Слова св. Иоанна Богослова "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ин.1.5)[240] указывают на совершенно иную ситуацию: на некое расстройство, извращение порядка. Теперь, после грехопадения, сила небытия сгущается до такой степени, что тень в некотором смысле обретает собственное существование. Теперь тьма — производная от небытия, парадоксальным образом связанная с радикальным ouk-on, являющаяся его проявлением, — теперь она реагирует: она может принять или не принять свет; воспротивиться ему и вступить в противоборство; возникает демоническое, дыхание небытия заполняет трещины бытия. Согласно св. Григорию Нисскому[241], зло образует фантасмагорическое царство, населенное привидениями; мир служит необходимой опорой для их собственного существования и для того, чтобы создать эфемерную, паразитическую область, реальную только в отношении к времени. Выражение "тьма внешняя" [слав. кромешная} (Мф.22.13) означает стихию, вошедшую в мир извне, обманным путем, которая является чудовищным наростом, паразитическим придатком. Как говорится в притче о пшенице и плевелах (Мф.13.24-30), существующее и несуществующее до поры до времени переплетены. Сгущение тьмы все более и более усиливается; оно достигает своей высшей точки в эпизоде с Иудой (Ин.13.21-30). Иуда отказывается от евхаристического общения с Тем, Кто сказал: "Я есмь свет", и вступает в общение с Сатаной. "Сатана вошел в него", и он уже не может оставаться в светлом круге горницы: "он тотчас вышел", и, как отмечает св. Иоанн Богослов, "была ночь". Следовательно, ночь есть символ, точ ный образ его души: ночь его принимает как стихия, соответствующая его одиночеству. Ночь означает здесь ад, преисподнюю, которая его уже заключает в себя, и скрывает страшную тайну его пребывания лицом к лицу с Сатаной.

Но уже первая встреча со злом немедленно приводит к помрачению света. Библейский текст (Быт.3.1) называет змия хитрым. Лютер[242] отмечает, что этот термин — aphki— на древнееврейском языке означает: "тот, кто морщит нос, иронизирует и насмехается". Один богослужебный текст называет ад "всесмехливым" [стихира на стиховне в Великий Пяток вечера] то есть искажающим взаимоотношения и профанирующим их. Еще до произнесения какого-либо слова в том, как ведет себя Падший ангел, заметно искажение Божественных принципов: противоестественное отделение собеседницы от ее "другого" с целью разговора вызывает расщепление, онтологический раскол. Ибо, если Бог всегда обращается к мужчине и женщине вместе, то Сатана разъединяет эту двоицу: "...он сказал жене..." Мильтон в своем "Потерянном рае" настаивает на этом обстоятельстве. Поэт, обладающий интуицией, он говорит, что Сатана послал Еве во время сна дурное сновидение, которое должно было на следующее утро превратиться в каприз: Ева одна будет заниматься цветами, в то время как Адам станет подрезать деревья. Таким образом змий окажется наедине с Евой. И сразу же его слова: "подлинно ли сказал Бог?.." — грубо внедряются в душу, вселяя сомнение. Апостол Иаков говорит в своем Соборном послании (1.8), что тот, кто сомневается, есть человек с двоящимся сердцем, человек с двумя душами. Фауст у Гете скажет, что у него два сердца в груди, а Достоевский[243] увидит в этом одно из самых страшных и катастрофических проявлений чистого зла: раздвоение, разложение человеческого существа.

Если в греческом языке sumbolon (символ) означает "то, что соединяет, перебрасывает мост, объединяет", то слово diabolos (дьявол), того же самого корня, означает "то, что разделяет, разъединяет и разлагает". Если мы сравним следующие два отрывка из Священного Писания, мы сразу увидим два полюса нашего существования: одиночество, тьма — знание, свет. Когда "Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: "легион", потому что много бесов вошло в него" (Лк.8.30). Единство зла лишь кажущееся: ет свою истинную природу и рассыпается в "легион", в порочное множество "многих". Апостол Павел пользуется тем же выражением и утверждает: "Один хлеб [Христос], и мы многие [разложенные злом] — одно тело" (lKop.l0.17). Если хлеб, общение — это свет, то предел разложения, к которому приводит зло, есть ад: cheol по-древнееврейски, aides по-гречески означают " место, где уже ничего не видно" (id всанскрите — это корень глаголов "видеть, "videre"[244]). Это полное затмение Света-общения, предельное выражение одиночества, адское мучение; это невозможность быть отражением, быть иконой. Лик Божий сокрыт для бесовского, и в этом состоянии невозможно какое-либо лицезрение, предстояние друг другу — лицом к лицу.

