Иисус, Иешуа значит Спаситель. Nomen est Omen, имя есть предзнаменование; оно в себе, в своей сокрытой силе содержит неповторимую личность и ее судьбу. В Библии говорится: "Имя Сына Божия... поддерживает весь мир, потому что Он в нем присутствует, и мы Ему поклоняемся в Его Имени"(Ерм.)[171].

* * *

Напоенная из литургического источника, направляемая догматами, духовная жизнь поражает своим совершенным равновесием. Далекая от какой бы то ни было романтической сентиментальности, "внутренней музыки", душевных переживаний, она по своей сущности трезва, проста и мало эмоциональна. Ее "страсть бесстрастная" безжалостно отклоняет всякое видимое или чувственное явление. Даже экстаз, обычно рассматриваемый как признак мистического состояния, "бывает не у совершенных, а у новоначальных"[172], — говорит преп. Симеон Новый Богослов. Духовные учителя часто советовали начинающим: "Если тебе явится Ангел, откажись от видения, смирись и скажи: Я недостоин его видеть". А Сатане, который принял вид Христа, один монах заявляет: "Я не хочу видеть Христа здесь, но в другом месте—в будущем веке". "Не пытайтесь увидеть во время молитвы какой-нибудь образ", — говорит преп. Нил Синайский[173]. Видения редки, они всегда приходят как Благодатный дар и побеждают инстинктивное сопротивление подвижника. Бывают видения нетварного Света, тело становится светящимся и легким до такой степени, что оно поднимается на землей (левитация), но — никаких кровоточащих язв, никакого чувственного благочестия. Икона в своей лаконичности, которая доходит до некоторой сухости в стиле и уничтожает чувственное в схематичности удлиненных фигур и намеренно темных ликов, не позволяет возникать даже самому легкому следу мистического эротизма. Симптоматично то, что в практике православного благочестия совершенно отсутствуют стигматы[174]. Всякое подражание страстям Господним, драматизация страдающей человеческой природы Христа, "долоризм" остаются совершенно чуждыми восточной духовности: напротив, надо следовать нагим — за нагим Христом. В духовном восхождении речь идет не о том, чтобы подражать Христу, но чтобы стать "христоносным", проявить Его Славу: "Твой Лик сияет в Твоих святых" (молитва из богослужения); "Знаменася на нас свет Лица Твоего, Господи (запричастный стих II недели Великого поста). В том же духе на Востоке почитают в кресте не древо мучения, но райское древо жизни, вновь зеленеющее посреди мира. Крест, знамение победы, заключающий в свои объятия весь мир, сокрушает врата адовы. Бесконечно большее, чем ожи дание или надежда, — самое непосредственное ощущение присутствия Преобразившегося и Воскресшего —заставляет сердце дрогнуть в порыве пасхальной радости.

* * *

Восток не знает исповедей, мемуаров, автобиографий, столь любимых на Западе. Тон совершенно другой. Взор никогда не останавливается на страданиях человеческой природы Христа, но проникает за завесу ке-нозиса. Западному духовному созерцанию Креста и почитанию Священного Сердца соответствует на Востоке духовное созерцание запечатанного гроба, из которого сияет жизнь Вечная. Вот почему трагическая сторона мистической ночи, ночи чувств, очень мало разрабатывается на Востоке; мы находим здесь лишь полное совлечение с себя всего чисто человеческого, что и является началом аскетической науки. Теогнозис господствует над эросом, но это неизреченный теогнозис. В душе рождается удивление. Она безмолвствует. Мистики не говорят о высоком; одно лишь безмолвие открывает его человеку. С другой стороны, язык мистиков, в том немногом, что они оставили в письменном виде, отличается от языка богословов. Они говорят в терминах духовного опыта общения с Богом. Переложение их высказываний в логическую систему невозможно. Ангелус Силезиус обращается к Богу: "Я так же велик, как Ты, а Ты — Ты так же мал, как я"[175]. "Если я превращусь в ничто, то Богу должно будет умереть". Подобные изречения не находят себе места в систематическом богословии. Мистический, духовный опыт находится, по словам Дионисия Ареопагита, за пределами всякого концептуального познания, "даже за пределами незнания, у самой высокой вершины духовных Писаний, там, где простые, абсолютные и нетленные тайны богословия раскрываются в светоносной тьме молчания"[176]. Совпадение противоположностей, согласие противоречий осуществляется не в логике, а в действии и опыте. Так, преп. Макарий Египетский говорит: "Бог есть Создатель, а душа есть создание, и нет ничего общего между этими двумя", — и сразу же дает определение духовной жизни, как "превращения души в Бога[177]. "Тот, кто причастен Божественной энергии, сам некоторым образом становится светом"[178], — утверждает св. Григорий Палама и формулирует принцип: "Надо, чтобы мы одновременно утверждали обе вещи и чтобы мы сохраняли их антиномию как критерий благочестия"[179].

