б) Если бы даже человек забыл, что это состояние ему не свойственно; то царство животных напомнило бы ему об этом. Ибо животные, хотя водятся инстинктом, однако за весьма немногими исключениями достигают своей цели. Возможно ли же, чтобы один человек был сотворен таким, что достижение своей цели не скоро ему возможно? Если он сотворен существом стройным (а этого требовала премудрость Божия), то, без сомнения, силы его были в гармонии, — высшие действовали, а низшие не превозмогали их; а сего уже довольно для того, чтобы доказать, что первое состояние человека было лучше последующего за ним, лучше настоящего. Таким образом, должно положить, что настоящее состояние человеческого рода не есть состояние, неразлучное с ним, но пришлое, чуждое, ему не свойственное.

Третий пункт тот, что настоящее бедственное состояние современно человечеству. С этим разум также согласится скоро и легко, когда начнет спрашивать: как давно начал развращаться и действовать род человеческий? История, которой он предлагает этот вопрос, не даст ему удовлетворительного ответа: она скажет, что человек в глазах ее всегда являлся худым и бедствующим, а когда начал он являться таким, того не скажет. И из этого уже следует, что повреждение человека — крайне раннее; но поскольку начало истории недалеко от начала человечества, то отсюда следует, что зло в человеке современно человеку. Этим путем разум приходит к первой половине разбираемого нами пункта церковно-библейского учения, то есть к тому, что повреждение человека современно почти его происхождению. Но разум легко может прийти и к другой половине этого пункта, то есть к тому, что источник сего повреждения в свободе человека. К этому он тотчас придет, когда, во-первых, станет спрашивать, где начало зла. Утверждать, что начало это в Боге, разум никак не может: он прочь гонит эту нелепую мысль; полагать причину зла в мире физическом он опять не согласится, ибо это значит переносить ее опять на Бога; а почитать источником зла злоупотребление свободы, это с его началами весьма согласно. Во-вторых, к этому можно придти по аналогии происхождения нынешних зол: ныне самые общие фамильные пороки проистекают большей частью от каких-либо частных злоупотреблений свободы; таким же образом, без сомнения, произошло от частного произвольного проступка Адама зло всеобщее, простирающееся не на одну какую-либо фамилию, а на весь род человеческий. В-третьих, заставляют разум производить зло из свободы человека все предания, к отголоскам которых он должен прислушиваться, ибо кроме их, других, так сказать, данных в сем случае он не имеет никаких; а они все производят зло из свободы первого человека. Итак, и с этим пунктом разум согласен. Одна только сторона здесь как бы отталкивает его от себя: разум недоумевает, как от Адама, и притом от одного его поступка, мог произойти такой ряд зол и бедствий. Не слишком ли много уже усвояется Адаму? Чтобы отвечать на этот вопрос, надобно сперва разрешить, что собственно усвояется Адаму. Производят ли Писание и Церковь всецело всю сумму зла от проступка Адамова? С некоторых сторон производят, а с некоторых — нет; но какие бедствия производятся от Адама и какие нет, об этом в Писании говорится неопределенно, а в богословских системах смешанно. Впрочем, при помощи здравого соображения, можно утверждать, что от Адамова поступка производятся следующие виды зла: а) потеря райского физико-духовно-нравственного блаженного состояния; б) потеря равновесия сил человеческих, — потеря гармонии; в) последовавшая вследствие этого дисгармония, — смерть; г) наконец неблаговоление Божие к расстроенному, дисгармоническому существу. С этих сторон настоящее бедственное состояние человека происходит из проступка Адамова. Но с других сторон оно происходит из других источников. Например, что развращение человеческого рода в течение времени усиливалось, что оно различно выражалось, — этого никак нельзя производить из проступка Адамова, и это зависело от других причин. Итак, от Адамова проступка все виды зла происходят только одной, так сказать, возможностью, а не тем, чтобы все они действительно из него выродились: на вырождение их, распространение, усиление и умножение действовали другие причины; их рост зависел, так сказать, от роста человеческого рода. Приняв такое ограничение, обратимся теперь к суду разума и спросим его: возможно ли от одного проступка Адамова распространиться злу в таком виде? Очень возможно! Разум не может не согласиться с этим.

