Библия в то время была основой всех искусств, наук и литературы. Радикальный сепаратист Роберт Браун выразил это, может быть, слишком сильно, когда в 1590 г. сказал своему родственнику лорду Бергли, что “слово Божие точно устанавливает все необходимые и общие правила искусств и всякого знания”[131]. Но многие согласились бы с ним. Однако оставались проблемы толкования. Писание, говорил Томас Тейлор, в отличие от всех других произведений, “не может ошибаться или говорить что-либо противоречащее истине или самому себе”. Но его не всегда легко истолковать. “Ни один человек не может найти истинный смысл Писания своим собственным умом или соображением”, — добавлял Тейлор. Для подлинного понимания “обратись к молитве”, не к знанию[132]. Тем не менее Библия принималась как главный авторитет в экономике и политике, не менее чем в религии и морали. Литература тех времен испещрена ссылками на Ветхий и Новый Заветы, многие из которых мы сейчас не приводим.

Выражения и темы из Библии до такой степени вошли в повседневный обиход, что от нас сейчас требуются немалые усилия, чтобы понять их. Люди, перед которыми вставала какая-нибудь проблема, наугад листали страницы Библии, чтобы найти текст, который дал бы им руководящую идею[133]. Во время гражданской войны верили, что жизни многих сторонников парламента “были спасены потому, что пули ударялись о маленькие карманные Библии, которые они носили с собой”[134]. У безбожных кавалеров не было такой защиты. Общепринятой была вера в то, что Бог (и дьявол) могут вмешиваться в повседневную жизнь. Нам сейчас легче принять послушную законам вселенную, в которой “действия Бога” редки. Иначе было, когда люди жили в деревянных домах, крытых соломой, легко подверженных возгоранию, не имевших к тому же страховки; тогда не существовало обезболивающих лекарств, но зато часто случались вспышки чумы и голода, медицинская служба была весьма посредственной и в любом случае не по карману бедным. Боль, голод, внезапная и безвременная смерть были нормальными явлениями. Когда старики не носили очков и не существовало искусственного освещения по вечерам, легко было видеть духов и чудеса. Если кто-то в вашей семье неожиданно умирал или его поражала таинственная болезнь, вы, вероятно, могли думать, не ведьма ли навлекла эти беды. Если вы хотели возвратить себе потерянную или украденную собственность, вы искали совета у “ведуна” — мужчины или женщины. Только в XVII веке стали придавать значение законам природы; тем не менее ученые больше всех старались показать, что наука доказывает существование Бога и совместима с Библией. Только с нашей современной позиции мы различаем между тем, что было “рациональным” в науке XVII в., а что нет.

Бойль и Ньютон находились по обе стороны разделительной черты.

Библия присутствовала в повседневной речи. Старая леди из Кингстона, которая крикнула убийце герцога Бекингема, когда его везли в Тауэр, “Да благословит тебя Бог, маленький Давид!” — приветствовала убийцу Голиафа того времени. Голиаф был филистимлянином, одним из иноплеменных правителей Израиля. В “Самсоне-борце” Милтон использовал выражение “филистимское иго” для обозначения “нормандского ига”: ига иноплеменных тиранов[135]. Среди обвинений, сопровождавших импичмент Страффорда в 1641 г., было то, что он повторил королю совет, данный идолопоклоннику Ровоаму: “Мизинец царя будет толще чресл закона”. И не было нужды напоминать ответ народа: “По шатрам своим, Израиль!”; “и отложился Израиль от дома Давидова до сего дня”[136]. “По шатрам своим, Израиль!” — таково было название памфлета, против которого король выразил протест в 1642 г., и зов этот часто повторялся в годы революции — например, в заключении близкого к диггерам памфлета “Свет, воссиявший в Бекингемшире” (декабрь 1648 г.)[137].

В 1648 г. Оливер Кромвель, настаивая на разрыве отношений с Карлом I, говорил членам парламента: “Написано: ‘Ты не должен позволять лицемеру править’”. Кромвель полагал, что его аудитория не нуждается в том, чтобы давать точную ссылку, хотя он (или тот, кто за ним записывал) вспомнил цитату из книги Иова (34.30) неточно[138]. Когда Бальстрод Уайтлок в январе 1650 г. сделал предложение одной вдове, она отвергла его, сославшись на слова 1-го Послания к Тимофею (5.11): “Молодых же вдовиц не принимай, ибо они, впадая в роскошь в противность Христу, желают вступать в брак”[139]. Обвинения против Баниана в 1661 г. характеризовали его как “пагубного человека” (Деян. 24.5). Преподобный Эдвард Фоулер, впоследствии епископ Глостерский, также использовал библейский язык, характеризуя Баниана как “мятежный дух”, “бессловесное животное”, которое следует “уловить и истребить” (2 Петр. 2.12)[140]. Библейские тексты оказали явное влияние на Баниана во время его отчаянного диалога с Сатаной, записанного в “Милости изобильной”[141].

