Ап. Павел выделил пастырство, как особую категорию деятельности: "Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями" (Еф. 4:11). Дал он несколько советов и указаний, уточняющих общее задание, вышеприведенное. "Бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас" (Деян. 20:31). "Внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святой поставил вас блюстителями пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Кровью Своею" (Деян. 20:28). "Ибо я знаю, что по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада" (Деян. 20:29). "Я не пропустил ничего полезного, о чем не проповедовал бы вам и чему не учил бы всенародно и по домам" (Деян. 20:20). Со своей стороны апостол Петр (1 Петр. 5:2-3) умоляет пастырей: "пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду".

Мы видим из этих немногих поучений, каким поистине подвигом, нескончаемым и неусыпным, является пастырство. Если чем могут быть преодолены успешно великие трудности, ему присущие, то это одной только силой любви. Тут подходим мы к самой сердцевине пастырского аскетизма, не уразумение которой способно упразднить, при всех возможных подвигах, благую качественность пастырского делания. Какая имеется в виду тут любовь — к кому? Господь дал нам на этот вопрос ответ недвусмысленный. В последней известной нам беседе с учениками Господь восстановил отрекшегося от Него Петра в его апостольско-пастырском звании тремя однозначными вопросами: Любишь ли Меня? Вот, значит, какая любовь ожидается от пастыря. То не любовь к людям, не любовь к своему призванию, не любовь к отвлеченному Богу. То любовь — ко Христу, к Живому Богу, воплотившемуся нас ради, нашего ради спасения, и зовущему нас ко спасению чрез Свой Крест. Во Христе должны быть близки все люди пастырю. Такая любовь способна все превозмочь, все преодолеть, над всем возвыситься. Всякую же другую любовь, напротив того, должен преодолевать пастырь, над ней возвышаться, ее превозмогать. Вот исходное условие доброй направленности пастырской деятельности, вот основа непреложная подлинной пастырской аскетики.

"Править человеком, — учил св. Григорий Богослов, — этим хитрейшим и самым изменчивым из животных, по моему мнению, есть действительно искусство из искусств и наука из наук". Пастырь правит людьми не в гражданском смысле слова "править" — но может ли быть что более ответственное на земле, чем то управление людьми, которое вручено пастырям? Даны ему многообразные благодатные возможности воздействия на людей, но использовать их во благо сумеет только пастырь, аскетически вышколенный именно в такой любви — во Христе. Если такой любовью осолит он свое знание свойств сложнейшей природы человеческой, то сможет действительно став для своих пасомых всем, — "некоторых" привести ко Христу; тех именно "некоторых", ради спасения которых и пришел Господь на землю.

Изучая какой-либо предмет, свойственно человеку желание сгустить свое знание о нем в сжатом и точном определении, объемлющем в себе все существенное, характеризующее изучаемый предмет. Какое же определение можно дать пастырству? Приведем определение, даваемое старейшим и лучшим русским руководством, которым мы в дальнейшем будем широко пользоваться и о котором дальше будет идти речь: "служение в Новом Завете от Христа апостолам и их преемникам преданное, состоящее в проповеди слова Божия и строении Таинств, дабы сими средствами примирив грешников у Бога, совершить их в вере и в святом житии к получению живота вечного во славу Божию". А как определяется пастырство в новейшем руководстве по пастырскому богословию митр. Антония Храповицкого? "Предметом пастырского Богословия, — говорит авторитетный автор, — служит изъяснение жизни и деятельности пастыря, как служителя совершаемого благодатью Божией духовного возрождения людей и руководителя их к духовному совершенству". Существенного различия в этих двух определениях нет. Однако чувствуется разница — в подходе к предмету, в самой тональности, в психологической атмосфере, отражаемой в тексте определения. Ударение в первом определении, извлеченном из старинного руководства, стоит на объективном составе благодатных орудий дела спасения, Церковью пастырю вручаемых. Ударение во втором определении, извлеченном из руководства самого последнего времени, стоит на моменте руководства пастырем своими пасомыми — субъективный момент здесь выступает, отсутствующий в руководстве старом. Предмет тот же, а подход иной. Тут мы подходим к большой теме, о которой и будет речь в ближайшей лекции.

