Нравственное учение Запада тщательно разрабатывает принципы различения между намеренным и непроизвольным. Катаниктические молитвы Востока просят об отпущении «вольных и невольных грехов» [1283].

Грехи «по слабости» не встречаются в увещаниях греческих отцов[1284]. Конечно, Феофан признает, что возможны «грехи по слабости», но он спешит добавить: тот, кто знает свою слабость, пусть не помышляет оправдать себя[1285].

С этим не следует смешивать беспорядочные намеренные и непроизвольные поступки[1286], так как один и другой «грех» разделяет бездна. Тем не менее не молятся о полном отпущении невольных грехов, так как мы ответственны за состояние нашего сердца, а очищение чувств характеризует аскетическое устремление раскаявшегося грешника[1287].

О том, что касается личной ответственности за дурной поступок, известно, с какой настойчивостью греческие отцы часто повторяют: ни дьявол, ни мир, ни дурные мысли, ни сильные страсти не являются достаточной причиной, которая могла бы очистить грех[1288]. Вместе с Иоанном Златоустом Феофан Затворник настаивает: ни глаз, ни другой член тела не виновен — но только лишь развращенная воля[1289].

«Грех есть всегда дело нашей свободы. Сопротивляйся и ты не падешь!»[1290]

Грех как неведение

Не удивительно то, что отцы применили ко греху общеизвестные тогда философские понятия, и в частности такие, которые относятся к «незнанию». Мораль греков в значительной степени отмечена интеллектуализмом: она представляет добродетель как науку и невежество как порок[1291]. Это невежество обусловлено «плотностью» тела, «завесой чувств»[1292].

В течение веков терминология невежества будет бытовать в языке аскетов. Когда Ориген говорит о αμάρτημα, это часто имеет смысл доктринальной ошибки[1293]. Григорий Нисский выбор зла приписывает ошибке разума, который позволяет соблазнить себя обманчивой реальностью. Если зло предстало бы во всей своей наготе, человек бы не поддался ему[1294]. Слово άγνωσία в соединении с κακία очень часто встречается у Евагрия. Сражаясь с монахом, бесы прежде всего стремятся лишить его ведения[1295]. Так, в христианском смысле, ведение γνώσις αληθινή существенно отличается от «простой науки» философов[1296]. «Подлинная наука» предполагает соблюдение заповедей. Таким образом, невежество, которое проявляется в грехе, идет вместе с непослушанием, с восстанием против Божьего закона[1297]. Согласно общему принципу praxis есть путь к theoria. Так, причиной «неведения» становится недостаток доброделания[1298]. Когда отсутствует praxis, говорит Евагрий, разум отяжелен страстями и «ускользает», покидает свою работу созерцания[1299]. Грешник погружен в глубокий сон[1300].В этом контексте прочитываются другие сходные термины, которые объясняют причины греха, например άβουλία, недостаток размышления[1301] и, прежде всего κόρος, «пресыщенность»[1302]. Если для Оригена Божественный Логос есть «живой хлеб», «истинное питие», то цена этой пищи — соблюдение заповедей вечной жизни. Κόρον λάβειν τής θεωρίας означает остановиться в созерцании из‑за недостатка любви и бодрствования. В таком виде мы находим это понятие у Оригена. Но с конца IV в. оно больше не употребляется, поскольку возникает риск видеть в нем под влиянием неоплатонизма идею, что само благо создает эффект «пресыщенности»[1303].Несоблюдение заповедей, оскорбление БогаИоанн Богослов (Ин 3, 4) отождествляет грех с беззаконием (ή άνομία; νόμος — закон). Также это слово часто переводят как «нарушение закона», преступление. Практически оно становится синонимом αμαρτία[1304].Фарисеи ставят закон вне личных отношений между Богом и человеком. Но в Ветхом Завете нарушение заповеди имело смысл преступления, совершенного против Яхве. Пророки и весь Новый Завет основывают Закон неизменно на любви к Богу и к ближнему, опираясь на личность Христа[1305].Многие христианские авторы, конечно, видят в грехе прежде всего нарушение заповеди Христа. На этом зиждется нравственное богословие Василия Великого. Однако он далек от чисто юридического законничества. Отеческое Провидение Бога, говорит он, проявляется в этом мире как «мысль, что содержится в заповеди»[1306]. Истинная мудрость человека состоит, таким образом, в восприятии этого гласа Божьего во всем творении и в послушании ему[1307], вот почему нарушение заповеди — это богопротивление личности, проистекающее из извращенности сердца[1308].И если соблюдение заповедей составляет praxis[1309], то всякий грех, в определенном смысле, есть неисполнение долга; согласно странному выражению Григория Богослова, в Раю закон был дан «как материя» (ύλη) свободной воле[1310]. Грех состоит не в злоупотреблении свободой, но, напротив, в отказе от ее естественного употребления — ответить на любовь Бога.