Четвертый пункт, то есть что зло распространяется путем рождения, не подлежит никаким сомнениям. Физиологи заметили, что в натуре есть закон, по которому существа, рождаясь одни от других, постепенно умаляются и делаются как бы худшими, хотя бы ничего злого не привходило к ним. От этого-то некоторые животные, оставаясь без смешения с другими породами, вырождаются; от того браки, заключаемые между единокровными, имеют следствием то, что люди вырождаются и фамилии наконец истребляются. Если же есть такой закон в природе, то что должно сказать о действии и силе его после того, как примешалось зло, содействующее и ускоряющее ход его? Если по естественному закону рождаемое подлежит большому влиянию рождающего, то тем более оно должно подлежать ему по закону порчи. Поэтому должно дивиться, как Промысл хранит еще род человеческий от совершенного вырождения! Для сей-то цели, может быть, он, между прочим, употребляет и переселения народов, дабы смешением их предотвращать их уничтожение. Итак, что тело может получить порчу от родителей, — в том нет ни малейшего сомнения. Но как может заимствовать ее душа? Она заимствует ее от тела, состоя в зависимости от него: тело удобно может сообщить ей эту порчу, особенно в ее, так сказать, юности, когда ей, еще слабой, трудно с ним справляться. Если то верно, что душа происходит в зависимости от той же материи, из которой образуется тело; если происхождение ее условливается формой развития этой материи, то явно, что дисгармония и свойства телесной материи могут и должны отразиться и в душе. Впрочем, каким бы образом они ни отражались и хотя бы образ сей был неизвестен, нам хорошо известно то, что они отражаются: это доказывается сходством детей с родителями в расположениях, привычках и действиях. Итак, разум совершенно согласен с тем, что первобытное зло распространяется путем рождения.

Пятый пункт: следствия первого преступления простираются далеко; именно, в жизни временной, по отношению к природе физической, простираются до смерти, по отношению к природе нравственной — до помрачения ума, до склонения воли к злу и почти до уничтожения свободы; в жизни вечной — до лишения вечного блаженства и права участвовать в благоволении Божием. Поверхностный разум, смотря на эти следствия, представляет их слишком далекими и глубокими и не хочет верить в их действительность; но так на самом деле, так и быть должно. Здравый разум согласится с этим, если разберет это учение по частям.

а) Болезней и смерти он не может не признать следствиями падения, — иначе откуда они могли бы произойти? Чтобы смерть была естественна человеку, на это никогда разум не согласится. Даже растения отклоняют ветви свои от иссохшего дерева: так смерть не сродна им! А человек, смотря на лежащего во гробе собрата, может ли подумать, чтоб такое положение его было естественно?.. Физиологи думают производить смерть тела, — но какого тела? Настоящего, уже расстроенного, из устройства, а не Адамова тела, невинного, подобного тому духовному телу, о котором говорит апостол Павел (1 Кор. 15). Таким образом, недоумение насчет физических следствий греха есть только мнимое. Что сокращение жизни не естественно человеку, а случайно, на это доказательства под руками. Животные, как в других случаях, так и здесь, учат нас. Физиологи заметили, что они живут в восемь раз более того, нежели сколько растут; сообразно сему человек, употребляющий ныне на рост двадцать лет, должен бы жить, по крайней мере, лет двести. Значит, время жизни человеческой, как замечает апостол, «прекращено». Что материальное, сложное не может жить долго, но скоро распадается, — это возражение, прежде сильное, теперь, при более глубоком взгляде на мир, ослабело. Устройство человека такое же, как и мира; человек есть малый мир, но мир физический не разрушается, и физиология утверждает, что он и не разрушится, — отчего же нельзя таким же образом вечно существовать и телу человеческому? Ему еще свойственнее бессмертие, потому что оно есть тончайший, и следовательно менее подверженный разрушению, экстракт из мира видимого. Священное Писание, поднимая завесу будущности, показывает и способ, по которому тело может быть бессмертно. Смерть теперь происходит оттого, что человек питается смертным, что он живет разрушением других тварей, что в состав его входит то, что остается после тления. Но в будущей жизни все будет бессмертно и человек, быть может, будет питать тварей, как теперь они питают его. Если же предположим нечто подобное и в первобытном состоянии (а предположить это весьма можно и должно), то вот и способ первобытного бессмертия! Впрочем, хотя бы все эти доказательства и не имели для нас силы, но пока есть смерть, дотоле первородный грех будет признаваем ее причиной. Ибо смерть царствует и над теми, которые не имеют собственных произвольных грехов, над младенцами; значит она происходит в них от наследственной порчи.

