Ει υιος si του θεου (Mф. IV, 3. 6; Лк. IV, 3. 9).

49. Слова, которыми начинаются первое и второе (по Мф.) искусительные предложения диавола: если Ты Сын Божий, указывают на событие крещения. Иисус из Назарета был Сыном Божиим. Он так, был преднаречен ангелом уже при зачатии,(Лук. I, 31–35). Но особенно торжественно Он был так наименован при крещении.

Когда, крестившись от Иоанна, Он вышел из воды, Ему отверзлись небеса и увидел Духа Божия, Который сходил и ниспускался на Него. И вот голос с неба произнес: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (ουτός εστι ό υιός μου ό αγαπητός, εν ω ηυδόκησα Мф. III, 16. 17). „Это было, пишет A. В. Горский о крещении с сопровождавшими его сошествием Духа и гласом с неба, — это было торжественное посвящение Иисуса в Его всемирное служение“ [254]. „С этого времени, — пишет Дидон, — Иисус уже перестает быть плотником галилейским; покров, скрывавший Его от взоров народа, снят, и Иисус является тем, что Он есть, Христом Сыном Божиим“ [255]. С этим–то событием крещения искушение в пустыне находится в непосредственной связи [256]. „После крещения, говоря словами Гейки, — когда Иисус был еще у Иордана, мы можем вообразить Его напряженно слушающим проповедь Крестителя и наблюдающим волнующиеся толпы народа, — пока в Нем не образовалось убеждение, что закон не мог быть больше проводником спасения для пораженного грехом, каявшегося народа. Дар Духа и небесный голос могли подтвердить это убеждение… Когда Христос был отделен чрез такое высочайшее посвящение, как помазанник Божий, то Ему с этих пор вверены были возрождение народа и примирение земли с небом… Даже прежде Своего вступления в открытое служение в качестве Мессии, Он должен был размышлять об условиях жизни Своего народа и желал, со всею любовью, свойственной Его божественной природе, исцелить его от скорбей… События на Иордане были только небесным одобрением намерений, созревавших в Его груди с самых ранних лет… В откровениях иорданского крещения и во вздохах людей, толпившихся около Иоанна, Он получил божественное свидетельство о Своем посланничестве, повеление о том, чтобы Он восстал и опоясался на великое дело возвращения міра к Богу“ [257].

50. Достойно примечания, что в обращении искусителя, по евангельской истории, Иисус именуется не ό υιός του θεού, как Он был наречен гласом с неба, а οίος του θεού. 'Ο υιός τού θεου — это исключительный, или по преимуществу (κατ’ εξοχήν) Сын Божий, а υίος του θεου указывает на многих сынов (πολλοί υίοί). В этом обстоятельстве открывается спасительное значение искушений Христа, как оно раскрыто в послании к Евр. Надлежало, пишет апостол Павел, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, Вождя спасения их совершил чрез страдания. Ибо и освящающий и освящаемые, все — от Единаго; поэтому Он не стыдится называть их братьями… А как дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оныя, дабы смертью лишить силы имеющаго державу смерти, то есть диавола, и избавить тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству. Ибо не ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово. Посему Он должен был во всем уподобиться братьям, чтобы быть милостивым, и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа. Ибо как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь (II, 10–18). — В чем же заключается тайна того, что Богу, Отцу Небесному, для Которого все и от Которого все, надлежало, для приведения многих сынов в славу, т. е. для приведения людей в славу сынов Божиих, в славу богосыновства, к богосыновнему достоинству, совершить Вождя спасения людей, Иисуса Христа, Сына Божия, чрез страдания и искушения? Это тайна свободного послушания и самоуничижения воплотившегося Единородного Сына Божия и Его терпения в страданиях. Отеческое отношение Бога к человеку основывается на богоснисхождении. Бог именует и являет Себя Отцом человека не потому, чтобы человек был достоин. этого по своей природе