Если присоединить к этой притче окончание подобной ей у другого Евангелиста, картина следующая. Пир готов. Званые отказались прийти, а хозяин, у которого сердце полно любви, открыто, который хочет, чтобы пир этот был пиром всея земли, посылает своих слуг по улицам и задворкам города, села, – звать нищих, хромых, убогих, чтобы пир наполнился радостью. Не его радостью, но радостью всех тех, которые неожиданно для себя окажутся там (см. Мф 22:1-14).

     И вот встает вопрос: с чем эти нищие, хромые, слепые, увечные собраны и идут по дороге к царским палатам? Какие у них мысли? У нищих ничего ведь нет, что они могли бы принести хозяину дома: не могут принести ни цветка, ни подарка, не могут принести успеха в жизни, не могут принести добродетели – ничего не могут принести. Идут хромые, которые никогда в жизни не умели ходить твердой стопой. Идут слепые: их ослепила земля и они не сумели увидеть неба, – идут в сознании, что ничего у них нет: с чем же прийти, как их примут?.. Символ их состояния – это лохмотья, которыми они покрыты; как же их могут пустить в царские палаты грязными, вшивыми, в лохмотьях, проглядевшими всю жизнь, растратившими все, что им было дано от рождения?

     Верно, идут они с двоящимся чувством: с одной стороны, в сознании, что никакого права на гостеприимство этого хозяина они не имеют, с другой стороны – с мыслью, что покажись они только в дверях дворца или зажиточного дома – их же прогонят! Вся жизнь их этому научила; они знают, что таких, как они, гонят со двора, – чего же им ожидать? Заслуг нет, оправдания нет, ничего нет. Значит, единственная надежда – на милосердие, на то, что их пожалеют и ради жалости пустят. Но – жалей, не жалей – как можно их пустить? Ведь они все осквернят в этом доме!

     И вот они подходят к вратам; что дальше? В другом евангельском отрывке притча продолжается рассказом о том, как все уселись у стола, вошел хозяин, окинул взором собравшихся и вдруг обнаружил, что один из пришедших не одет, как сказано, в брачную одежду, пришел на пир в своих лохмотьях. И хозяин разгневался и велел его прогнать.

     И тут другой вопрос: как же так, как это может быть? Кто из этих нищих, хромых, убогих, слепых мог придти на пир иначе, как в лохмотьях? Что случилось с ними – или с этим человеком? Каким образом они-то оказались облеченными в чистую, праздничную одежду, а он один в таком позорном рубище?.. Объясняется это той обстановкой, тем временем и местом, где Христос говорил Свои притчи. На Востоке, когда странники шли пешком, днями и днями, они приходили изнуренные, запыленные, в ободранной одежде в какое-нибудь местечко и искали себе приюта. И восточное гостеприимство было щедрым, несмотря порой на большую бедность: странников принимали с благоговением, омывали их ноги, омывали их тело, давали чистую одежду – не для того, чтобы они не осквернили дом, а для того, чтобы они отдохнули телом, душой, чтобы они ожили к новой, иной жизни.     Верно, так и случилось с теми, кого слуги хозяина привели к его вратам: их приняли другие слуги – Ангелы Божии, омыли их, одели, с честью, жалостью, лаской ввели туда, где был приготовлен пир. И все с радостью, с благодарностью, с трепетным сердцем, в изумлении принимали эти заботы, эту неожиданную, незаслуженную ласку. А один, видно, кого тоже хотели омыть, одеть, отмахнулся от этой ласки и заботы и ответил: "Мне сказали, что здесь кормят, я есть хочу! Остальное мне не нужно: годами не мылся, всегда в лохмотьях ходил, – дайте мне попировать один раз в моей жизни!" И вошел он, как был; но хозяин велел его прогнать, – не потому что тот был в лохмотьях, а потому, что ему до любви, до жалости, до милосердия хозяина не было никакого дела. Хозяин был ему не нужен, ему нужен был накрытый стол...     И вот, вопрос ставится перед нами очень круто: мы постоянно прибегаем к Богу – но в каком духе? Мы тоже нищие, мы тоже слепые, хромые, мы тоже износились и одеждой и душой. И нас зовет Господь: Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я вас успокою... И мы приходим – но как? Не приходим ли мы часто, как этот человек в лохмотьях пришел и пробился к столу, потому что ему нужен пир, а не хозяин, нужна еда и питье, а не то Царство Любви, которое представляет собой этот Божественный пир? Не подходим ли мы слишком часто и к молитве, и к причастию именно так, ожидая себе от Бога пищи и питья: пусть Он дает, дает, дает... – а что мы сами сделали для того, чтобы сметь войти в Его хоромы, чтобы сметь быть там? Из притчи видно: от нас не требуется, чтобы мы были чем-нибудь богаты; а в Ветхом Завете есть место, где говорит Господь: Чадо, дай Мне твое сердце, – все остальное уже Мое... Да, все Его; но сердце человека, его любовь, его благодарность, его благоговение во власти самого человека, и никто, даже Бог, не в силах заставить человека любить, благоговеть, быть благодарным. Потому что любовь и все, что из нее рождается – это предельная свобода.