Пресвятой Богородице, защитнице и покровительнице нас, грешных. “Утром, днем и вечером выберите время, будь то дома, на работе, в дороге, и читайте эти молитвы, и Она, Матерь Божия, обязательно поможет Вам. Ходите чаще в церковь, где есть чудотворная икона “Нечаянной Радости”, читайте акафист. Никаких слов утешения, рассуждений о Вашем горе говорить не нужно, в этих молитвах вмещается вся Ваша земная скорбь, молитесь. Приезжайте ко мне с Леной”, – и, осторожно взяв за плечи, предварительно благословив, повел к двери.

Утром рано исповедовалась и причащалась, на исповеди о. Арсений сказал: “Горе Ваше огромно, ему нет измерения и сравнения, Вы – мать и жена погибших, но ни Вы, ни я не знаем волю Господа. Боль огромна, и я, иерей Арсений, понимаю это, но склоняюсь перед волей Божией. Только Он, да, да, только Ему открыты пути жизни человека. Отцы Церкви говорили, что Господь призывает к Себе человека в лучшие мгновения жизни. Молитесь об ушедших, читайте молитвы Пресвятой Богородице и помните две главнейшие заповеди Господни: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки” (Мф. 22, 37–40). Войдя в столовую, посмотрите на лица сидящих. Многие из них несут в себе тяжесть большого горя, но они спокойны, ибо верят в Бога. Вечером за столом Вы сидели рядом с Георгием Алексеевичем, он перенес огромное горе. У него убили дочь и жену, предварительно надругавшись над ними, но посмотрите, как он это переносит, он в глубокой скорби, но весь в молитве”. Необычная была эта исповедь, так я никогда не исповедовалась. Начинала рассказывать, а он двумя–тремя заданными полувопросами приоткрывал самое затаенное, тщательно скрываемое от всех и даже от самой себя, что ранее старалась никогда не вспоминать, а сейчас говорила священнику. Да и не могла умолчать, видела и понимала, что о. Арсений знает, что лежит на дне моей совести, и если что недоговаривала, то ощущала неполноту раскаяния и возвращалась к упущенному. Многое, что наслоилось в отношениях с погибшим мужем Николаем и мамой, поняла по-другому, увидела свои ошибки и даже гибель сына и мужа стала воспринимать по-другому. Исповедь у о. Арсения словно сняла завесу, отделявшую мою душу от веры, многое пришлось переосмысливать, духовно переоценивать. Я была безгранично благодарна Лене за то, что она привезла меня к о. Арсению, это еще более укрепило нашу дружбу, появились новые интересы и темы для задушевных разговоров с Юрием и Леной. Был обед, наступил вечер, собрались к ужину, разговор шел о церковных новостях, здоровье мне неизвестной Наталии Петровны, о методах траволечения. Отец Арсений тоже принимал участие в разговоре, ел очень мало, хотел выпить две чашки какого-то настоя, но доктор, которую называли Люда, отобрала у него вторую чашку, сказав: “Отец Арсений, Вы мой духовный наставник, но сейчас хотели обмануть меня и выпить больше положенного, а я это запрещаю, больше одной чашки при Ваших отеках пить нельзя”. Окружающие заулыбались. Большой кот, что прежде раздражал меня, прыгал ко всем на колени, забрался ко мне и лизнул щеку. Бросив все на пол, вложил руки для благословения, порывисто шагнул к о. Арсению. “Батюшка! Отец Арсений, благословите”, – и, получив благословение, сгреб о. Арсения в охапку и стал целовать, и мы увидели, как по лицу шумливого гиганта и о. Арсения потекли слезы, радость встречи была взаимной. Потом большой человек подошел к Надежде Петровне (хозяйке дома и духовной дочери о. Арсения), поднял за плечи, повторяя “Петровна! Петровна!”, крепко расцеловал и пошел по кругу, обязательно целуя и что-то говоря каждому, то поднимая кого-нибудь, то просто обнимая. Подошел ко мне, поднял, крепко поцеловал и почему-то сказал: “Хороша Маша, да не наша, не горюй, милая, скоро место себе найдешь”, – посадил на стул и пошел дальше. Он был настолько огромен, шумлив и до удивительности добродушен, что обижаться на него было невозможно, и все рады были его появлению, хотя потом я поняла, что его знали и любили о. Арсений, доктор Юля и Надежда Петровна, а все остальные видели впервые. “Ну, а теперь примусь за подарки, рыбу в Астраханских лиманах две недели ловил”. Развязав длинный сверток, достал огромного осетра, может быть севрюгу, передавая о. Арсению, сказал: “Отец Арсений, он до копчения вот такой был” – и широко раздвинул руки почти до противоположной стены. “Даниил Матвеевич! Ты руки-то сократи, севрюгой стену пробьешь”, – улыбаясь сказал о. Арсений. “Так я же рыбак, мы, рыбаки, поймали щуку в треть метра, а обязательно кажем в метр, рыбаки только больших рыб ловят”. Сидевшие за столом засмеялись. “Ну, а теперь каждому – подарок, первый, Петровна, тебе, – и достал трехлитровую банку черной икры, – сам ловил, сам солил, пальчики оближешь, да знаю, Петровна, гостям и о. Арсению скормишь”. Обошел всех сидящих и каждому давал огромный кусок осетрины или банку черной или красной икры. Подошел ко мне, внимательно посмотрел и громко сказал: “В первый раз приехала?” – “Да, да”, – ответила я. “Вижу, в горе, большом горе, вот этот сверток в Москве развернешь, банку с черной икрой больной матери отдашь, а вот – дочери”. – Опять поднял меня со стула и трижды расцеловал. “Не грусти, милая, Господь милостив, молись Ему” Никто со мной так не обращался, но обижаться на Даниила Матвеевича было невозможно, слишком был непосредствен. Но откуда он мог знать о моем горе, маме и дочери? Мне показалось, что о. Арсений был этим также удивлен. Надежда Петровна накормила Даниила Матвеевича, вечерний чай закончился, недолго велись общие разговоры, договаривались, когда кто уедет, о встречах в Москве.