или по своим делам, вообще обладал внешним достоинством, но по великой любви Божией, снисходящей к немощи человека и возвышающей его до внутреннего богосыновнего достоинства. Таким образом, последнее не находит соответствия во внешнем достоинстве человека, говоря иначе, богосыновнее достоинство не проявляется внешним образом, но обнаруживается в немощи человеческой природы и в ничтожестве человеческих дел. Немощь и ничтожество человека не только не препятствуют снисхождению Божию к человеку, но служат условием внутреннего богосыновнего достоинства человека. Бог дарует человеку богосыновнее достоинство потому, что он немощен. Это сокровенное дело богоснисхождения отмечается псалмопевцем. Бог из уст младенцев и грудных детей устрояет хвалу Себе. Но сравнению с величием небес человек не заслуживает того, чтобы Бог помнил и посещал его. Но Бог, немного умалив его пред ангелами, славою и честию увенчал его (пс. VIІІ). Так еврейский народ, в Ветхом Завете, был избран Божиим народом не за свое величие и могущество, не за свои достоинства и добродетели, но был избран божественною любовью в то время, когда был немощным и ничтожным. Тебя, было сказано еврейскому народу, избрал Господ, Бог твой, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов, которые на земле. Не потому, чтобы вы были многочисленнее всех народов принял вас Господь и избрал вас; ибо вы малочисленнее всех народов; но потому, что любит вас Господь (Втор. VII, 6–8). Так и в Новом Завете Богу угодно было спасти верующих юродством проповеди . Он избрал немудрое міра, чтобы посрамить мудрых; и немощное міра избрал, чтобы посрамить сильное; и незнатное міра, и уничиженное, и ничего незначущее избрал; чтобы упразднить значущее (1 Кор. Ι,·21, 27–28). Что высоко у людей, то мерзость пред Богом (Лк. XVI; 15).· Сила Божия совершается в немощи (2 Кор. ΧΙΙ, 9). — Что же нужно для того, чтобы немощь и ничтожество человека послужили орудием проявления божественной славы, чтобы они заслужили снисхождение божественной любви? Для этого нужно, чтобы человек переносил немощи природы и страдания жизни с любовью к Богу, с верою в Его отеческий Промысл, с терпением и надеждою, с отречением от личного счастья и внешнего совершенства во имя божественной славы. Вера человека в свое богосыновство, сознание своего ничтожества и признание божественной любви, терпение и самоотречение служат другим условием того снисхождения божественной любви к человеку, по которому Бог дарует ему богосыновнее достоинство. Немощь и страдания от природы, свободная вера от человека — вот основания, на которых утверждается богосыновнее достоинство человека. Он должен сознать свое ничтожество и всякое свое достоинство относить к человеколюбию Божию. „Возблагодарим Бога, — пишет св. Иоанн Златоустый, — за все и будем признательны Тому, Кто столько облагодетельствовал нас. Это самая великая жертва, это совершенное приношение, это будет для нас источником дерзновения пред Богом, и вот как. Кто постоянно содержит в уме и верно сознает свое ничтожество, а с другой, стороны помышляет о безмерном и неизреченном человеколюбии Божием, как Он устрояет дела нации, взирая не на то, чего мы заслуживаем, но на свою благодать: тот смиряется, душою, сокрушается сердцем, укрощает всякую гордость и надмение, научается вести себя скромно, презирать славу настоящей жизни, посмевается всему видимому, мыслит о будущих благах, о жизни бессмертной и бесконечной“ [258]. Не взирая на свои уничижения и страдания, отрекаясь от земного счастья и внешнего совершенства, любя Бога и Божие, он должен верить в любовь Божию и в свое богосыновство, должен помышлять не о том, что человеческое (τα των αντρωπον), а о том, что Божие (τα του θεου), устремлять взор не на видимое, а на невидимое. Ес ли мы терпим наказание, то Бог поступает с нами, как с сынами (Евр. XII, 7). То угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо, — пишет другой апостол (1 Петр. II, 19).

