На уровне богословия (qeologia) в строгом смысле слова Псевдо–Дионисий продолжает и развивает эту мысль свв. Отцов. Заимствуя язык и понятийную систему неоплатоников, он тем не менее определенно отмежевывается от последних и говорит о трансцендентности как о качестве, присущем именно божественной сущности. Для Дионисия Бог есть «Сверхсущностный» (uperousios) и, следовательно, не может быть отождествлен ни с каким познаваемым объектом — Он вне всякого познания. В первой главе своего трактата «О Божественных именах» Дионисий пишет:

Как для чувственного неуловимо и невидимо умственное, а для наделенного обликом и образом простое и не имеющее образа, и для сформированного в виде тел неощутимая и безвидная бесформенность бестелесного, так, согласно тому же слову истины, выше сущностей находится сверхсущественная неопределенность…

Согласно платонической и оригенистской традиции, ум, чтобы познать Бога, должен освободиться от своего падшего состояния и от окружающих его существ; другими словами, он должен снова стать самим собой. По Дионисию, это «сбрасывание оков» недостаточно; ум должен выйти из самого себя, поскольку познание Бога «превосходит ум» uper noun. Уму даруется особый путь познания — «через незнание» (di agnwsias). Сами ангельские чины, по определению и по природе являющиеся чисто духовными созданиями, постоянно наслаждаются этим таинственным созерцанием, но и они не могут достичь его высшей ступени. Дионисий представляет ангельское познание как постоянное, ибо даже для ангелов Бог остается непознаваемым в Своей сущности, являя Себя через теургические действия. Эти действия «объединяют», но не ведут непосредственно к Тому, что для Платона было Единым по сущности, противопоставленным множественности существ; ибо Бог «непознаваем ни для нас, ни для любых других существ, ни как Единый, ни как Троица», хотя Он одновременно и Один и Три, трансцендентная причина того, что для нас есть и единство, и множественность.

Псевдо–Дионисий, таким образом, совершенно отрицает два неоплатонических постулата: природную божественность ума (nous) и познаваемость божественной сущности. Его Бог есть трансцендентный библейский Бог–Творец, а не Единый Плотина, что, разумеется, не исключает общения между Богом и тварью; наоборот, это общение составляет цель и высший смысл бытия твари. Бог нисходит, выходит из Самого Себя, чтобы сделаться доступным и познаваемым; тварные же существа восходят: сначала обретают богоподобие, то есть способность участвовать в божественных добродетелях, затем, выходя из самих себя, приобщаются бытию Божию (но не Его сущности) и таким образом «возвращаются» (epistrojh) к Богу.

Нисхождение Бога к тварям описано у Дионисия в терминах, напоминающих плотиновские «исхождения». Бог не только «Единое» и «Молчание»: Он умножает Себя, Он выражает Себя и Он является. Он не только трансцендентная сущность, но и причина всего сущего, открывающаяся в действиях. Дабы быть понятым современными ему неоплатониками, Дионисий говорит о двойственности Божественной природы совершенно специфическим языком. Так, он пишет:

Как я уже сказал, святые основоположники нашего богословского предания называют божественное единство (enwseis tas qeias) тайной и непередаваемой реальностью, которая глубже всякого основания, реальностью, составляющей это единство, о котором нельзя говорить, что оно невыразимо и непознаваемо. И они называют различия (diakriseis) исхождениями и проявлениями, достойными благоприличной теархии (tas agaqoprepeis ths Qearcias proodous te kai ekjanseis).

Согласно Дионисию, поскольку божественная сущность не отождествляется с «Единым» Плотина, возможно говорить о различиях в Боге, которые являются основанием Его вездесущия и всепричинности. Именно это является главной темой трактата «О Божественных именах»:

