Мне кажется, что среди русских мыслителей и мудрецов нет такого человека, который бы так же, как Достоевский, всесторонне знал душу русского народа. Ему известны как его самые идеальные взлеты, так и его самые демонические падения. Он знал лучше, чем кто-либо, и ад и рай русской души, ибо он сходил в его ад и восходил в его рай. Если можно говорить о характере души, тогда можно сказать, что Достоевский проник в характер русской души. Он считал, что в основном существуют "два народных типа - в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом. Это, прежде всего, забвение всякой мерки во всем (и, заметьте, всегда почти временное и преходящее, являющееся как бы наваждением). Это - потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее, как ошалелому, вниз головой. Это - потребность отрицания в человеке, иногда самом не отрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой лишь благоговел и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем. Особенно поражает та торопливость, стремительность, с которою русский человек спешит иногда заявить себя в иные характерные минуты своей или народной жизни, заявить себя в хорошем или поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть - тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего: от семьи, обычая, Бога. Иной добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником, - стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни. Но зато с такой же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, спасает себя сам и обыкновенно, когда дойдет до последней черты, т.е. когда уж идти больше некуда. Но особенно характерно то, что обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения, всегда бывает серьезнее прежнего порыва - порыва отрицания и саморазрушения" [565].

Примечания 523. "Идиот", т.VI, с.585. (Здесь и далее цитируется по изданию А.Ф. Маркса. Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского. С.-Петербург, 1894 г.) 524. "Идиот", т.VI, с.585. 525. "Дневник писателя", т.XI, с.384. 526. "Биография и письма и заметки из записной книжки Ф.М. Достоевского". 527. Из материалов к "Бесам" (Достоевского). Л. Гроссман, "Южное слово", 25.IХ.1919, Одесса. 528. "Дневник писателя", т.X, с.224. 529. Там же, т.IX, с.240. 530. Там же. 531. Там же, т.XI, с.147. 532. Там же, т.X, с.441. 533. "Биография и письма и заметки из записной книжки Ф.М. Достоевского", с.273. 534. "Братья Карамазовы", т.XII, с.376. 535. Из материалов к "Бесам", Л. Гроссман. 536. Курсив Достоевского. 537. "Дневник писателя", т.XI, с.522-523. 538. Там же, т.X, с.143. 539. Там же, с.312. 540. Там же, с.225. 541. Там же, с.225-226. 542. "Идиот", т.VI, с.594. 543. Дневник писателя", т.XI, с.183. 544. Там же, т.X, с.229. 545. Там же, с.295. 546. Там же, с.204. 547. В. Соловьев. Три речи в память Достоевского. Собрание сочинений В.С. Соловьева, т.III, с.197, С.-Петербург. 548. "Дневник писателя", т.X, с.51. - В "Братьях Карамазовых" старец Зосима говорит: "...Спасет Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во Смрадном грехе, но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает, умилительно плачет" (т.XII, с.375). Ср.: "Дневник писателя", т.XI, с.278-279. 549. "Дневник писателя", т.X, с.51. 550. Там же, т.IX, с.206-209; с.178-179. 551. Там же, т.IX, с.240; т.X, с.313. 552. "Letters of Dostojevsky", р.238. 553. "Дневник писателя", т.XI, с.472-473. 554. Курсив Ф.М. Достоевского. 555. Курсив Ф.М. Достоевского. 556. "Дневник писателя", т.XI, с.473-474. - В письме одной матери на вопрос о том, как воспитывать своего сына, Достоевский отвечает: "Вашему ребенку * лет, познакомьте его с Евангелием, учите верить в Бога, это самое православное воспитание. Это sine qua non, по-другому Вы не сможете из своего сына сделать тонкое человеческое существо, в лучшем случае это будет мученик, в худшем - бездушный, летаргический "успех", что еще более печально. Верьте мне, Вы не сможете никогда, нигде, ни в чем найти что-то лучше, нежели Спаситель" ("Letters of Dostojevsky", р.224). 557. "Дневник писателя", т.IX, с.209. 558. Здесь Достоевский имеет в виду освобождение балканских славян от турок. (Прим. автора). 559. "Дневник писателя", т.XI, с.78-79. 560. Там же, т.X, с.142. 561. Курсив Ф.М. Достоевского. 562. "Дневник писателя", т.XI, с.474. 563. Воспоминание о своем 4-х летнем пребывании на каторге в Сибири. 564. "Дневник писателя", т.XI, с.475. 565. Там же, т.IX, с.205-206.

Тайна всеславянства и всечеловечества

Над человеком простираются таинственные голубые своды, а под ним разверзаются грозные бездны неизвестного и вечного. В таком загадочном мире человек не может оставаться настоящим человеком, если свое существо не соединит с этой голубой бескрайностью неба и с таинственными безднами земли и если через артерии всех существ мира не проструится его кровь, чтобы соединиться с ними со всеми в сердце своем. Только так человек может почувствовать цельность своего существа, осознать себя как вселенское существо. Ибо во всех существах он находит частицу самого себя и в то же время понимает, что судьба каждого отдельного существа вплетается в его собственную судьбу. Все существа близки ему, он искренне разделяет все их чувства: их радости и печали, их взлеты и падения. В царстве сущего ему ничто не чуждо, существует нечто, что человека непреодолимо связывает со всем и всеми: все в нем и все во всем. Более того, он остро ощущает, что каким-то таинственным образом реально присутствует во всех людях и что все люди органически являются частью его существа: он плачет с плачущими, печалится с печалящимися, радуется с радующимися. Одним словом, для всех он - все. Но как, каким образом? Через Богочеловека Христа. Он (Христос), как разлив реки, несет душу человека ко всем сердцам, придавая ей всечеловеческую ширину и всечеловеческую глубину. И Христов человек ощущает себя как всечеловек, которому все человеческие существа близки как свои: свои в чувствованиях, свои в познании, свои в любви. Исчезают границы между ним (человеком) и ими (людьми), ибо воздействие Божественной силы Его вселюбви оттаивает лед сердец, подобно горячему солнцу, под лучами которого тает лед. Исполненный богочеловеческой любовью Христов человек всегда расположен ко всем, в каждом он видит своего бессмертного, Божественного брата и готов служить ему всем своим существом.