Но размышляя по-человеческому, по-земному (φρονείν τά των ανθρώπων), люди необходимым условием своего богосыновнего достоинства считают видимое благоволение Божие, свое личное благополучие и внешнее совершенство. Если Бог сотворил нас для Своей славы и избрал Своими сынами, то надлежит нам обладать личным благополучием и внешним совершенством. Иначе как узнаем мы, что Бог отечески любит нас, что мы Его дети? И вот, ограничения и злострадания служат искушением для веры человека в свое богосыновство. Рассуждающему по земному кажется невозможным, чтобы человек — сын Божий мог страдать. Особенно смущается наш разум страданиями праведников. Вот праведник уничижен, он как бы червь, а не человек, поношение у людей, и презрение в народе. И все, видящие его, ругаются над ним, говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа, пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему (Пс. XXI, 7–9; ср. Ис. LII, LIII). Сам избранник Божий смущается своими страданиями. Ради славы Божией он считает необходимым свое избавление от злостраданий, он не находит возможным, чтобы эта слава проявилась в уничижении: разве мертвые встанут и будут славить Тебя? или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя — в месте тления? разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения — правду Твою (Пс. LXXXVII, 11–13)? Его вера в любовь Божию и в свое призвание колеблется от страданий: за что, говорит он, так упорна болезнь моя и рана моя ma к неисцельна, что отвергает врачевание? неужели Ты будешь для меня как бы обманчивым источником, неверною водою (Иерем. XV, 18)? — Такое неверие в любовь Божию, типически изображённое пророком, свойственно всему греховному человечеству и даже характеризует самую греховность. Оно неразрывно связано с самолюбивою привязанностью человека к міру и тому, что в міре, — к внешнему и видимому в противоположность вечному и невидимому. Эта именно самолюбивая привязанность человека к міру умерщвляет веру требованием видимых доказательств — личного счастья, внешнего совершенства; она вместе с тем питает в человеке страх за свое земное существование и потому делает его рабом страха смертного и имеющего державу смерти. Только тогда, по словам апостола Павла, когда ходим мы верою, а не видением (διά πίστεως — ου διά είδους), мы благодушествуем и желаем водвориться у Господа (2 Кор. V, 1. 8); когда мы смотрим ненавидимое (τά βλεπόμενα), но на невидимое (τά μή βλεπόμενα), тогда кратковременное страдание нашего внешнего человека производит в безмерном преизбытке вечную славу : ибо видимое временно, а невидимое вечно (IV, 16–18).

Так Богу угодно, чтобы человек терпением и верою в страданиях и ограничениях проявлял и утверждал свое богосыновнее достоинство; напротив, греховный человек условием своей любви к Богу ставит личное благосостояние и внешнее совершенство и в страданиях своей жизни находит оправдание своего неверия и даже вражды в Богу. Что же нужно было совершить Богу, для избавления тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству, для приведения их в славу богосыновства? Для сего Ему надлежало Вождя их спасения Сына Божия совершить чрез страдания: Сыну Божию следовало уподобиться людям по всему. По словам другого послания того же апостола Павла, Христос Иисус, будучи образом Божиим уничижил Себя Самого, принял образ раба, сделавшись подобным человекам, — и по виду став как человек, смирил Себя, быв послушным даже до смерти и смерти крестной, (Фил. II, 5–8). Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию; и совершившись сделался для всех послушных ему виновником спасения вечнаго (Евр. V, 8. 9). C ын Божий родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. Бог посылает в сердца наши Духа Сына Своего, вопиющаго: Отче! (Гал. IV, 4–6).

