Поэтому при такой установке все, что в религии сказано о пище, понимается в смысле только духовной пищи. Здесь царствует пафос ухода, развоплощения, отрешенности. Но наряду с этим первым пониманием и жизни и религии всегда существовал и существует и сейчас другой подход к ним.

Некоторые видят назначение религии в улучшении жизни, в той помощи, которую она может оказать миру и людям. Здесь христианство понимается как определенная политическая или социальная программа, и это понимание также выводится из Евангелия, где Христос призывает к заботе о больных, голодных, страждущих, заключенных. И вот мы стоим перед парадоксом. Если христиане призывают к духовности, если они напоминают о словах Христа: «Ищите прежде всего Царствия Божия, а остальное все приложится вам» (Мф. 6:33), их обвиняют в равнодушии к жизни, бегству от мира и его борьбы. Если же они указывают на социальное содержание христианства, на свое призвание бороться за лучшую жизнь, их осуждают за вмешательство в чужие дела, в ту сферу, которая религии не подлежит. И, повторяю, сами христиане, сами верующие бывают разделены и в себе самих, и между собою по отношению к тому, что же составляет главный призыв Евангелия, в чем основное содержание христианской жизни. Что важнее всего: уйти и молиться, или же напротив — включиться в борьбу за то, что всевозможные мирские идеологии называют «светлым будущим»? Что нужно: одухотворять жизнь или же наоборот — обмирщать религию, ставшую такой далекой от реальных нужд и запросов современного человека? — Вот вопросы, мучительно стоящие сегодня перед сознанием и верующих и неверующих. И на них невозможно ответить, не вдумавшись по–новому в изначальное религиозное понимание того, что есть жизнь.

Человек есть то, что он ест. Но что же он ест и для чего? Вопрос этот казался глупым и ненужным как Фейербаху, так и его религиозным противникам. И для него и для них питание представлялось самоочевидной физиологической функцией. И единственным разделявшим их вопросом было: существует ли что–либо еще вдобавок к этой материальной функции? Есть ли у человека некая сверхматериальная, духовная надстройка, или нет? На этот вопрос религия отвечала — да, Фейербах отвечал — нет. Но для нас важно, что и «да» религии и «нет» материализма воспринимались в контексте одного и того же противопоставления материального духовному, телесного — душевному, и с этой точки зрения Фейербах, враг всего религиозного и духовного, был на деле результатом и плодом многовекового развития самой христианской мысли, принятия ею этого основоположного разделения между духом и телом, материей и спиритуальностью, природным и сверхъестественным, священным и профанным. Фейербах считал, что пришло время разрушить всю эту священную и сверхъестественную надстройку во имя реальности материи, во имя жизни, как она есть. И сказав: «Человек есть то, что он ест», он посчитал, что этой формулой покончил с религией. Но драма в том, что те, кто отвечали ему и спорили с ним с религиозных позиций, понимали еду, питание, зависимость человека от мира и материи, в сущности, так же, как он. И отстаивали только то, что над едой есть еще что–то духовное.

Но сводится ли спор, настоящий спор, к этому противопоставлению? Мы видели, что и Библия начинает с еды, что она тоже, в сущности, разделяет формулу Фейербаха, что она отвергает противопоставление и разделение материального и духовного, а имеет в виду целого человека. Что же говорит нам Библия о мире, о пище и об отношении к ним человека, о его зависимости от них? На этот вопрос мы и постараемся ответить.

2

«Человек есть то, что он ест». Приведя эту известную фразу Фейербаха, я указывал, что философ напрасно видел в ней формулу, приканчивающую все религиозные суждения о природе человека. Я говорил, что на деле и библейское учение о творении человека можно выразить в этой формуле, поскольку человек показан в первой книге Библии как существо прежде всего голодное, чья жизнь зависит от мира как пищи. Спор здесь, следовательно, идет не о пище как таковой и не о всецелой зависимости от нее человеческой жизни, а о смысле этой пищи. Я говорил, наконец, что библейское учение о человеке и его жизни было в известной степени извращено самими верующими, которые слишком легко восприняли не из Библии и не из Евангелия идущее противопоставление материального — духовному, мирского — религиозному. На деле, в Библии мы нигде не находим этого противопоставления; в Библии еда, которую человек ест, мир, от которого он должен питаться, чтобы жить, даны ему Богом, и даны как средства общения с Богом.

Мир как пища человека не есть нечто просто исключительно материальное, ограниченное своей материальной функцией и, как таковое, противоположное и даже враждебное специфически духовному. По Библии все, решительно все существующее — от Бога, и потому все свидетельствует о Боге, ведет к Нему, приводит к общению с Ним. Если Бог, по словам Евангелия, есть Любовь, то про мир можно сказать, что он есть Божественная любовь, данная нам в пищу, ставшая нашей жизнью.

Бог, по словам Библии, благословляет все то, что Он творит, и на библейском языке это означает, что Он делает все творение, все существующее знаком и средством Своего присутствия и мудрости, любви и откровения. «Вкусите и видите, яко благ Господь!» — восклицает древний библейский поэт, автор псалмов (Пс. 33:9).Да, человек есть существо алчущее, голодное, но он алчет Бога. За всей нашей жизнью как голодом, желанием, стремлением — стоит Бог; всякое желание, в последнем счете, есть желание обладать Им. Человек — это ясно — не единственное существо, живущее голодом и желанием. Этот голод — закон всего мира, всего существующего. Но единственность человека в том, что он один в ответ на Божье благословение способен благодарить Бога за дар жизни, он один отвечает Богу принятием, благодарностью, знанием.При описании в книге Бытия первоначальной жизни человека удивительно то, что про человека сказано, что он призван был назвать, наименовать все вещи. Так, например, по сотворении животных Бог приводит их к человеку, чтобы человек дал каждому из них имя, и как человек назвал всякое животное существо, говорит Библия, так и было его имя.Но опять–таки нужно вспомнить и понять, что в Библии имя — это нечто неизмеримо большее, чем способ отличать одну вещь от другой. Для всей древней культуры имя есть выражение сущности данного существа, понимание ее назначения и смысла. Таким образом, назвать, наименовать вещь — это значит раскрыть смысл и назначение, данное ей Богом. Это значит ответить Богу пониманием, принятием, обладанием. Это значит принять дар.Но тогда становится понятным, почему в Библии хвала, благодарение и поклонение суть не только слова и акты культа, а сама глубина, сама изначальная форма жизни. Бог, по словам Библии, благословил мир, благословил человека, благословил день седьмой, то есть время; и это значит, что Он все существующее наполнил своей любовью, своей «добротой», как говорит Священная Книга, все сделал «добро зело» (Быт. 1:25). Так что естественная реакция человека, ответ его на этот дар жизни и мира — это благодарение и радость.Это значит, что он мир должен увидеть таким, каким Бог создал и любит его. И в этом акте благодарности и хвалы познать мир, наименовать его и обладать им. Все способности человека, умственные, духовные и волевые, все то, что отличает его от всех других тварей, находит свой источник, свой корень в этом благословении и благодарности, в знании того, чего в конце концов хотят, к чему в конце концов стремятся человеческий голод и человеческая жажда.Ученые называют человека латинским термином homo faber — «кузнец», указывая на его способность возделывать мир. Другие называют его также homo sapiens, то есть «существом разумным», указывая на его способность думать. Но в первую очередь, еще до этих двух определений, человека нужно назвать homo adorens, то есть человек благословляющий, благодарящий и радующийся.