• 5 • Наука зла учит существованию в тени Бога. "Если оно [око] будет худо, то и тело твое будет темно" (Лк.11.34), потому что оно уже не излучает света — оно ничего не освещает. Нездоровое око смотрит в сторону от Бога, оно косит; оно видит внешнее, фантасмагорическое, тьму[245]. Но как возможно такое существование? Учители духовной жизни обращают внимание на духовное вхождение внутрь себя, интериоризацию, о которой неоднократно говорится в Евангелии.

"Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему. Который втайне" (Мф.6.6). Ясно, что здесь "комната" означает глубину нашего духа: здесь происходит встреча с Богом, общение со Христом. Также и "пустыня" в повествовании об искушении есть самое тайное место, сердце в библейском смысле этого слова. Указания на такую интериоризацию открывают нам, что падение совершилось в глубинах духа. Именно внутри человека происходит затмение света, и человек видит себя выброшенным вовне, на поверхность, где все стало окаменевшей материей, изолирующим пространством, временем, которым измеряется умирание, природой с ее необходимостью, абсурдом и небытием. Свет также экстериоризируется, объективируется и становится лишь оптическим явлением. Но самая большая катастрофа происходит в структуре человеческого существа[246]. Отделение от Богаесть также разрыв внутри человека: разрыв проходит через первоначально единое, через связку "стоящих лицом к лицу друг с другом"; он разрезает это единое и делает его составные части внешними друг для друга. С этого момента единство "мужчина-женщина" распадается на "мужское" и "женское", поляризуется, и так возникает притяжение и отталкивание. Термины, выражающие общение, становятся терминами, указывающими на поляризацию: "Я — мой, принадлежу себе"; "Он — свой, принадлежит себе". Извращение отношений означает объективацию, то есть все превращает в объекты. Как только разрушается общение, возникает сознание господ и рабов. Все готово для того, чтобы мужчина воспринимал женщину как объект своего удовольствия или деспотической власти. Человек выпадает из поля зрения Бога, по отношению к Богу он — в тени; он входит в свою ночь, и вот почему Бог говорит: "Ajjecka! ...где ты?" (Быт.3.9).

Отчуждающий элемент проникает во все отношения: это расстояние. Предстояние друг другу, видение лица другого — все теряется в расстояниях, и с тех пор, через всю историю, один непрестанно говорит другому: "Ajjecka! ...где ты?"

Это смещение глубинных слоев человеческой природы подтверждается словами, с которыми Бог впервые обращается к каждому из первых людей в отдельности: "Жене сказал..." (Быт.3.16); "Адаму же сказал..." (Быт.3.17). Таким образом, данные библейского Откровения ясно показывают, что разделение между мужским и женским не составляет проблему физиологическую или психологическую, но духовную; она относится к области основной тайны, которая охватывает человеческое существо в целом.