В этих общих изображениях уподобления нам Сына Божия, в целях приведения многих в славу богосыновства скрывается двоякое значение этого уподобления — объективное и субъективное. Прежде всего, для проявлениябогосыновнего достоинства в условиях человеческой жизни, без отношения к настроению самих людей, но по одной только объективной стороне дела, Сыну Божию надлежало усвоить Себе условия человеческой жизни и Свое собственное богосыновство утвердить в этих условиях. Сын Божий, по словам св. Афанасия, на Себя переносит наше рождение, чтобы мы, сочетавшись с Словом, Которое с неба, от Него были возведены на небо; Он переносит на Себя и прочие немощи тела, чтобы мы, уже не как человеки, но как свои Слову, стали причастниками вечной жизни [259]. — Субъективная сторона утверждения богосыновства Сына Божия состоит в усвоении каждым человеком этого богосыновства, или духа Сына Божия (πνεύμα τού υίου τού θεού Гал. IV, 6), верою в богосыновство Христа, так, чтобы верою Христос вселился в сердца наши (κατοικησαι τον Χρίστον δια της πιστεως εν ταις καρδιαις ημών Ефес. III, 17), чтобы все мы были сынами Божиими по вере во Христа Иисуса (πάντες ϋίοί θεού διά τής πίστεως έν Χριστω Ιησού Гал. III, 26) [260]. Но эта вера человека в богосыновство Христа Иисуса должна быть вместе верою его в свое собственное богосыновство, в свое богоусыновление. Для возбуждения такой спасительной веры Христос должен был по всему уподобиться братьям, чтобы человек, видя в лице Иисуса Христа уничиженного и страдающего Сына Божия, в Нем видел и себя — человека во внутреннем всепобеждающем величии и достоинстве Сына, Божия, — чтобы он, видя самого Сына Божия подверженным условиям своей жизни, видел также, как условия его собственной жизни освящены внутренним богосыновним достоинством. Чтобы верою в Сына Божия человек, воспринял Его в себя самого, для сего нужно было Сыну Божию по всему уподобиться людям; иначе вера человека в богосыновство Христа исключала бы веру каждого человека в возможность собственного богоусыновления. Чтобы человек, которого смущают и делают врагом Божиим и рабом диавола страдания его жизни, поверил любви Божией к нему, для этого Сыну Божию надлежало явиться в условиях человеческой жизни, исполненной злостраданий.Но то самое, для чего Сыну Божию надлежало по всему уподобиться нам, служило для Него источником искушений. Чтобы породить в людях веру в любовь Божию, Сыну Божию надлежало уподобиться нам по немощам и страданиям. Но ведь греховный мір условием своей веры в богосыновство человека ставит внешнее благосостояние и видимое совершенство. Отсюда возникал вопрос: поверит ли человек в богосыновство уничиженного и страдающего Сына Божия? Так Христос с глубоким человеколюбием принял на Себя наши искушения [261]…Тайну этого действительного искушения Христа Иисуса нужно разуметь так, что Он прежде всего искушался как воплотившийся Единородный Сын Божий, с ясным сознанием Своего богосыновства, как посланный от Бога на землю свидетель Его любви: по снисхождению Он вошел в область человеческих искушений подвигом собственного искушения [262] для того, чтобы быть милостивым и верным первосвященником, чтобы сострадать нам в немощах наших, изведавши их опытно. Но принявши наши немощи, Он искушался уже подобно нам, как человек, по немощи нашего естества. Отсюда, как искушения, Единородного Сына Божия, искушения Христа клонились к тому, чтобы Он выделил Себя из общества людей, проявил Своё исключительное отношение к Богу и людям, но как искушения человека, они клонились к тому, чтобы породить сомнение в Нем относительно Его богосыновства. Искусительное если можно передать дилеммой: или покажи свое исключительное отношение к Богу и людям, или Ты не Божий Сын. „При Своем воплощении, — хорошо говорит Тренч, — Господь соединил Свою судьбу с судьбою всего рода человеческого; искушение состояло в предложении, чтобы Он вновь отделил Себя от людей. Согласиться Ему на это значило бы уничтожить все свое дело, как Ходатая и Посредника. Если бы при всяком более сильном напоре на Него страданий и мук міра Он прибегал к власти, которая была присуща Ему, как Сыну Божию, и таким образом исключал Себя из того, что доступно вообще человечеству; то где был бы сотоварищ–человек, победитель міра своею