Священство в изображении св. Иоанна Златоуста

Держит пастыря, помогает ему устоять на должной высоте крепкий церковный быт. Великая то сила. Но раз утрачен он, разрушен, едва ли нужно сосредотачивать все усилия на то, чтобы восстанавливать отдельные его проявления, или даже "реставрировать" его в целом. Нужно гораздо больше для действительной такой "реставрации": необходимо возвращение к тому истинному духу Православия, которым первоначально создан, был этот быт. Поэтому в наше время, пусть важно и нужно проникновение в тайны душевного настроения пастыря, связанного непосредственно с особенностями переживаемой эпохи; пусть важно и нужно вникать в смысл отдельных проявлений пастырского служения; превыше всего стоит, однако, другая задача. Понять, уяснить и утвердить прочно содержание своего сознания, сделать то вечное, что составляет благодатную природу пастырства и что нашло своё выражение в особо поучительных памятниках Церкви. Вот почему, мы считаем целесообразным предварить систематическое изложение предмета кратким изложением некоторых подобных памятников — и в первую очередь познакомить готовящихся к подвигу священства со знаменитыми словами о священстве св. Иоанна Златоуста.

Воспитанник своей матери Анфусы (рано овдовевшей и собственными стараниями, воспитавшей сына), Иоанн должен был прислушаться к её мольбам и не оставлять мира, пока она не отойдет к Господу. Не мог он не отдать некоторой дани и увлечению светом, начав карьеру адвоката. Но церковная и подвижническая настроенность его не угасала. Выразилась она, в частности, в тесной дружбе с неким Василием, отдавшегося Церкви. Их обоих, как ревностных христиан, задумали, застав врасплох, убедить принять священство. Узнав об этом, Иоанн скрылся, не предупредив Василия, который оказался вставшим на новый путь — отдельно от Иоанна. Глубока была обида его. Когда возвратился Иоанн, произошла встреча. Иоанн должен был объяснить свой поступок. Это объяснение и превратилось в "Шесть слов о священстве", в котором одновременно с раскрытием мотивов своего поступка Иоанн развернул общую картину пастырского служения — силы неподражаемой. Отвлечёмся, по возможности от личного элемента, вложенного в эти "слова", кратко воспроизведём содержание этой картины. Что лежит в основе пастырства? Любовь! "Петр, любишь ли Меня?"— спрашивает Господь, — не для того, чтобы узнать это, а чтобы научить нас, как Он заботиться о спасении стада, ибо в ответ на утверждение Петра говорит ему: "Паси овец Моих". Не требует Он, чтобы Петр кого-то превосходил в подвигах и в милосердии, нет, одно поручает Он ему: "Паси овец Моих". Всё остальное могут делать и другие и мужского и женского пола, но там, где стоит задача спасения людей, там нужны такие люди, которые настолько могут быть выше остальных, насколько пастырь выше своего стада. Но гораздо труднее задача пастыря людей! Тут не защита от внешнего ущерба и от внешней опасности. Послушай блаженного Павла: "Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духовом злобы поднебесных" (Еф.6:12). Вот одно войско, нападающее на человеческое стадо: есть и другие страсти нашей плоти, также обстоятельно перечисленные ап. Павлом. Но разве полно исчисление это? А к тому же у овец язвы явны, а у людей? "Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?" (1 Кор. 2:11). Как трудно лечить болезнь потаённую! Но главное ещё не то: овцу лечат, употребляя над ней силу, христианам же запрещается насилием исправлять впадающих во грехи! Внешняя власть — дело не Церкви, а если бы даже дана она была ей, бесполезна она ей в этом отношении, ибо Бог награждает только тех, кто доброй волей воздерживаются от пороков. Какое же искусство нужно пастырю! А как осторожно нужно применять врачевание. Например, публичное посрамление греха — оно может погубить душу, ибо душа, приведенная в стыд принуждением, может впасть в нечувствительность, в бесстыдство. Ни силой, ни страхом нельзя вести человека к истине, а только убеждением. Так трудна задача пастырства, что, поставив выполнение её в зависимость от силы любви к Христу, надо подумать: не оскорбишь ли Любимого, если примешь на себя бремя пастырства? Ведь надо быть готовым на что? Душу свою положить за други своя! И отказывающего нельзя заподозрить в пренебрежении к достоинству пастырства: не заподозрить же кто в этом чувстве того, кто "пренебрёг" бы званием Ангела! А между тем пастырь по заданию должен быть таким чистым, точно он стоял бы на небесах! Представим перед нашими духовными очами Илью, низводящего огонь на предлежащие жертвы: это дивно и исполнено ужаса. "Теперь перейди отсюда к совершаемому ныне, и ты увидишь не только дивное, но и превосходящее всякий ужас. Предстоит священник, низводя не огонь, но Святого Духа... Или ты не знаешь, что души человеческие никогда не могли бы перенести огня этой жертвы, но все совершенно погибли бы, если бы не было великой помощи Божественной благодати?" Имеет священник власть, которая не дана и ангелам: не им дано вязать и разрешать грехи: "что священники совершают на земле, то Бог довершает на небе, и мнение рабов утверждает Владыка... Они возведены на такую ступень власти, как бы уже переселились на небеса... Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в царствие Божие (Ин. 3:5), и не ядущий плоти Господа и не пиющий крови Его лишается вечной жизни (6:53), а всё это совершается ни кем иным, как только священными этими руками, т.е. руками священников, то, как без посредства их можно будет, кому избежать геенского огня, или получить уготованные венцы?" Священники больше, чем отцы плотские, настолько жизнь будущая выше настоящей. И как же не убояться священства? Если бы кто поручил несведущему переплыть море то, ведя корабль, наполненный гребцами и дорогими товарами — не бежал ли бы он в страхе? А душу священника обуревают волны гораздо большие, чем морские, а скала, хотя бы тщеславия, опаснее скалы Сирен; и страшнее чудовищ, чем те, кого измыслил баснописец: гнев, уныние, зависть, клевета, осуждение и т.д. И как многие из священников являются жертвами их! "Это самое едва не случилось со мной, если бы Бог скоро не избавил меня от этих опасностей, охраняя свою церковь и щадя мою душу". Но разве не возникает здесь противоречия с ап. Павлом, который говорит: "Кто епископства желает, доброго дела желает" (1 Тим. 3:1)? Бедственно желание не, самого дела, а первенства и власти! Его надо изгонять из души. Готовым надо быть не бояться низвержения, сохраняя свободу, и если кто пострадает, будучи добрым христианским мужем, тот венец примет. А если чувствуешь в себе недоброе желание, полное страстных помыслов — как же не бежать? Есть и ещё причина: "Священник должен быть бодрствующим и осмотрительным, и иметь множество глаз со всех сторон, как живущий не для себя одного, а для множества людей. А я небрежен и слаб, и едва могу заботиться о собственном спасении". Нужно душевное мужество. Легко претерпевать внешние подвиги, "пренебрегая яствами, напитками и мягким ложем". Не в этом дело. "Если предстоятель не изнуряет себя голодом и не ходит босыми ногами, это нисколько не вредит церковному обществу, а свирепый гнев причиняет великие несчастья, как самому преданному этой страсти, так и ближним". В частной жизни не обнаруживаются дурные стороны характера, а в положении священника он должен быть огражден как бы адамантовым оружием, чтобы не нашлось открытого места для удара. Для священства должны быть избираемы такие души, какими по благодати Божией оказались некогда тела отроков в пещи вавилонской! А самый страшный огонь — зависть: Если он есть, найдет он "солому", не тщетны ли тогда все достоинства священника! А угождение людям: их он сделает друзьями, но будет иметь врагом своим — Бога! "Важным и негордым, суровым и благостным, властным и общительным, беспристрастным и услужливым, смиренным и не раболепным, строгим и кротким" — вот каким должен быть священник, чтобы "удобно противостоять всем препятствиям". А сколько попечений и забот лежит на нём! Девственницы — на его заботе, и тут "тем более страха, чем сокровище драгоценнее" — и пусть не говорит никто, что ответственность здесь лежит не на священнике. Судебные дела, посещение благотворительных учреждений, отдельных лиц. " Не только больные, но и здоровые желают посещений его". "Но что говорю о защите и посещениях? За один разговор свой он подвергается множеству нареканий... его судят и за взгляд... тон голоса, и положение лица, и меру смеха". "И если в многолюдном собрании он обращает глаза во время разговора не во все стороны, то также считают обидою для себя". "Кто же, не имея великого мужества, может действовать так, чтобы совершенно не подвергаться суждениям столь многих обвинителей, или, подвергшись — оправдаться? Как легко от неправых обвинений возникает уныние или возгорается гнев! "А что сказать о тех скорбях, которые пастыри чувствуют тогда, когда должно отлучить кого-нибудь от церковного общества? И, о если бы это бедствие ограничивалось только скорбью! Но здесь предстоит и не малая беда. Опасно, чтобы наказанный сверх меры не потерпел того, что сказано блаженным Павлом: "Дабы он не был поглощен чрезмерной печалью" (2 Кор. 2:7). Если мы, помышляя об отчете за собственные прегрешения, трепещем, не надеясь избежать вечного огня, то, какое мучительное ожидание должно быть у того, кто будет отвечать за столь многих? "Ведь, что говорит ап. Павел: "Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны: ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчет" (Евр. 13:17). Разве мал ужас такой угрозы?