Божество есть Сверхдоброе (uperagaqon), Сверхбожественное (uperqeos), Сверхсущностное (uperousion), Сверхживое (uperzwon), Сверхмудрое (upersojon), потому что Оно не укладывается в наши понятия о благе, о божественном, о существенном, о живом и о мудром, и мы вынуждены применять к Нему все эти выражения отрицания, предполагающие превосходство; поскольку Он является и истинной причиной всего существующего; можно применить к Нему имена Благой, Прекрасный, Сущий, Источник жизни, Мудрый, так как все это относится к благодатным дарам Божества, называемого поэтому Причиной всякого Блага.Таким образом, можно сказать, что Бог «пронизывает» вселенную, что идеи красоты, добра, мудрости, открывающиеся нам в познании мира, подлинно вводят нас в общение с Богом. Но Бога нельзя отождествлять с этими идеями: Он остается трансцендентным, являясь их причиной.Как и всякого платоника, развивающего идеи о единстве и различии в Боге, Дионисия в его богословствовании подстерегали две опасности. Первая — это пантеизм, а вторая — платоническое учение об эманации. Идея трансцендентного и «сверхсущностного» Бога с самого начала устраняла опасность пантеизма. Дионисий твердо придерживался концепции причинности, утверждавшей участие вещей в своей причине. Такое участие допускалось учением о Божественных «силах» и «исхождениях», благодаря которым Божество становится на одну ступень со своими созданиями и делается доступным для них. Согласно Плотину, эти нахождения представляют собой умаление Божества; эманации самим фактом того, что они исходят от Единого, теряют полноту божественного бытия. Дионисий сознательно избегал этой ловушки, которая могла бы привести его к понятию о фрагментарности Бога. Он пишет:И это присуще всей вообще, объединенной и единой Божественности: Она каждым из причащающихся причаствуется вся, и никто не причащается лишь какой–то ее части. Подобно этому, все находящиеся в окружности радиусы причастны ее центру, и оттиски печати имеют много общего с ее оригиналом: оригинал присутствует в каждом из отпечатков весь, и ни в одном из них — лищь какой–то своей частью. Непричастность же всепричинной Божественности превосходит и это, поскольку ни прикоснуться к Ней невозможно, ни других каких–либо средств для соединяющего с Ней приобщения не существует.В описании нисхождения Бога, подразумевающего «выход» Его из Своей сущности, так же, как в описании восхождения человека к Богу, основанного на понятии «экстаза», то есть выхода за пределы всяких проявлений собственно человеческой деятельности, телесной, зрительной и интеллектуальной, Дионисий, несомненно, очень близко подходит к тайне личной встречи с Божеством. Кто же есть Бог, всецело присутствующий в исхождениях и действиях ad extra, и в то же время остающийся неприступным, если не личный Бог Библии? Равным образом и человек, отрешающийся ради познания Бога от всех тварных вещей, в том числе и от собственного ума, в чем сохраняет свое подлинное человечество, если не в первом и основополагающем принципе существования, который христианское богословие называет ипостасью? Глубокое прозрение Дионисия становится очевидным там, где неоплатонический жаргон, обычно преобладающий в «Ареопагитиках», уступает место более традиционным выражениям, связанным с христологическими и эсхатологическими темами:Тогда, когда мы станем нетленными и бессмертными, и достигнем состояния, подобного Христу и совершенно блаженного, мы всегда с Господом будем, как и Писание говорит (1 Фес. 4:17), всецело наслаждаясь самым чистым созерцанием Его видимого богоявления, которое будет просвещать нас своими ослепительными лучами, как учеников во время самого Божественного Преображения, и, участвуя нашим бесстрастным и невещественным умом в Его доступном сиянии, через неведомое и блаженное проявление этих пресветлых лучей будем достигать сверх–непостижимого единства, в Божественном уподоблении сверх–небесным умам. Ибо как Слово Истины, так и мы будем равны ангелам и будем сынами Божиими, будучи сынами воскресения.Чисто христианский дух этого отрывка, обобщающего те аспекты, по которым Дионисий определенно отграничивается от неоплатонизма и в которых выражается христианское понимание богопознания на доступном для неоплатоников языке, объясняет, почему учение Дионисия в целом смогло оказать такое влияние на позднейшее христианское богословие. Однако необходимо отметить, что Дионисий умело избегает любых явных ссылок на личностное понимание ипостаси, которое каппадокийские Отцы применяли в учении о Пресвятой Троице и которое было использовано в знаменитом христологическом определении Халкидонского Собора. В хорошо известном отрывке из трактата «О Божественных именах» Дионисий говорит о Боге, Который одновременно есть и Единица, и Троица, утверждает, что для нашего познания невозможно реально достичь Бога ни как Единицу, ни как Троицу, поскольку Бог есть Причина, безымянная и трансцендентная по отношению к любому числу и всякому единству. Итак, здесь уже ничего не остается от встречи с личным и триединым Богом. Подобная сдержанность в рассуждениях Дионисия в то время, когда еще не существовало хорошо обоснованного учения об ипостаси, с одной стороны, может являться следствием его принадлежности к резко отрицательно настроенным в отношении Халкидона монофизитским кругам, в которых отказывались различать природу и ипостась, а с другой — может быть обусловлено апологетическими интересами, вынуждавшими Дионисия принимать в своих произведениях неоплатоническую точку зрения. Ограниченный этой установкой, он лишь иногда приходит к умозаключениям, в которых библейское представление о живом Боге становится очевидным.