Раба и друг живут только Другим. Одним словам: "...призрел Он на смирение рабы Своей" (Лк. 1.48), соответствуют другие слова: "Ему должно расти, а мне умаляться" (Ин.3.30); "...за мною идет Муж, Который стал впереди меня" и "...я не достоин развязать ремень у обуви Его" (Ин. 1.30,27). И еще соответствие: "И возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем" (Лк. 1.47) — "...а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха: сия-то радость моя исполнилась" (Ин.3.29). Настоящая радость, прозрачная и чистая, есть всегда радость за другого, потому что она является самой блестящей победой над "эго", над "существованием для себя". Только смирение, через полное самопожертвование и безоговорочное снижение самооценки, искореняет до конца черты, свойственные злу: обман, паразитическое и пародийное существование. "И уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал.2.20), — скажет позднее апостол Павел. Именно в смирении, которое восстанавливает первоначальную структуру, именно в служении рабов, ангелов Воплощения, Пресвятая Дева и Иоанн Предтеча изрекают то необходимое "да будет", которое является ответом человеческой свободы на "да будет" Творца. И тогда они онтологически становятся "своими"; здесь "материнское чрево" и "перст свидетеля", которые обуславливают пришествие Слова: "...надлежит нам исполнять всякую правду" (Мф.3.15), — говорит Господь Иоанну Крестителю. Их восприимчивость и открытость, их "да" входят как конститутивные человеческие элементы в правду Божью. Богородичен канон Иоанну Предтече подчеркивает это их общее "да": "Якоже сродством естественным и молитвенным согласием едино вы суще, Мати всех Царя и божественный Предтече, мольбу сотворите вкупе"[353].

Иоанн Предтеча приготовляет путь (Лк. 1.76); более того. Он и Пресвятая Дева являются этим путем: они — лествица Иаковля (Быт.28.12), которую Слово опускает и на которую Оно ступает, чтобы оставить "горнее молчание" и спуститься на землю. Характерной чертой четвертого Евангелия является отсутствие всякого исторического описания; оно начинается словами: "Был человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн" (Ин.1.6). Многозвездный Архетип поглотил историческую длительность времени, он показал в сжатом виде единый смысл многократных мессианических приготовлений и он выражает себя через свидетельство. Его весть есть истинное "евангелие"; она являет в лице Иоанна Крестителя Ангела Агнца, но также Ангела Троицы, единственного свидетеля Богоявления. И он не только — глас вопиющий (Мк.1.3), свидетель Царствия; он уже есть это Царствие, живое место его присутствия и его "горящий светильник".

"Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя" (Мф. 11.11). Степень этого величия уточняется в литургической молитве: "Самый великий родившийся от жены после Пресвятой Богородицы". Это величие уничтожает границу между двумя Заветами. Однако в словах Господа содержится антитеза. Слову "больший" соответствует странное высказывание: "...но меньший в Царстве Небесном больше его" (Мф.11.11). Св. Иоанн Златоуст дает аллегорическое объяснение, ставшее классическим: "Меньший здесь Христос, Раб на земле".

Все, что относится к Иоанну Предтече, настолько прикровенно и таинственно, он так мало принадлежит самому себе, что здесь требуется толкование, более сообразное живому парадоксу его личности. Иоанн Предтеча — одновременно и меньший, и больший; и он больший потому, что он — меньший: "Ему [Христу] должно расти, а мне умаляться"; "слыша голос жениха: сия-то моя радость" (ср. Ин. 3.29-30). Чистая радость о Другом, самоустранение ради того, чтобы возрастал Другой, так глубоки, что о нем можно сказать: "меньший среди детей неба", — и это означает: самый истинный, более всего отвечающий Правде. Его истинное величие принадлежит невыразимому зону Царства, и поэтому загадочные слова об Иоанне Предтече заканчиваются призывом: "Кто имеет уши слышать, да слышит!" (Мф. 11.15).

