Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и'самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 25 июня 1838 г.

Идеже дух Господень, ту свобода (2 Кор. 3; 17)

Каждое время имеет свой дух, и каждый дух имеет свое время. Есть века умозрений и предначертаний; есть века деятельности и усовершенствований: в иное время сомневаются, разрушают и разделяются; в другое веруют, соглашаются и воссозидают; то слишком привержены к древнему и думают, что оно совершенно свободно от всех недостатков; то стремглав увлекаются всем новым, будучи ничем не довольны в настоящем.

Нашему времени достал в удел - в награду или наказание, покажет время - вопрос самый привлекательный и самый опасный, в разрешение которого первый опыт так несчастно сделан еще первым человеком. Я разумею вопрос о свободе. Каких благ не обещало себе человечество от разрешения этого вопроса?! И каких зол не видело?! Сколько переиспытано средств! Принесено жертв! И как мало доселе успеха! Как не много даже надежды на успех! - Ибо что видим? Те же народы, которые все принесли в жертву свободе, по видимому всего достигли, - через несколько дней начинают снова воздыхать о свободе и плачут над собственными лаврами.

Что значит это? Ужели образ Божий на земле должен быть в узах? Или для человека нет свободы? - Есть, только не там, где обыкновенно ищут ее; есть, только не в том виде, в каком думают найти. Когда целые народы ищут свободы и не находят, малое число людей всегда наслаждалось истинной свободой, не ища ее.