человеческою верою, а не своею божественною силою? Исчезла бы вся жизнь по вере“ [263]… Но если богосыновство не свидетельствуется ничем исключительно свойственным Сыну Божию, то в таком случае не подлежит ли оно сомнению? Общие всему человечеству нужды, которым подвергнулся и Христос, по–видимому, по человеческому рассуждению, противоречили небесному голосу, выставляли его обманчивым и могли порождать для немощей человеческой природы страдания борьбы [264]. Είπε ιva λίθοι ουτοι άρτοι γένωνται (Μф. IV, 3, — Лук. IV, 3).51. Определяя так смысл слов если Ты Сын Божий, мы тем самым даем основание понимать известным образом значение голода в искушении Иисуса Христа и силу искусительного предложения: скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. — Несомненно, что голод Иисуса Христа нужно разуметь в смысле естественного, основанного на законах природы стремления, предмет которого, так или иначе определяемый, намечается искушением. Св. Василий Великий пишет: „думаю, что сатана сам по себе не может ни в ком быть виновником греха; но пользуясь иногда естественно происходящими движениями, а иногда и запрещенными страстями, чрез них старается небодрствующих над собою вводить в свойственные страсти дела. Пользуется же естественными движениями, как покушался поступить с Господом, когда узнал, что Он алчет, сказав: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами [265]. Однако нельзя думать, что искушение Иисуса Христа исчерпывалось алчбою, как таковою, нельзя думать, что сила искусительного предложения измерялась степенью собственно стремления к пище [266]. „Искушение, — справедливо пишет Павел, архиеп. Казанский, — состояло не в удовлетворении Иисусом Христом естественной потребности тела — в пище. Удовлетворение этой потребности, совершенно естественной, непреоборимо, неотразимо требующей удовлетворения, есть дело законное и потому не греховное. Господь Иисус, как человек, в урочные времена и чувствовал голод, и утолял Свой голод пищею. Не чуждался Он даже снедей приятных“ [267]… В то время, как в искушении пожеланий чувственный позыв и всякое влечение природы имеет значение силы, непосредственно определяющей искушение, в борьбе иного рода, к которому относится искушение Христа, влечения природы имеют значение страдания или ограничения, с которым по человеческому рассуждению до́лжно механически бороться, или, которое должно. быть устранено из человеческой жизни во имя богосыновства человека [268]. Тем, более голод Христа имел это последнее значение потому, что он служил пунктом, в котором Спаситель наш приобщался общечеловеческим страданиям… „Вполне ошибочно, по справедливому замечанию Тренча, было бы признавать личный непосредственный голод Христа тем, что составляло все или даже главное, самое сильное и тяжелое в этом искушении. Для стоящего, как Он стоял, в центре человечества, этот голод был лишь как бы ключом и истолкователем всего того голода, всей той нужды, всех тех бед, которые когда–либо были испытываемы чадами Адама или будут ими испытываемы. Искушением для Христа было прекратить голод, бедность, нужду — весь мучительный труд добывания от земли в поте лица ежедневного пропитания, оставляющий мало или вовсе не оставляющий времени для высшего умственного или нравственного развития. Быть в состоянии приостановить все это, знать, что Ему стоит произнести одно слово и всему этому был бы положен конец — кто может постичь, чем это искушение было для Того, Который есть весь любовь ко всем людям“ [269]? Искушением для Христа было прекратить или уничтожить голод Свой и всего человечества: прекратить голод значило, другими словами удовлетворить естественной потребности чудесным способом, при посредстве той божественной силы, которою обладал Христос. В этом отношении голода к всемогущей божественной силе Христа необходимо видеть самое характерное в первом искушении. Чем же мотивировалось искусительное предложение чудесно уничтожить страдания голода, и на чем основывалась его сила? На характере человеческой веры. По свойству человеческой веры Христу надлежало быть свободным от страданий и ограничений человеческой жизни, чтобы люди, которых Он так любил и спасения которых Он так желал, поверили в Его богосыновство. Искусительное предложение имело ближайшее