Генри Мартен, не самый благочестивый из членов парламента, с удовольствием цитировал Библию, выступая против благочестивых. Когда Ассамблея богословов требовала “божественного права юрисдикции” для духовенства, Мартен сравнил их с сыновьями Зеведея, которые хотели ни больше ни меньше как сидеть по обе стороны Христа на небесах. Богословы с еще меньшей скромностью “охотно согнали бы Христа с его престола, чтобы самим усесться на него и поместить палату лордов по правую руку, а палату общин по левую”[142]. В проекте билля об отмене монархии Мартен заявлял, что нация “вернется к древнему правлению республики”. Когда его упрекнули за “прискорбную ложь”, заключавшуюся в слове “вернется”, Мартен кротко ответил, что “существует текст, который тревожил его дух в течение нескольких дней и ночей, о человеке, слепом от рождения, чье зрение было в конце концов восстановлено” (Иоанн, 9.1)[143].

Я разбирал отношение к Библии, выражавшееся главным образом авторами, которые находились на парламентской, или пуританской стороне. Многие пуритане, например, думали, что “Книга забав” была приглашением к тому, чтобы нарушить четвертую заповедь. Но и воззрения роялистов-англикан равным образом основывались на Библии. В 1633 г. во время шотландского пресвитерианского богослужения короля обвинили в том, что он не соблюдает приличий; Конрад Рассел правомерно полагает, что имелось в виду противоречие со словами 1-го Послания к коринфянам (14.40): “Только все должно быть благопристойно и чинно”. Лорд Герберт Чербери, поучая Карла относительно королевской супрематии, черпал все свои аргументы из Библии, а не из английских статутов[144]. То же самое делал автор “Царственного образа”.Мы здесь должны остерегаться анахронизма. Если мы скажем, что политика и экономика обсуждались с помощью ссылок на Библию, то это может привести к предположению, что люди тогда испытывали такое влияние “религии”, которого они не испытывают в XX столетии. Высказанная в XIX в. идея, что Английская революция XVII в. была “пуританской революцией”, и современная точка зрения о том, что это была “последняя из религиозных войн”, иллюстрируют эту проблему. Казнь Карла I оправдывалась в религиозных терминах, но вряд ли мы будем рассматривать ее сегодня как религиозный акт. Милтон считал религиозным долгом ненавидеть врагов Божиих, которые в большинстве случаев являлись и его политическими оппонентами. Мы должны различать между библейскими идиомами, с помощью которых люди выражались, и их действиями, которые сегодня мы должны описывать в секулярных терминах. Но в то же время следует избегать другой крайности — предположения, что “религия” использовалась лишь как “маска”, чтобы прикрыть “действительные” мирские цели. Это могло быть справедливым в отношении некоторых лиц; но для большинства людей Библия была настольной книгой, отвечавшей на все их мысли. Таким образом, когда ученые в результате трудоемких исследований доказывают, что левеллеры, или Милтон, или Уинстэнли “испытывали воздействие религии”, они доказывают не более, чем то, что эти мыслители жили в XVII веке. Тогда Библия была источником буквально всех идей; она давала и выражения, в которых эти идеи обсуждались. Гоббс и Филмер пользовались языком Библии не менее, чем левеллеры, или Милтон, или Уинстэнли. Как иезуиты, так и радикальные члены парламента защищали свое дело с помощью библейских аргументов. Сказать, что Английская революция имела дело с религией, — это тавтология. Просто она происходила в XVII веке.Конрад Рассел вслед за Айваном Рутсом недавно весьма точно указал на британский контекст Английской революции[145]. Но современники видели свою ситуацию в гораздо боле широком контексте — международном. От Джона Фоукса до Джона Коттона они представляли себе тот исторический кризис, участниками которого себя сознавали, как “последние времена” этого мира, приближение к Тысячелетнему царству. Они сознавали, что Англии не удалось исполнить свое предназначение стать избранным народом: будучи великой европейской державой, она не пришла на выручку протестантам в Тридцатилетней войне; будучи потенциально великой морской державой, она разрешила противникам христианства монополизировать обе Америки. Когда мы спрашиваем, руководствовались ли те, кто защищал войну с Испанией, религиозными или экономическими соображениями, на наш вопрос невозможно ответить. Современники не могли бы ответить на него, да они его и не задали бы. Это вопросанахронизм.Другая форма анахронизма — это наклеивать более поздние деноминационные ярлыки на события, относящиеся к более ранним периодам. Говорят о пресвитерианах, индепендентах, баптистах и квакерах в 1640-х и 1650-х годах; но в то время еще не существовало организованных сект, которые приняли бы эти наименования. Одни, кого называли “пресвитерианами”, посещали церкви, которые мы должны были бы назвать “индепендентскими”; некоторые “индепенденты” были старейшинами государственной пресвитерианской церкви[146]. Люди, которых называли “баптистами”, не соглашались с крещением взрослых, а также с доктриной предопределения. Большинство квакеров в 1650-х годах не были пацифистами: Фокс уговаривал Кромвеля вести свои армии на разграбление Рима[147]. Если мы спросим, к какой религиозной деноминации принадлежали такие