Непосредственным оппонентом Евсевия является Соссиан Иерокл [567], один из высокопоставленных государственных сановников Римской империи времени императора Диоклетиана (284 — 305 гг.) и Максимина Дайи (309 — 313 гг.). По данным документов — как эпиграфических, так и литературных [568], — можно с некоторой точностью определить время, когда Иерокл занимал четыре должности: наместника в Пальмире (приблизительно в 297 г.), викария восточных провинций (до 303 г.), наместника в Вифинии (303 — 305 гг.) и префекта в Египте (310 — 311 гг.). Эти должности позволили ему не только получить определенное знание о христианских делах, но и иметь к ним некоторую близость. Во время наиболее ожесточенных гонений на христиан он занимает два очень важных в империи поста (второе и четвертое назначение), а будучи наместником в Вифинии, является даже одним из инициаторов гонения.

Благодаря свидетельству Лактаниция [569] можно с точностью установить, что антихристианский памфлет Иерокла под названием «ФЛа- XfiTTiQ» («Филалит») в двух книгах был известен в первые годы Диокле- тианова гонения и что, по всей вероятности, он был написан во время ви- карийства Иерокла на Востоке и обнародован в Никомедии в 303 году.

Несправедливым и требующим возражений в работе Иерокла было следующее: обвинение Священного Писания в «лживости» с указанием на то, что оно в итоге есть противоречие самому себе; [570] нападки на апостолов и евангелистов, которых Иерокл обвиняет в том, что они «сеют ложь» [571], будучи «людьми необразованными и несведущими»; обвинение христианского учения в иррациональности; [572] нападки на Иисуса Христа, которого Иерокл обвинял в разбое; [573] и кроме того, автор осмелился указать на то, что «Аполлоний (Тианский) совершил столь же значительные чудеса, и даже более великие» [574], чем Христос.

Однако Евсевию, по всей видимости, была известна вторая редакция этой работы. К такому выводу приходит М. Форра (М. Forrat), устанавливая время написания «Против Иерокла» [575]. Существует несколько на первый взгляд противоречивых фактов: Евсевий написал свой ответ практически сразу по прочтении «Филалита» [576] («Правдолюбца»); общий тон «Против Иерокла» указывает на вполне определенные успехи христианского учения и даже на его победу [577] (чего не могло бы быть в 303 г., до гонения, когда положение христиан ухудшилось); [578] во время, которое позволяет установить свидетельство Лактанция, Евсевий находится в Палестине, но широкое распространение «Филалита», способное достигнуть Сирии и Палестины, опровергается самими условиями этого распространения в 303 году («ФгХаХцбец» были прочитаны небольшому кругу образованных людей). Форра приходит к выводу, что вслед за первой редакцией (303 г., Никомедия), в 311 — 312 годах, в период возобновления гонений, была обнародована вторая редакция сочинения. Максимин, пытаясь всеми средствами воздействовать на общественное мнение и одновременно оправдаться в глазах своих коллег, использовал с этой целью и трактат Иерокла. Две книги, известные Лактанцию (ФгХаХпбеЦ), для большей убедительной силы были объединены в одну. Тогда Евсевий и мог познакомиться с этим сочинением, и приблизительно в это время им была написана работа «Против Иерокла». Таким образом, датировка, которую устанавливает Т. Бар- нес [579], вслед за Харнаком [580], основываясь на том, что в работе Евсевия не существует указаний на личное участие Иерокла в гонениях (т. е., следовательно, до 303 г.), имеет столько же оснований, сколько и суждение о том, что в 312 году «Правдолюбец» еще не был написан. Поскольку как в «Против Иерокла» нет указаний на личное участие автора этого сочинения в преследованиях христиан, так нет указаний на факт написания «Правдолюбца» и в сочинении Евсевия «Палестинские мученики» (4–й и 5–й гл.), где также упоминается Иерокл [581]. Признание поздней датировки «Против Иерокла» согласуется также с косвенными указаниями на время, содержащимися в самом тексте (написание работы сразу после прочтения [582], общий тон 4–й гл., предполагающий победу христианства, упоминание о том, что Иероклу поручался «высший и всеобщий суд» — в 4–й и 20–й гл.).