"Иоанн не сотворил никакого чуда; но все, что сказал Иоанн о Нем [о Христе], было истинно" (Ин.10.41). Все в нем направлено — и с такой силой, что "был страх на всех" (Лк.1.65), — к единому свидетельству, увенчанному неизбежным мученичеством, что он сам есть живое чудо, человек-Ангел. Он есть "многосветлая звезда солнца"; его космический образ представлен Вифлеемской звездой — он ведет волхвов и царей. Он не становится Предтечей, он есть Предтеча, посланный из вечной глубины времен. Апостолы продолжают Христа, Иоанн Предтеча Его начинает и Ему предшествует. Ученики Иоанновы постились (Мк.2.18), он их учил молиться (Лк.11.1). Рукописи, по происхождению восходящие к среде Иоанна, говорят об эсхатологическом вдохновении его молитвы, которое проявляется в вариантах молитвы Господней (по третьему Евангелию)[354]: Ниспошли нам Духа Святого и очисти нас (Лк. 11.1 -4). В общине ессеев в Кумране (возможный источник традиции Иоанна Крестителя) находился апокалипсис под названием "Война сынов света против сынов тьмы". Иоанн Креститель есть Предтеча света Парусии. "Он не был свет" (Ин.1.8); свидетельство превращает его в "светильник, горящий и светящий" (Ин.5.35)[355], "дабы все уверовали чрез него" (Ин.1.7). Идущий от него свет (архетипический) обращен ко всем и к каждому. Толпа его спрашивает: "...что же нам делать?" (Лк.3.10). Мытари, простые люди, наконец, воины ставят ему тот же самый, единственный вопрос: о призвании, о судьбе (Лк.3.10-14). Внешняя простота его ответов не должна смущать; Иоанн Креститель судит все и всех как тот, кто имеет власть судить, как "учитель правды", как Архетип, так что ошеломленные люди спрашивают себя: "...не Христос ли он?" (Лк.3.15). Звучит голос свидетеля, употребляющий усилие обращается к тем, кто употребляет усилие; он раскрывает призвание первых апостолов (Ин. 1.37) и определяет преимущественно мужское служение: "приготовьте путь Господу" (Мк. 1.3).

Именно в связи с Иоанном Крестителем Господь произносит слова, столь значимые для призвания каждого человека: "От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его" (Мф. 11.12). Несмотря на все преграды, сила Царствия Божьего утверждается в мире через усилие тех, кто употребляет усилие; мужество верного свидетеля освящает Имя Божье — кровью мученичества.

Апостолы Иаков и Иоанн проявляют недостаток зрелости: "Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их [жителей селения Самарянского, которые не приняли Его], как и Илия сделал?" (Лк.9.54). И этим сынам громовым (Мк. 3.17), этим детям Ильи, Господь отвечает: "...не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать" (Лк. 9.55-56).