известные персонажи, как Оливер Кромвель, Милтон, Джерард Уинстэнли или Марвелл, мы не получим ответа. Да это и не существенный вопрос. Слово “секта” не следует употреблять для периода, предшествовавшего 1660 году. Профессор Дэвис доказал, к своему собственному удовлетворению, что рантеры не были сектой (что правильно), и сделал неправильный вывод, что они были плодом воображения современников и позднейших историков. Согласно той же самой логике, мы могли бы доказать, что баптистов, индепендентов и квакеров тоже не существовало[148]. Это было бы слишком как с точки зрения словоупотребления современников, так и с точки зрения сложившихся традиций исторических исследований. Но ярлыки следует употреблять с чрезвычайной осторожностью; мы не должны забывать о неопределенности религиозных группировок до того времени, когда преследования вынудили организоваться тех, кого мы можем называть “сектантами” лишь после 1660 г. В сроковых и пятидесятых вы, идя по улице, не нашли бы зданий с названиями “Баптистская часовня”, “Конгрегационалистская часовня” или “Квакерский дом для собраний”; вы нашли бы конгрегации верующих-единомышленников, собирающихся там, где они могли найти помещение — в пабах или в частных домах. Они могли бы считать себя частью Церкви Христовой и противились бы всякой попытке навязать им ярлык секты. Их конгрегации включали любителей проповеди, искателей, не привязанных ни к одной из существующих конгрегаций.Такие ярлыки раздавались врагами; “так называемые квакеры” долго сопротивлялись этому прозвищу, данному им отнюдь не в благожелательном духе. Но после 1660 г. конгрегациям пришлось объединиться, чтобы защитить себя от преследований; и организация многих означала исключение немногих, проведение разделительных линий и определение границ между сектами. Когда Карл II предложил “терпимость” диссентерам в 1672 г., конгрегации должны были зарегистрироваться под специальным названием, чтобы обрести права. Церковь Баниана зарегистрировалась как Конгрегационалистская, хотя Баниана часто считают баптистом. Выбор в 1672 г. мог быть чисто случайным. Джон Джиббс, который написал предисловие к книге Баниана “Несколько вздохов из ада” (1658), получил в 1672 г. разрешение быть пастором пресвитерианской церкви в одном месте и конгрегационалистской церкви в другом. В следующем десятилетии он стал еще пастором баптистской конгрегации[149]. Не имеет смысла спрашивать, к какой деноминации он принадлежал. Историки, сталкиваясь в документах с людьми, на которых в сороковых и пятидесятых годах стоял ярлык “пресвитерианин” или “баптист”, слишком легко приписывали им характерные черты и особенности, которые эти ярлыки приобрели значительно позже.Что более важно для нашего периода, так это различные линии разделения — противостояние протестантов и католиков, принятие или непринятие государственной церкви и десятины как средства финансирования этой церкви, рукоположения церковной иерархией как противоречащего тезису о проповеди мирян, необходимости университетского образования для священнослужителей. Некоторые историки упрекали таких защитников религиозной свободы, как Милтон и Локк, за “недостаточное понимание” своих собственных принципов. Но самим историкам не хватает понимания той исторической ситуации, в которой находились Милтон и Локк[150]. Подобным же образом милленарии существовали и внутри, и вне англиканской церкви, они были пассивными и активными. Среди нас и посейчас имеются милленарии, но тот вид активного милленаризма, который заставлял людей предпринимать революционные политические акции, исчез к концу XVII в. Епископы и сэр Исаак Ньютон все еще сохраняли академический интерес к датировке Милленниума, но когда Джон Мэйсон в 1694 г. объявил, что Христос придет в У отер Стрэтфорд в ближайший Троицын день и толпы собрались, чтобы его приветствовать, и стали обобществлять свое имущество, Мэйсон не был арестован и посажен в тюрьму как опасный агитатор: ему посоветовали полечиться. Все изменилось за сорок лет[151].Отношение к католикам также менялось, как мы увидим ниже. Некоторые милленарии-протестанты думали, что они вовлечены в борьбу с Антихристом не на жизнь, а на смерть; воззрения других на историческую ситуацию, в которой они находились, были не такими черно-белыми[152]. То же самое с различиями между кальвинистами и арминианами, которые обращались к будущему состоянию большинства людей. Существовали признающие доктрину предопределения кальвинисты внутри англиканской церкви и среди пресвитериан и отдельных баптистов вне ее. Существовали арминиане — сторонники Лода и арминиане-сектанты; “арминианство” последних было полной противоположностью арминианству прокатолических сторонников Лода. Кружок “Великой суетни” перед 1640 г. и кембриджские платоники после 1660 г. хотели примирить разум и религию, но оставались в лоне государственной церкви; люди, подобные Клементу Райтеру, Милтону и Сэмюэлю Фишеру, продолжали свои размышления вне церкви. В идеологии этого периода между консерваторами и радикалами существовали такие глубокие различия, для определения которых не годится банальное понятие "секта". В ходе изучения того, как использовали Библию в спорах XVII в., мы найдем такие расхождения в толкованиях, которые выходят за пределы деноминаций[153].