Лучший способ выполнения своей полемической задачи Евсевий видит в подробном анализе похвального слова Флавия Филосграта (ок. 160 — 170 — 244 — 249 гг.) «Та ic, t6v Тиауёа 'AjtoXXcbviov» («Похвальное слово Аполлонию Тианскому»), на которое ссылается Иерокл при сопоставлении Иисуса Христа с языческим мудрецом и чудотворцем. Кроме популярной «биографии», об Аполлонии, весьма прославившемся в свое время (вторая половина I века н. э.), имеются и другие свидетельства и упоминания — неоднозначные, как и его слава. Одна традиция свидетельствует о нем как о чудотворце, мудреце и философе пифагорейского толка, другая, количественно явно преобладающая, видит в нем мага и шарлатана. К первой можно отчасти отнести свидетельство Диона Кассия [583] (в другом месте своей работы (77, 18, 4) он называет его колдуном и магом), а также свидетельства тех авторов, на которых ссылается сам Филострат, перечисляя положительные источники своего сочинения (Дамид Ассирийский, Максим Эгеец [584]). К представителям второй традиции следует отнести Апулея [585], Лукиана Само- сатского [586], Мирагена. Устная и письменная традиция, которую использует Филострат, явно благоволит Аполлонию. В своем похвальном слове он ставит перед собою задачу оправдать своего героя и создать образ, желательный по крайней мере императрице Юлии Домне, жене Септимия Севера, в кружок которой он входил [587]. Филосграт превосходно справился со своей задачей: биография Аполлония, написанная, по всей видимости, около 217 года, была весьма популярна, а созданный в ней образ «святого язычника» пригодился многим языческим авторам, писавшим на философские и нравственные темы и выступавшим против христиан [588]. Желал ли сам Филосграт сравнить своего героя с Иисусом Христом? В некоторых чудесах из сотворенных Аполлонием можно видеть более, чем намеки на евангельские события [589]. Однако, Филострат ничем иным не обнаруживает своего интереса к христианству [590]. Скорее всего целью — его и Юлии Домны — было представить языческому обществу идеальный образец религиозного человека, в котором воплотились бы «реформированное язычество, религиозный синкретизм, устраивающий всех», на основе неопифагорейской философии, которую исповедовало образованное окружение императрицы, с оправданием культа солнца [591].

Таким образом, в центре развернувшейся полемики стоит личность Аполлония Тианского. Но в период ее наибольшего обострения — время Иерокла и Евсевия — спор идет не об исторической личности, а о факте литературной истории, который применительно к жизни становился более действительным, чем сама действительность. Сознавая возможность выбить почву из‑под ног у всех тех, кто видел в Аполлонии некий образец, Евсевий, к концу своего сочинения забывая даже о самом Иерокле, со всей подробностью разбирает работу Филострата, благо материал, доставляемый его сочинением, при минимальном усилии становится саморазоблачающим.

Автор «Против Иерокла» намеренно ограничивает тему своей работы, рассматривая только сравнение Аполлония с Иисусом Христом [592]. Иерокл не первым прибегал к этому плодотворному для языческой мысли способу оправдать язычество и одновременно умалить Иисуса Христа. Так, в сочинении Порфирия «Против христиан» (Ed. A. von Harnack. Berlin, 1916, fr. 63) содержится указанное сопоставление, но в этом случае автор не разрабатывает его систематически, а всего лишь упоминает. Сам факт, однако, свидетельствует о том, что предмет озабоченности Евсевия представляет собой не частность, а сформировавшийся общий стереотип отношения к Аполлонию и Иисусу Христу.