В славянском мире Достоевский является самым большим пророком и самым ревностным апостолом всеславянства. Славянская идея является одним из главных его пророчеств и одним из главных его благовестий. Богочеловеческий дух Православия нельзя загнать в узкое русло национализма, ибо своим всечеловеческим содержанием он (дух) тяготеет ко всеобщему единению людей во Христе и во имя Христа. Национализм, освященный и просвещенный Богочеловеком Христом, становится евангельским мостом ко Христову всечеловечеству. Только освященное и просвещенное Христом славянство обретает свое непреходящее значение в мировой истории и через всеславянство ведет к всечеловечеству. Все, что является православным, стремится к одной цели: к братскому объединению всех людей посредством евангельской любви и жертвенного служения всем людям.

По мнению Достоевского, славянская идея в высшем смысле ее - это прежде всего есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев с тем, чтобы "основать впредь великое всеславянское единение во имя Христовой истины, т.е. на пользу, любовь и службу всему человечеству и защиту всех слабых и угнетенных в мире" [566]. Всеединение славян - это не захват и не насилие, а ради всеслужения человечеству... В этом самоотверженном бескорыстии России - вся ее сила, так сказать, вся ее личность и все будущее русского назначения" [567]. Любое дело, мысль, слово и чувство, которыми человек смиряет себя и становится слугой своему слуге, "послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой, по Евангелию" [568].Для людей гуманистического, механического, римокатолического склада духа такое евангельское объединение людей во всечеловеческое братство представляется утопией, невозможным чудом на земле. Но для православного человека, обоженного и освященного Христом, такое объединение людей является не только горячим желанием веры и молитвы, но и необходимым евангельским ощущением жизни. Это одна из главных реалий, на которой стоит, существует и служит Христов человек в этом мире. Служение людям евангельской любовью, ради всебратского единения, не является мечтой для христианина в этом мире, но является насущной потребностью. Христоликий Зосима говорит: "И неужели сие мечта, чтобы под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, - в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твердо верю, что нет и что время близко. Смеются и спрашивают: когда же сие время наступит и похоже ли на то, что наступит? Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим. И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появились, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди: "камень, которые отвергли зиждущие, стал главою угла". А насмешников вопросить бы самих: есть ли у вас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом" [569].Божия любовь и Божия сила бдит над подвигами Христовых людей. Пусть их мало в мире, но за ними и рядом с ними стоит Тот, Который в мгновение ока малое претворяет в великое и слабое - в мощное. Пусть закваска всечеловеческой любви мала, но тут рядом чудотворный Христос, Который в короткое время может заквасить дух всех людей с тем, чтобы осуществить братское единение всех во Христе. "Истина, - утверждает святой старец Зосима, - в том, что теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества, как союза почти языческого, во единую вселенскую и владычествующую Церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и в конец веков, ибо лишь сему предназначено совершиться! И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времен и сроков в мудрости Божией, в предведении Его и в любви Его. И что по расчету человеческому, может быть, еще весьма отдаленно, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди" [570].Для души, живущей Христом, всечеловеческие устремления и ожидания совсем естественны и логичны. Все, что богочеловечно, то, по сути, всечеловечно. Ибо только в Богочеловеке все человеческое достигло своего Божественного совершенства. Все человеческое нашло в Нем свое бессмертие, свою вечность. Всякое всечеловеческое начало в человеке или в народе проистекает от Богочеловека опосредованно или прямым путем. Достоевский первый начал говорить о всечеловеке и всечеловечестве. Это его пророчество и его евангелие.Вершиной пророческого вдохновения и апостольского благовещения Достоевского является его речь о Пушкине. Это воистину самое пророческое евангелие и самое евангельское пророчество о всечеловеке и о всечеловечестве. Согласно этому пророчеству и этому евангелию: "...Назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, стать всечеловеком [571], если хотите! О, это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо больше, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди, поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!" [572]В универсальности и всечеловечности гения Пушкина Достоевский видит художественное воплощение русского национального духа. А для русского народного духа характерны отзывчивость ко всему человеческому в людях: от малого до великого. "В европейских литературах, - говорит Достоевский, - были громадной величины художественные гении - Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который обладал бы такой способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейшее, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску призвания, как мог это проявить Пушкин. Напротив, обращаясь к другим, чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один из всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность" [573].Сила, посредством которой человек соединяется с другим человеком и даже перевоплощается в его дух, - это любовь. Она сообщает человеку мощь перевоплощения в другие человеческие личности. Чем больше человек отдает, тем больше получает, ибо еще больше принимает. "Нет, положительно скажу, - говорит Достоевский, - не было поэта с такой всемирной отзывчивостью как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк" [574].