б) Что наследственная порча простирается до омрачения разума и склонения воли к злу, вообще до злого порабощения или как бы превращения природы духовной в чувственную, — против этого и спорить нельзя. От юности прилежит человеку помышление на злое: в младенцах, еще не пользующихся употреблением разума, уже бывают греховные движения. Не отрицаем, что нравственное зло в человеке во многом зависит от времени, от обстоятельств, от воспитания и других причин; но не будем забывать и того, что зародыш его лежит дальше и глубже, — в сердце человека. Оттого-то и древние и новейшие мыслители, говоря о происхождении зла, полагали причину его в чем-то предваряющем свободу, — замечали, что человек прежде, так сказать, пал, чем стал. Так, последователи Платона допускали какое-то довременное существование душ; Кант, изыскивая начало зла, предполагал какой-то акт другой свободы; Фихте производил зло из устройства натуры, то есть утверждал мысль манихейскую, —что в первой причине есть две стороны: добрая — причина добра и злая — источник зла. Итак, и в этом отношении разум видит, что Священное Писание говорит не более, как сколько есть на деле.

в) Что действие прирожденной порчи простирается до лишения вечного блаженства, это также сообразно с природой вещей. Разум твердо верит, что в мире благополучие соединяется с нравственной добротой. При этой вере ему трудно бывает допустить те исключения, которые иногда бывают в мире: трудно допустить, чтобы благополучие было соединено со злом нравственным. Если он видит где-либо такое соединение, то причину его охотнее изъясняет особенной волей Божией, нежели своими началами. По закону правосудия он всегда требует, чтобы добро следовало за добром. Почему же не переносить этого закона в вечность? Нечистое не может быть приятно Богу, а следовательно, не может быть предметом благоволения, а делается предметом гнева Божия, как выражается Писание. И Бог не мстит человеку Своим неблаговолением к нему, а по необходимости, по самому существу Своему не благоволит к нему. В этом случае хорошо сравнивать человека нравственно злого с физически больным. Как больного, когда он потеряет аппетит, вы не накормите, сколько бы ни были к нему расположены, так и человека, потерявшего вкус к благам духовным, Бог не сделает блаженным, сколько бы ни любил его! Таким образом, и с этим пунктом во всех отношениях разум согласен.

Последний, шестой пункт церковно-библейского учения состоит в том, что люди ни в частности, ни вообще сами не могут освободиться от своей порчи. С этой истиной не согласится разве тот, кто не знает истории рода человеческого. Сколько было придумано средств и употреблено усилий, чтобы остановить поток зла! Но все тщетно! Правда, есть в истории человечества места светлые, но основания их всегда мрачны; и, смотря на события, происходившие в народах и веках, видим много доказательств того, что род человеческий более склонен к злу, нежели к добру. Ибо, сколько было употребляемо средств к исправлению человека! А развращению никогда и никто не учил; по крайней мере, если и были такие злонамеренные люди, то их было крайне мало. А, между тем, добра на свете мало, а зла много, и последнее спеет лучше первого. Отчего же это? Скажут: оттого, что чувственное берет перевес над духовным. Так, но отчего же чувственное берет перевес над духовным? Ведь это не натурально. Таким образом, человек не в состоянии исправить той порчи, которая находится в его собственной душе и, по-видимому, состоит в его воле. Что же сказать о внешних действиях греха? Об исправлении этих действий и думать невозможно. Например, кто мог избавить себя или других от смерти? Кто мог прекратить беспорядки в природе? Никто! Человек сообщает некоторым частям природы прекрасную форму, но в существе дела результат ничтожен. Эти украшения, делаемые человеком в природе, подобны кладбищным памятникам, которые, сколько бы ни были красивы, всегда напоминают, что под ними лежит тление. Но это еще не все пагубные следствия падения: мы не видим теперь всей порчи природы, не слышим всех воздыханий твари. Что ж, если бы мы увидели всю силу зла? Нас тогда ужаснула бы и эта сила, и наша немощь в исправлении причиненного нами повреждения... Священное Писание говорит, что при конце мира все так переродится, что будет почти совершенно ново: «видех небо ново и землю нову» (Откр. 21; 1); значит, мир весьма поврежден, когда для того, чтобы быть хорошим, ему надобно сделаться новым. Итак, человек не видит еще всей своей немощи; и потому глубже всякого философского положения следующее выражение церковной песни: «едине ведый человеческаго естества немощь!..» Да, один