• 6 • В своих главных линиях святоотеческая христология показывает, что наша первичная природа есть единая истинная, единственно желаемая Богом — с отпечатленным в ней Божественным образом. Бого-Человек, архетип-образец, как говорят древние подвижники, открывает Себя как возможность вселенской рекапитуляции[247]. Символика Крещения (по-гречески photismos — просвещение) снова вводит человека в Свет общение[248], являет его чадом Света. Именно в перспективе этой рекапитуляции надо понимать два на первый взгляд антиномичные утверждения апостола Павла, что во Христе: "... Нет мужского пола, ни женского" (Гал.3.28); "Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе" (1 Кор. 11.11). Ни мужчина, ни женщина как противоположные друг другу мужское и женское начала, и одновременно — никогда один без другого, поскольку они являются единством взаимодополняющих элементов. Ре-интеграция человеческой клетки во Христе лежит в глубине тайны брака. Человек способен ее переживать сообразно степени своей духовности, никогда, быть может, не охватывая ее полностью; тем не менее эта тайна остается истиной человека, и только она одна оправдывает недолговечные формы существования. История начинается и завершается этой тайной человеческой природы и даже возводит ее в знамение своего Конца.• 7 • Святой Климент Римский приводит замечательный аграф из Евангелия Египтян[249]. По мнению таких ученых, как профессор Цан (Zanh) или археолог Гренфел (Grenfell), существует очень высокая степень вероятности, что это высказывание действительно принадлежит Господу.На вопрос Саломеи: "Когда придет Царствие Божие?" Господь ответил: "Когда вы уничтожите одеяние стыда, и когда двое станут одним, и когда мужское и женское не будут уже больше как мужское и женское". Стыд есть симптоматичное чувство: он означает, что что-то надо прятать, сохранять для себя. Когда мужчина и женщина полностью принадлежали друг другу, стыд был немыслим. Но наука зла внедрила свои яды: как резкие ограничители появились дурная мужественность и дурная женственность. Немецкий мистик Якоб Бёме пишет: "Адам потерял Деву и приобрел жену". Он говорит не о "вечно женственном", а о "вечно девственном" как о целостности человеческой природы. Потеря первоначальной девственности есть разрушение внутренней сосредоточенности и выведение наружу (экстериоризация) поляризованных элементов. Господин и рабыня, появившиеся таким образом, хотят принадлежать каждый сам себе. То, что принадлежит одному, уже не может принадлежать другому. Болезнь становится формой, и стыд возводится в добродетель стыдливости, потому что простая нагота, в отсутствие невинности, снимает защитный покров, обнажает и становится цинизмом. Вне Эдема "чистая" физиология является проституцией; тело, преданное своему плотскому одиночеству, попадает во власть бесов. По мнению некоторых современных психологов, которые здесь следуют Аристотелю и великой схоластике, "душа есть форма тела". И вот, лишенная своей тайны (которая состоит в том, что она есть пластическое выражение внутреннего девства), нагота — как циничное и изысканное обнажение16 — оказывается бездушной, всего лишь физиологическим механизмом и сексуальной техникой, то есть крайним занижением ценности человеческой природы. Она ставит человека ниже животного и вызывает тошноту, переживанием которой так красноречиво питают себя герои Сартра. Стыдливость находит себе фиговые листки: "...узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания" (Быт.3.7); она возводит преграду и провозглашает принцип разрыва: noli me tangere — не тронь меня.Материализованный духовный разрыв требует покрывала. Чистый источник существования, тайна, превращается и вырождается в секрет; тщательно скрываемый, он возбуждает любопытство, становится навязчивым предметом вожделения. Человек живет желанием сорвать покровы и пить чашу своего стыда. Только невинный не знает стыда: "И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Быт.2.25). Тот, кто стыдится, знает о своей болезни, признает тот факт, что он уже не нормален, что он уже вне Божественного порядка, что в нем произошло смещение центров, некое извращение. Стыдливость стала моральной добродетелью, чтобы скрывать это знание от самого человека, чтобы он мог держать в секрете свою плоть от себя самого. На пессимистическом крае аскетического радикализма — как выражение состояния отчаяния и молчаливого признания своей побежденности — стоит запрещение раздеваться и видеть себя нагим. Выше конфликта между стыдливостью и цинизмом реет недосягаемая гармония детей свободы, которым нечего скрывать. Когда Ангел Апокалипсиса возвещает: "...Что времени уже не будет" (Откр. 10.6), — он также возвещает об "уничтожении одеяния стыда" (аграф св. Климента Римского)17 и обозначает переход к другому экзистенциальному измерению. Это переход к восстановлению девственностиОтсюда столь тревожное для психиатрии явление: стриптиз находится в центре развлечении современного человека. См. также о вырождении эроса в сексуальную технику у D. H. Lawrence. L'Amant de Lady Challerley; ср. также романы Франсуазы Саган. 17 Согласно святым отцам, это означает уничтожение "кожаных одежд", о которых говорит Библия, чтобы вновь надеть "царское облачение" — облачиться во свет. В этом смысл обряда обнажения в таинстве Крещения.человеческого существа: когда два станут одним (аграф). В истории, если речь идет не о святых, брак означает лишь ячейку общества и мирное, дозволенное совокупление неисчислимых мещан духа. Ослепительное достоинство и все символическое значение брака раскрывается, по слову Господа, только в конце. Его свет требует предапокалиптической чувствительности и духовной углубленности героических "последних времен".• 8 • В марксистской мысли фабрикация нового человека на заводах социальной дисциплины зависит от чистого будущего, от абсолютной причины, отброшенной вперед. Здесь произошел удивительный переворот в порядке причинности. Причина полагается не до, а после — она стоит после эффекта. Совершенное коммунистическое общество, в котором господствует разум, справедливость и счастье, этот удивительный рай, который еще не существует и никогда не существовал, будет существовать неизбежно, согласно неумолимому року. То, что появится в будущем из материи, уже начинает свое шествие сквозь историческую эволюцию.У человека христианской веры — своя альфа и омега. Человек Царства Божьего есть свершение не человека истории, а человека рая. Он уже свершился в истории и в пространстве — во Христе Богочеловеке. Здесь мы стоим на твердой почве Откровения — Воплощения.