Ясно, что мистическое состояние связано с выходом за пределы состояния твари, и это происходит благодаря причастию Божественному. Бог глубже связан с человеком, чем человек сам с собой, и жизнь в Божественном более сверхъестественно естественна для человека, чем жизнь в человеческом. В крещеном человеке Христос является внутренним фактором. Это антиномический опыт небытия и абсолютного Бытия; не уничтожая зияния разделяющей онтологической бездны, Бытие заполняет ее Своим присутствием: "Я человек по природе и Бог по благодати"; человеческое существо приходит из небытия и переживает условия Божественной жизни. Бог трансцендирует Свою собственную трансцендентность: "Он приходит внезапно и, без смешения. Он сливается со мной... Мои руки — это руки ничтожного; я двигаю рукой, и моя рука — вся Христова"[180] (преп. Симеон Новый Богослов). Это нисхождение Христа в душу, парусил Христа в душе, ваяет ее по образу Божьему; "Если ты чист, в тебе небо, внутри себя ты увидишь свет, ангелов и Самого Господа"[181]. Это то, что преп. Иоанн Дамаскин называет "возвращением оттого, что противно природе, к тому, что ей свойственно"[182].

* *

Если смотреть сверху, то святой человек уже соткан из света; но если смотреть снизу, ожесточенная брань в нем никогда не прекращается. "Мы не будем обвинены в том, что не совершали чудес, — говорит преп. Иоанн Лествичник, — но мы определенно должны будем дать отчет Богу в том, что мы не оплакивали непрестанно наши грехи"[183]; а преп. Исаак Сирии говорит: "Покаяние — это трепет души перед дверьми рая"53. Непрерывная брань заставляет человека спуститься в свою собственную бездну: "Тот, кто видит свои грех, больше того, кто воскрешает мертвых" (преп, Исаак Сирия)[184], но он не должен задерживаться в ней: "Не говори, что Бог справедлив; если бы это было так, тебя бы уже не было в живых". Именно из смирения преп. Исаак Сирин советует смотреть на то, что больше греха: на Благодать, — чтобы в этом всецелом видении было, справедливо изречение: "Тот, кто был удостоен зреть самого себя, знает больше того, кто видел ангелов", — потому что он увидел себя таким, каким видит его Бог. Не пытаясь как-либо подражать Христу, что невозможно, человек следует за Христом, воспроизводит внутри себя Его образ: "Чистота сердца — это любовь к немощным, которые падают"[185]. Душа в духовной жизни расширяется и расцветает до космической любви, она переживает зло всей вселенной, проходит Гефсиманский сад и возвышается до иного видения, которое отнимает у нее всякую способность осуждать: "Тот, кто очищен, видит душу своего ближнего" (преп. Иоанн Лествичник). Подобный видит подобного; око духовного человека не только видит, но и освещает, так как оно само излучает свет: "Когда кто-нибудь видит всех людей благими и когда никто не представляется ему нечистым, тогда можно сказать, что он действительно чист сердцем". "Если ты видишь, что твой брат грешит, прикрой его мантией своей любви"[186].В этом разреженном воздухе духовных высот речь идет уже не о переходе от страстей к воздержанию, от греха к Благодати, но о переходе от страха к любви: "Совершенный отвергает страх, презирает награды и любит всем своим сердцем". "Что такое любящее сердце? Это сердце, которое воспламеняется любовью ко всему созданию, к людям, к птицам, к зверям, к бесам, ко всей твари... Оно молится даже за пресмыкающихся, движимое бесконечной жалостью, которая просыпается в сердце тех, которые уподобились Богу"..."