Бог видит все, что есть в человеке — так жалко настоящее его состояние в сравнении с прошедшим, едемским и с будущим, сионским. Немощь нравственная видна и в святых людях. Они пользовались всеми пособиями искупления; многие из них достигали такого совершенства, что производили чудеса в природе; однако и в этих существах, резкой чертой отделявшихся от нас, до конца оставалось много слабостей, не только в природе физической, но и в нравственной — в душе. Оттого они не только по смирению, но и по справедливости жаловались на собственную нечистоту. Так сильно угрызение змия, что и те люди, которые были ангелами во плоти, сильно чувствовали его! И это-то величайшее расстройство произошло от Адама. Обыкновенный взгляд в этом случае такой: Бог будто Сам отнял у природы ее совершенство, когда человек сделался недостойным его; и Иисус Христос, Восстановитель порядка в мире, также будто Сам перетворит мир, чтобы сделать его достойным жилищем для Своих последователей. Но взгляд этот — поверхностный. В самом деле, не Бог произвел и производит то, что есть, а само дело, так сказать, производит себя: само собою из пагубного греха Адамова последовало расстройство физическое; таким же образом из благодетельной смерти Иисуса Христа само собою последует восстановление природы. Таким образом, первородный грех, будучи понимаем правильно на основании учения Церкви и Писания, не заключает в себе ничего, для разума не доступного. Все, что смущает его в этом случае, состоит более в имени, нежели в вещи. Название — грех рессаtum, с которым соединяется обыкновенно понятие частного свободного поступка, было причиной споров по сему предмету. Вольфова школа своим учением о вменении, невозможном без свободы, сделала против сего греха много возражений. Но все эти возражения легко уничтожатся, когда примем грех в смысле единственном, будем разуметь переходящую путем рождения порчу, которая имеет силу греха, так как лишает благ и дает направление ко злу. Таким образом, этот грех похож на несчастье, которое многие терпят невинно: например, путешествующий по зараженным местам и от этого получивший заразу, — невинен, но, несмотря на то, в обществе здоровых он не может быть принят. Многие богословы, не имея этого в виду, делали много произвольных предположений и понапрасну мучили свое воображение, придумывая способ, которым Адам мог сообщить свой грех потомкам. Так, например, Мозгейм назвал Адама представительным главою, в котором будто все люди заключили союз свой с Богом; и потому если он согрешил, то согрешили и они; если он лишился блага, то лишились и они. Это выдумано по нужде, потому что надобно было отвечать что-нибудь на возражения.Последний побочный вопрос касательно этого предмета следующий: не свободен ли кто из людей от первородного греха? Писание говорит ясно, что «вал бо согрешиша и лишены суть славы Божия» (Рим. 3; 23). Это учение было вселенским. Но в Западной Церкви с некоторого времени образовалось учение о безгрешности Девы Марии. Хотя оно там не есть учение догматическое: однако католики твердо держатся его; у них есть праздник "Непорочного зачатия Богоматери", и тому не дают ученой степени, кто не обяжется признавать это учение. Наша Церковь не приняла этого учения. Хотя мы празднуем 9 декабря зачатие Пресвятой Девы, но праздник этот не то же, что католический. Это видно из поемых в этот день песней церковных, в которых нет ни малейшего намека на то, что утверждают католики, а говорится только, что день этот посвящен Церковью воспоминанию начала нашего спасения. Католики говорят, что Церковь всегда учила так, как учат они, и в подтверждение этого ссылаются на блаженного Августина. Но этот учитель ничего не говорит в их пользу; он, касаясь Святой Девы, сделал только вопрос насчет Ее безгрешности, но не дал на этот вопрос никакого ответа. Приводят еще мнение из Дамаскина, Амфилохия и других, но и эти мнения нерешительны. Наш праздник получил начало еще в VII веке; но вся Вселенская Церковь до X века не учила, что Святая Дева была изъята от первородного греха, хотя, сравнивая Ее со всеми ветхозаветными мужами, поставляла выше всех их. Правда, у нас есть молитва: «нескверная, неблазная» и прочее, составленная в честь Богородицы. В ней нельзя ли находить мысли католической? Нет. Это выражение употреблено для усиления мысли о святости и непорочности жизни Пресвятой Девы, а не для выражения того, будто бы Она была изъята из всеобщей наследственной порчи. У отцов Церкви также нет учения о сем: нет, правда, и того, чтобы Она была зачата во грехе; но это потому, что высота Пресвятой Девы заставляла их как бы забывать то, что Она была из