Общее содержание «Правдолюбца» в целом восстанавливается по возражениям и ссылкам Лактанция. Евсевий называет «весьма бесстыдно похищенными у других авторов» все аргументы Иерокла, за исключением озаботившего его сравнения [593], и вовсе не касается их в своей работе, указывая, что Ориген в сочинении «Против Кельса» «заранее расправился со всем тем, что было или будет кем бы то ни было сказано на этот счет» [594], — то есть относительно остальных аргументов. Автор «Против Иерокла» направляет свое полемическое оружие в одну точку — в прямом смысле ad hominem, на Аполлония, доказывая, что тот вовсе не философ, не чудотворец, не мудрец, не божественный и не добродетельный человек, а нечестивец, шарлатан и колдун, и если и творил чудеса, то с помощью бесов. Это в некотором смысле ответ на удар тем же ударом, поскольку в своем памфлете сам Иерокл обвинял в этом же Иисуса Христа. Разумеется, из «Жизни Аполлония» Евсевий выбирает деяния самые вопиющие и чудеса самые невероятные, так что читатель, не знакомый с трудом Филосграта, имеет хорошую возможность увериться в том, что это обширное собрание не слишком затейливых курьезов, смешных небылиц, философских заблуждений и просто обманов, — и все это заслуга самого Аполлония и авторов, писавших о нем. Способ ведения спора по отношению к оппонентам не вполне корректен. Евсевий как будто считает, что чуть ли не все средства хороши для исполнения его полемической задачи. Помимо подбора—с понятной тенденциозностью — событийного материала, Евсевий насыщает свою работу ироническими замечаниями, риторическими вопросами, апелляциями к благоразумным людям; приводит эпизоды, зачастую лишенные контекстов, — так что в новом сочетании друг с другом они образуют еще большую несуразность; иногда произвольно комментирует текст Филосграта и уже стоит на грани, за которой начинается переиначивание и даже перевирание препарируемого текста [595]. Хотя и нельзя отказать Евсевию в правомерности по крайней мере половины его замечаний, все же на фоне других христианских полемических сочинений его работа — в отношении «разборчивости в средствах» — обладает несомненной «ярко выраженной индивидуальностью». «Против Иерокла» изобилует ссылками на слова Филосграта fix;<pr|oi, фпоц а также частицами 6f, 6т)яоо, йра, которые можно сравнить с неким подмигиванием читателю и перевести в большинстве случаев частицами «дескать», «якобы» и др. Заметно, таким образом, что Евсевий более всего озабочен желанием оставить за собой последнее слово, мало задумываясь о том, какими способами этого добиться[596]. К положительной, конструктивной части аргументации следует отнести лишь четыре последние главы и главы четвертую и шестую, которые, впрочем, также навряд ли имеют самостоятельную философскую или богословскую ценность. Таким образом, если говорить об оригинальности, то работа Евсевия оригинальна в указанном смысле. Даже живая непосредственность автора едва ли способна придать его сочинению иное значение, кроме только научного. Однако здесь его самоценным достоинством становится сама обусловленность конкретными обстоятельствами, которая с большой степенью подробности передает атмосферу интеллектуальной борьбы и настоящий предмет озабоченности Евсевия как христианского полемиста в определенный исторический момент.Поскольку сочинение Евсевия, как неполное предложение, заключенное в контекст общего смыслового высказывания, может быть воспринято только в связи с предыдущим развитием различного рода литературных и исторических событий, то такая открытость и несамодо- статочносгь его работы позволяет непосредственно ощутить специфику момента, а также реальную жизнь и влияние на умонастроения современников сочинений двух языческих авторов (Филосграт, Иерокл). Чем подробнее устанавливаемая связь, тем более приобретает работа Евсевия в понимании и значимости.Сочинение сохранилось в шести манускриптах, три из которых наиболее ранние — восходят к X — XII векам. Самый древний список был составлен в начале X века для Арефы Кесарийского (Paris gr. 451). Editio princeps — Aldini. — Ven., 1501—1502 (вместе с похвальным словом Филострата). На русский язык переводится впервые, по изданию: Eusebe de Cesaree Contre Hierocles / Ed. M. Forrat, E. Places // Sources Chr6tiennes. — 1986. — Na 333. Ссылки и цитаты из Филострата приводятся по изданию: Philostratus. Vita Apollonii / Ed. F. Conybeare. — Oxford, 1916; с привлечением русского перевода: Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского / Рабинович Е. Г. — М.: Наука, 1985. Примечания