Верный признак, по которому можно распознать тех, которые достигли этого совершенства, состоитв следующем: если бы десять раз в день они предавали себя огню из любви к ближнему, это бы показалось им недостаточным" (преп. Исаак Сирин). Душа обнажается от чувствований, оставляет концептуальный способ восприятия и возвышается до уровня превыше всякого определенного знака, вне вся кого представления и всякого образа. Множественное гнозиса уступает место "единому" и простому. Жизнь души как образа, зеркала Божьего становится жизнью души как селения Божьего. Это есть тот непосредственный, исполненный присутствия Божьего опыт, который находится в центре духовного восхождения и который направляет его к Царствию Божьему. "Если свойством мудрости является знание истинных вещей, то никого нельзя назвать мудрым, если он не охватывает также и вещей будущих" (св. Григорий Нисский)[187]. "Духовный человек последних времен, — говорит преп. Исаак Сирин, — получает Благодать, которая ему соответствует". Это иконографическое видение "вечной литургии".Небесный ангельский Лик, посреди которого занимает место "погибшее овча" — человечество, предстоит пред апокалиптическим Агнцем, окруженным тройным кругом сфер, "неодержимо тяготеющих". На фоне белизны Небесного мира резко выделяется царский пурпур Страстей Господних, переходящий в блистание Невечернего Дня, иконографический цвет Божественной Любви, облекшейся в человеческую природу. Это возвращение человека к его небесному достоинству. Во время Вознесения Христа ангелы уже восклицали: "Кто Сей Царь славы?" А теперь ангеяы пребывают в глубоком удивлении перед "последней тайной": овча становится едино с Пастырем. Песнь песней воспевает брак Слова и Голубицы. Любовь есть магнит; душа, влекомая все сильней и сильней, ввергается в блистающую тьму Божью. Этот переход к внутреннему и сокровенному сердца все больше погружает душу в присутствие Божье. Бог обитает в центре, но остается недосягаемым; имманентность Его присутствия в Его энергиях никогда не упраздняет трансцендентности Его Существа в Себе Самом. Чувствуется бессилие слов: блистающая тьма, трезвое опьянение, кладезь воды живой, неподвижное движение. "Ты стала прекрасной, приближаясь к Моему свету, твое приближение привлекло на тебя причастие к Моей красоте". "Приблизившись к свету, душа становится светом"[188]. На этом уровне речь идет не о том, чтобы узнавать о Боге, но о том, чтобы принять Его и преобразиться в Него. "Знание становится любовью", и это знание явно имеет евхаристическую природу: Вино, которое веселит сердце, с момента Страстей Господних называется кровью виноградной лозы, и "духовная лоза дает трезвое опьянение"[189]. "Любовь — это Бог, Который испускает стрелу, Своего Единородного Сына, после того, как Он смочил три конца острия Животворящим Духом; острие — это вера, которая вводит не только стрелу, но и Стрелка вместе с ней"[190].Душа, превращенная в горлицу света, поднимается все выше и выше. Всякое достижение становится отправной точкой для нового движения. Благодать на Благодать. "Поставив ногу на лестницу, на которую опирался Бог, не прекращай восхождения..., так как каждая ступень открывает путь вверх"[191]. Это лестница Иаковля, по которой спускаются "не только ангелы, но и Господь ангелов"."Но что я буду говорить о том, что неизречимо, что не видело око, не слышало ухо, что не приходило на сердце человеку, как можно было бы это выразить словами?"[192]Всякое движение прекращается, природа самой молитвы изменяется. "Душа молится вне молитвы..." (преп. Исаак Сирин)[193]. Это "исихия" — молчание духа, его покой, который выше всякого молитвословия, мир, который превосходит всякий мир. Это свободная от напряжения встреча лицом к лицу в Вечности, когда "Бог приходит в душу и душа переселяется в Бога"[194].ГЛАВА V           ЦАРСКОЕ СВЯЩЕНСТВО