Кто эти избранные? Те, которые верно следуют учению Иисуса Христа и, следуя ему, водятся Духом Божиим. Идеже Дух Господень, ту свобода. В истинном христианстве, и только в нем одном, находится начало свободы истинной, полной, всеобщей и живоносной.Раскроем эту благотворную истину в честь августейшего виновника настоящего торжества, который для того, кажется, и воздвигнут Промыслом не в другое, а в наше время, дабы среди треволнений всемирных быть верховным блюстителем истинной свободы народов и царей.Ум человеческий, любящий расширяться в своих умозрениях, особенно в отношении к свободе, хвалится обширностью своих видов, всеобъемлемостью предначертаний. И что же? Ни один из самых пламенных мечтателей о свободе не осмелился доселе, даже хотя бы в мыслях, простереть ее туда, куда простирает Евангелие. Ибо на чем останавливаются самые пламенные ревнители свободы? В отношении к внешней жизни человека - на независимости от других, на равенстве различных прав, на безпрепятственности путей к достоинствам и т.п.; в отношении к внутренней жизни - на свободе от предрассудков, невежества, порочных желаний и страстей. Сложить прочие узы с человечества, как то: узы телесных недостатков, болезней, смерти, - хотя узы эти тяготят всех и каждого, - почитается делом совершенно невозможным, о котором посему никто и не мыслит. Тем менее думают об участи прочих тварей земных, хотя они все видимо находятся в состоянии тяжкого рабства, страдают, подобно человеку и, подобно ему, воздыхают об избавлении от работы истления (Рим. 8; 21).Не так поступает Евангелие! Оно проповедует отпущение всем плененным (Лк. 4; 18), возвещает свободу от всякого вида зла, призывает к такому состоянию, в котором нет никакой печали и никакого воздыхания (Откр. 7; 16, 17. 21; 4. Ис. 25; 8. 35; 10). И во-первых, человек, по учению Евангелия, должен освободиться от всех недостатков и зол, его угнетающих, должен соделаться светлым в душе, чистым в сердце, богоподобным в духе, бессмертным по телу, вознесенным над всеми нуждами, даже над всей природой, его окружающей (Откр. 22; 5). Вместе с человеком и всятварь должна свободится от работы истления и войти в свободу и блаженное состояние чад Божиих (Рим. 8; 21). Такую свободу возвещает всему человечеству, или паче всему миру, Евангелие! Кто не исполнится чувством благоговейного умиления при одной мысли о событии [совершении] этого утешительно-величественного обетования? Самая всеобъемлемость его ручается за его Божественную действительность, ибо свобода действительная может быть только всеобщей; частная свобода даже всего человечества, среди рабства прочих тварей, была бы растворена горестью и воздыханием.Обещавая такую всеобъемлющую свободу, Евангелие знает, как много обещает и что требуется для исполнения обещания. Оно видит, что для освобождения человека и тварей, его окружающих, потребна не перемена только законов человеческих, а претворение самого сердца и духа человеческого (Ин. 3; 3), не новое токмо уложение, а новое небо и новая земля (ср.: 2 Пет. 3; 13), и потому решительно говорит, что над всем человечеством и даже миром совершается новое великое творение, следствием которого будет новое небо и новая земля (ср.: Откр. 21; 1). Видит, что для произведения этого великого дела пакибытия всемирного недостаточны силы не только всего человечества, но и всех тварей (Откр. 5; 3); потому решительно объявляет, что дело сие будет произведено Самим Богом (Откр. 21; 5) чрез Сына Его и Духа Святаго. Видит, наконец, что и самое Божественное всемогущество, имея дело с существами свободными, не может вдруг совершить их восстановления, - потому решительно возвещает, что восстановление человечества в первобытную свободу чад Божиих произойдет не прежде, как по скончании времен, по употреблении в дело всех средств благодати, после решительной победы добра над злом (2 Фес. 2; 1-10). К этому-то славному времени, или паче исполнению времен, Евангелие учит человека обращать чаяния свои и воздыхания (2 Пет. 3; 11-15), а до того времени, по уверению его, род человеческий при всех усилиях никогда не освободится от бедствий, неразлучных с состоянием изгнания едемского.Это, однако же, не значит того, чтобы Евангелие все обетования свои о свободе заключало в будущем, предоставляя человека всем скорбям и ужасам настоящего. Нет, в будущем только полное окончание обетовании, и то потому, что этой полноты никак не может вместить настоящее; а все прочее - начало и продолжение, даже часть окончания, - в настоящем. По учению Евангелия, каждый может и должен теперь - в этой жизни, на этой земле - соделаться свободным свободой внутренней, духовной, состоящей в свободе ума и сердца, в независимом избрании добра и уклонении от зла, в свободном подчинении воли своей воле Божией (Гал. 5; 1. Рим. 6; 18-23). Таковой свободе не могут препятствовать никакие внешние обстоятельства, ни даже узы; в темнице и под мечом (2 Тим. 2; 9) можно быть свободным этой свободой Божественной так же, как и на троне, среди величия земного. Одно [есть] непреодолимое препятствие сей предначинательной свободе в человеке - его немощь, которая так велика, что он сам собою не может и помыслить ничего истинно доброго (2 Кор. 3; 5), тем паче совершить его; и тем более не способен всегда желать и делать одно доброе.Но Евангелие совершенно восполняет эту немощь и многими видимыми средствами, особенно же - невидимой благодатью Святаго Духа, которая, коль скоро человек, признав свое бессилие и ничтожность, обращается к ней молитвенно и предает себя ее водительству, облекает его волю такой силой, которой не могут противостоять никакое могущество и никакой соблазн (Флп. 4; 13). Облеченные сей благодатной силой многие до того раскрывали в себе внутреннюю духовную свободу предначинательную, что видимо приближались и к той будущей славной свободе окончательной, и даже сближали с собою все, их окружающее. От преизбытка духовной силы и внутреннего богоподобия таковые избранные еще здесь, на земле, до наступления всеобщего совершеннолетия человечества, вступали едва не во все права чад Божиих, освобождаясь из-под тягостной опеки земных стихий, которые теряли над ними силу и покорялись их воле и слову (Евр. 11; 34), воспринимая мирное владычество над прочими живыми тварями, которые в присутствии их с радостью забывали свою мнимо естественную лютость (Дан. 6; 22), возносясь даже над бренностью собственного тела, которое или было преставляемо на небо без разлучения с духом (4 Цар. 2; 11), или по разлучении с ним остается на земле, среди тления, на целые тысячелетия не только неразрушенным, но и способным к уврачеванию всякого вида разрушения. Мы сами, обитатели сего богоспасаемого града, не поставлены ли непрестанными свидетелями того, как свобода христианская торжествует над самыми узами смерти, соделывая нетленными останки тех, которые были во время своей жизни совершенно свободными для Христа и Христом (1 Кор. 7; 22)?