Иоанн Креститель — неистово горяч горячностью Христа. Илья Пророк называется в еврейской легенде "спорщиком, бурным, безжалостным". В одной проповеди, когда-то неправильно приписанной св. Иоанну Златоусту[356], Бог забирает Илью Пророка на небо и говорит ему:."Взойди в рай, а Я сделаюсь странником на земле. Потому что, если ты останешься на земле, человеческий род, столь часто тобой наказуемый, совсем исчезнет". В кармелитской традиции агрессивность Ильи Пророка смягчается кротостью Пресвятой Девы [Деисис трактует эти черты, как общие для линии духовности "Пресвятая Дева — Иоанн Предтеча"), а св. Бонавентура наоборот говорил, что св. Франциск Ассизский был послан в этот мир "в духе ... Ильи" (Лк.1.17). Неудержимость Иоанна Крестителя есть неудержимость Того, Кто "кроток и смирен сердцем" (Мф.11.29); во взгляде Шарля де Фуко отражается Иоанн Миротворец.Остатки кумранской библиотеки позволяют догадываться о существовании в этой среде дохристианского монашества и говорят нам о том, до какой степени мощный менталитет пустыни близок библейской традиции. Известно, что для этой общины характерно отрешения от богатства, соблюдение целомудрия, упражнение в молитве и изучении Библии. Здесь господствовали порядок и строгая дисциплина, в частности, правило молчания, имели место ритуальные омовения, совместное принятие пищи. В уставе общины можно прочесть: "Тогда предстоит выйти из среды испорченных людей и пойти в пустыню, чтобы приготовить Ему путь". Это монашеское призвание восходит, следовательно, к традиции Кармила, к твердому убеждению, что Илья Пророк — основатель библейского монашества; иконописцы следуют этому преданию, изображая Илью Пророка в образе монаха-аскета.Возможно, что Иоанн Креститель был послушником у ессеев: Он "был в пустынях" (Лк. 1.80). Бог извлекает его из этой среды и делает новым "учителем правды", "учителем последних вещей". Из его школы выходят первые ученики Христа (Ин. 1.35-37). Его проповедь содержит радикальный призыв к metano'ia — покаянию, или обращению (ср. Лк.3.3-8), чтобы родиться в эон Духа; и поэтому его облик, его слова, его краткое пребывание на земле отмечены огненными чертами (что активно подчеркивается на иконах). Глас вопиет в пустыне (Лк.3.4), и именно зов пустыни наложит свой неизгладимый отпечаток на все виды монашеского подвижничества. С преп. Антонием Великим[357] и преп. Пахоми-ем Великим традиция Ильи Пророка и Иоанна Крестителя, отцов монашества, расцветает в христианском монашестве[358]. Монашество — переживаемый Апокалипсис; оно указывает на христианское сознание, сжигаемое нетерпением, ибо "пришло время жатвы; ибо жатва на земле созрела" (Откр. 14.15). Пришло время, когда надо обрезать грозья винограда на земле: потому что созрели на нем ягоды (Откр. 14.18). Провозвестие монашества сливается с голосом "душ убиенных", "погребенных под жертвенником", которые вопиют: "Доколе?" Владыка говорит им, "чтобы они успокоились еще на малое время" (Откр.6.9-11). Это время терпения состоит в том, чтобы имеющие ... были, как не имеющие (1 Кор. 7.30-31), чтобы они претворили свою жизнь в пророчество и живую притчу о будущем зоне. Для св. Иоанна Златоуста даже супружеская жизнь есть по существу образ не земных вещей, но Царствия Божьего.Из традиции пустыни приходит преп. Исаак Сирин, чтобы сказать, что настоящая молитва есть видение "пламени вещей". Но времена изменились. Теперь наши большие перенаселенные города становятся той грозной пустыней одиночества, в которой Христос и Сатана продолжают свой потрясающий диалог, и именно здесь проповедь Иоанна Предтечи должна звучать с присущей ему силой (Лк. 1.17) — более, чем когда бы то ни было. Мистическая действительность Хоггара (центральная Сахара), дорогая сердцу Шарля де Фуко, перенесена его учениками в наши города. Хорив и берега Мертвого моря становятся всемирными, и Благодать последних времен нисходит и касается всякой живой души. Молитва воспевает Бога, но она имеет также свое апокалиптическое завершение. Она ускоряет события, выявляет "единое на потребу", приближает будущие времена и делает предельно актуальными бессмертные ответы Господа на три искушения в пустыне. Молитва Господня, истолкованная в духе Иоанна Предтечи, раскрывает свой тайный смысл: она ожидает Царства Божьего; она приглашает к освящению Имени Божьего даже ценой мученичества; она говорит об искушении последних времен; она молит о евхаристическом хлебе, так как может наступить время, когда он станет недоступным; она умоляет ниспослать Духа Святого. Именно этому учил Иоанн Предтеча своих учеников. Сводя историческую длительность к ее ядру, эсхатологический максимализм великих подвижников пустыни претворяет начало Евангелия от Марка в возвещение Пришествия, в керигму — проповедь о нем гласом, вопиющем в мире, чтобы этот мир был пронзен кайросом — временем радикального решения, освобождающего наступления Парусии (Мк. 1.1 -4). В день Усекновения главы Иоанна Предтечи Церковь воспевает его мученичество и раскрывает его подлинное значение: "Ирод безумный отсекает твою главу..., но Христос сделал тебя главой Церкви." Речь здесь идет не о наделении властью, но об его архетипическом значении; это Откровение о том созвездии Святости, в котором всякое призвание находит свой источник, ибо любое призвание и в любой форме не может иметь никакой другой цели, кроме эсхатологического свидетельства. Вот почему молитва, обращенная к Иоанну Предтече, называет его пророком, предтечей, священником, чудотворцем, ангелом", созвездием всех призваний, интегрированных в "единое на потребу" Царствия Божьего."Через крещение, — возвещает апостол Павел (Рим.6.4), — мы привились ко Христу, мы стали причастниками сока Маслины" (ср. Рим.11.17); мы — "во Христе". Корень нашего существа уходит вглубь плодородной земли — во Христа. Библейский реализм противится всякой метафоре. Недостаточно сказать, что мы соединены: во Христе мы составляем одно (Еф.4.5). Господь обращается к Своему народу: "...любовью вечною Я возлюбил тебя, ...дева Израилева" (Иер.31.3-4).Церковь есть супруга; Бог заключает брачный союз, и эта неизреченная тайна навсегда запечатлена в Песне Песней: "Имя твое, — говорит невеста своему возлюбленному, — миро излиянное" (1.2), елейрадо-ванця (Пс.44.8); это имя естьмашиах-мессия, оно означает "Помазанный", на Которого Дух сходит и пребывает на Нем (ср. Ин.1.33); и Дух говорит вместе с Невестой: "...прииди," Господи! (Откр. 22.17). Свидетель брака Агнца, друг Жениха, посвящает нас в свою радость — радость всякой души, которая уже не принадлежит самой себе. Как замечательно говорит Гертуда фон ле Форт: "Там, где женщина более всего является самой собой, она уже — не "она сама", так как она отдалась"[359]. Здесь женщина есть образ всякой души. Радость вспыхивает именно в тот момент, когда каждый из нас может сказать "в духе и силе" Иоанна Предтечи: "Мне должно умаляться, а ему расти" (ср. Ин.3.30).