рода подобострастных нам людей. Учение католиков об этом предмете — учение случайное. Схоластик Дунс-Скот, занимавшийся дроблением мнений о первородном грехе, сказал, что хотя и нет учения о том, что Святая Дева свободна от первородного греха, однако должно думать, что Она свободна: Богу возможно было сделать Ее свободной от первородного греха, а для Нее, как Матери Божией, приличнее было родиться без греха. Такое предположение Дунс-Скота впоследствии сделалось достоверной истиной; к нему пристали иезуиты и фран-цискане. Доминикане сначала восставали против него, а потом и сами приняли. Когда испанские и португальские короли просили папу сказать что-либо об этом учении, то он не дал им решительного ответа. Еще два вопроса, касающиеся этого предмета.1) Отчего мы, смотря на других людей, часто не замечаем в них пагубных следствий греха Адамова; в них иногда как будто бы и нет их? Оттого, что греховное состояние нам прирождено; мы свыклись с ним и, не зная цены прежнего состояния, не можем ценить и настоящего: для того, кто всегда болен, болезненное состояние представляется естественным. Это происходит еще и оттого, что мы не можем разом обозреть состояние всех людей; мы видим только малую часть этой мрачной картины; а при этом очень возможно, что какая-нибудь самая мрачная часть картины представится светлой и даже блестящей, если падет на нее луч солнца. Посему не удивительно, что бедственное состояние людей в частях своих кажется иногда светлым от прояснивших его лучей духовного нашего солнца, Иисуса Христа, — от принесения Им на землю света надежд и будущих обетовании. Но если посмотрим на значительные, по своей величине, части этой картины, на болезни и смерть, то невольно содрогнемся. Крик тридцати тысяч несчастных, которые должны были убивать друг друга по повелению Тиверия; жестокость, с какою дикие едят своих единокровных; взор на тысячи трупов, поверженных на поле брани, — такие картины представляют человечество в самом мрачном виде!.. Кроме того, что значит предпочтение, оказываемое во всех государствах воинскому званию, что значит умножение военных училищ, в которых образуются (получают образование) не для умерщвления зверей, а — людей? Это снова показывает, как жалок человек! Младенцы умирают и через смерть лишаются всего, еще не сделав никакого преступления. Разве это — благополучие для человека? Мы видим, что от больных родителей рождаются больные дети, от порочных — с большой наклонностью ко злу. Разве это счастье жизни?..2) Что было бы, если бы Бог не благоволил восставить род человеческий? — Теперешняя временная смерть сделалась бы вечной; душа не умерла бы, но жила в отдельности от тела, и без исправления осталась бы с постепенно увеличивающейся наклонностью ко злу; мир видимый час от часу делался бы хуже, между тем как теперь он хорош и худ: худ потому, что зло нравственное в нем еще продолжается; хорош потому, что в основание его положен зародыш восстановления. С этой точки зрения и видна истина слов апостола, что о Христе возглавлено все, что «на небе и на земле» (см.: Мф. 28; 18).Как преподавать учение о первородном грехе народу? Надо предлагать его со стороны практической, и при этом хорошо его изъяснять; ибо насчет его мало у народа верных понятий и взглядов. Конечно, это предмет глубокий, во многих отношениях метафизический, но есть в нем стороны общепонятные, годные для простой проповеди. Нужно в этом случае подражать апостолу Павлу, который, говоря об Адаме, там представляет и Христа. Такой образ проповедования предотвратит могущую родиться при этом безотрадность. Учение о прирожденном бессилии человека составляет первое и главное основание нужды искупления. Но как бессилие это не для всех ощутительно, то и самое основание искупления не для всех кажется важно. И потому нужно еще сказать нечто о грехах деятельных. Учение это составит как бы второе основание необходимости искупления, которое будет тем прочнее, чем очевиднее для нас грехи наши.Вот, для образца, несколько вопросов о грехах деятельных и ответов на них.а) Что такое грех? Грех есть преступление закона Божественного. Этот закон открывается в совести и есть закон естественный, вечный. Каким образом воля Божия изрекается в нашей душе, отчего и как в ней слышится голос Божий, — это непостижимо, таинственно. Откровение это, совершающееся в душе независимо от ее воли, важнее и чуднее всех прочих откровений; ибо эти пройдут, а оно останется вечно. Например, Бог чудесно открывался в скинии посредством явлений: но здесь нет никаких явлений; нам кажется, что все это происходит от души; а что такое душа и как это из нее происходит, — опять тайны.