отношение к мессианскому служению Христа: Он искушался, как Мессия, вопросом о той всемогущей силе, которою Он обладал, — вопросом о применении этой силы к целям мессианского служения [270]. Вопрос создавался условиями, которые ставит греховный человек для своей веры; важность вопроса, помимо ближайшей цели служения Христа — породить в человеке веру, утверждалась на том, что последняя цель служения имела соприкосновение с этими условиями. Что предлагалось искусителем, то в некотором отношении совпадало с конечною целью служения Христова. О временах Мессии издревле было предсказано, что тогда возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс (Ис. ХХХV, 1), что тогда, так сказать, камни пустыни сделаются хлебами. Да и события, из области которых Христос заимствовал ответ на искусительное предложение диавола, по–видимому, указывали на ту же конечную цель служения Христа Иисуса. Ответ Его; не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Mф. IV, 4–Втор. VIII, 3) заимствован из повествования о сорокалетнем странствовании (или искушении) Израиля в пустыне, как оно излагается во Второзаконии. В течение сорокалетнего странствования Евреев по пустыне Господь творил для них много чудес (Пс. LXXVII). Оказывался ли недостаток в воде; Он чудесно производил ее из камня; хотели ли они мяса, Он посылал им птиц; был ли недостаток в хлебе, Он питал их манною: питал т ебя, сказано Израилю, манною, которой не знал ты и не знали отцы твои, чтобы показать тебе, что не одним хлебом живёт человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек. Одежда твоя не вет шала на тебе и нога твоя не пухла, вот уже сорок лет. И знай в сердце своем, что Господь, Бог твой, учит тебя, как человек учит сына своего (Втор. VIII, 3–5). История сорокалетнего странствования евреев по пустыне научала их, что для сына Своего, каким был коллективно еврейский народ — filius Dei collectivus — и каким должен быть каждый человек, Господь Бог творит чудеса и всемогущею силою удовлетворяет его потребности. Так и Христос мог надеяться на такое же чудесное удовлетворение Своих потребностей — и даже более всякого другого человека Христос был не только Сыном Божиим в том смысле, в каком должен быть Сыном Божиим каждый человек, Он был не только представителем человека пред Богом Отцом, но Он был Единородным Сыном Божиим, посланным от Него в человеку, в качестве свидетеля Божией любви, Он был представителем Бога пред человеками, носителем Его полномочий. Как представителю Бога пред людьми, Ему надлежало, по человеческому рассуждению и по видимому смыслу библейского повествовании о сорокалетнем путешествии Евреев, Самому обладать божественным всемогуществом и иметь возможность Самому чудесно удовлетворять потребности Своей природы: скажи (чтобы камни сии сделались хлебами). И такое применение божественной всемогущей силы не только обнималось верою людей собственно в Мессию, но присваивается себе каждым, человеком. Все человечество, в действительности своей исторической жизни, стремится к самовольному удовлетворению потребностей природы: каждый человек удовлетворяет потребностям природы не как её законным, Богом установленным требованиям, по долгу послушания, а для получения личного удовольствия, видимой славы и внешнего совершенства. Удовлетворение естественным потребностям с целью личного удовольствия и видимого совершенства необходимо сопровождается насильственным прекращением одних потребностей, самовольным усилением других, достигается всегда незаконными средствами и приводит к механической борьбе с ограничениями и страданиями жизни [271]. Такое удовлетворение составляет не смиренное послушание воле Божией, положившей законы міра и пределы жизни но самолюбивое и самовольное противление этой воле. — Последняя цель человеческой жизни, совпадающая с конечною целью служения Иисуса Христа — исполнение славы Божией вообще и снятие проклятия с міра частнее — осуществляется тем, что человек смиренно и самоотверженно переносит ограничения и страдания жизни. Следствием человеческого смирения и покорности и должно быть снятие проклятия с земли, расцвет пустыни. Дело человека — смиренное послушание воле Божией, а дело Божие — обращение камней в хлебы. Начать с последнего для Христа Иисуса и было искушением.