Пол, сильный в своей мистической чувствительности к "силам" и в своей восприимчивости к Благовещениям, женщина также по своему сильна в ситуации прямой встречи со злом. Святость, как проявление онтологического целомудрия, прогоняет силы тьмы благодаря своей коренной несовместимости с ними[363]. Эта девственная чистота есть в самом сильном смысле образ Святого: "И да бегут от лица Его ненавидящие Его!" Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня (Пс.67.2-3). Церковь поет эти стихи на пасхальной заутрене, празднуя победу над смертью. Жизнь и смерть не могут сосуществовать. В этом же смысле надо понимать мысль, встречающуюся у некоторых святых отцов, что Воскресение удивило Сатану, что он был обманут, как рыба, попавшаяся на крючок. Христос не берет ад приступом, но, следуя по нисходящей кривой человеческой судьбы[364], Он появляется в его бездне — и врата адовы сокрушаются сами, поскольку не могут устоять в присутствии Жизни; бесовское "исчезает в дыму и тает, как воск", в присутствии Святого.

Соединенное по ту сторону времени с "дыханием" Духа Святого, святое материнство — образ "ипостасного материнства" — как наседка согревает и "высиживает" поколение, из которого произойдет Спаситель и, позднее, свидетели последних вещей. Образный язык Апокалипсиса говорит о девстве как измерении Царства. Девство, сохраненное в деторождении, есть Знамение победы, уже одержанной над смертью. Это — светоносное пророчество, написанное на плоти Марии-Девы и предвозвещающее Воскресение. Уже в девственном деторождении Пресвятая Богородица бессмертна, и Ее Успение и Вознесение на небо предвозвещается в Рождестве Христовом.

Однако в истории андрократический, или патриархальный, порядок заменил собой гинекократический, или матриархальный, порядок с симметрично противоположным перекосом. Солидные богословы некогда дискутировали, чтобы выяснить, есть ли у женщины душа, и оспаривали возможность для женщины непосредственного доступа к Богу. Они воспевали Пресвятую Богородицу, но предписывали женщине возноситься к Богу посредством мужчины. Подобная мариология лишает Богородицу женского начала и ставит любую женщину у разрыва онтологических уровней. Сведенная к одним только биологическим функциям, раба Господня становится просто рабой, оказывается предоставленной своему опасному инстинкту "нравиться" и служить отдыхом для бесчисленных воинов. Необходимо снова и снова утверждать, что Христос — значит не только "космический деятель". Посредник между небом и землей, но также и новый зон бытия во Христе, "совершенно другой" нового существовании, в которое мужчина и женщина входят и в которое они посвящаются, проходя через одинаковое таинство царственного священства: "...князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так" (Мф.20.25-26). Перед церковной социологией стоит задача открыть прежде всего то "совершенно другое", которое заключается в словах "между вами да не будет так". Именно экклезиологический догмат должен был бы полагаться в основание всякого строящегося человеческого общества; но на самом деле мы видим, что секулярный дух "светского общества" заражает приходы. Объективный социолог не обнаруживает никакой природной разницы между обществом, строящимся вокруг культурной задачи, и обществом, строящимся вокруг культа (то есть церковной ячейки). В большинстве своем приходы не осознают своей трансцендентной истины, своей "выделенности", которую нельзя свести ни к какой социологической форме. И действительно, взгляду не на чем остановиться: на гладкой плоскости не происходит ничего отличного от всего остального, никаких чудес. Все так хорошо умещается в символах, знаках и словах, что всякое желание перейти к тем реальностям, на которые указывают знаки и символы, вызывает удивление и беспокойство. Школьные учителя с их миниатюрной "софией" продолжают говорить: "Бог столько не требует". Все — усреднено и серо, золотая середина во всем: средние дары, умеренные собрания, катехизация без огня, скука, и как следствие растворение — медленное, но верное — в окружающих социологических формах. Величественная проблематика святых отцов, которые видели, становится наукой честных книжников, которые читают.

В апофтегмах, высказываниях отцов пустыни рассказывается, что однажды преп. Антоний Великий молился в течение трех дней и трех ночей. На третий день бесы пали ниц перед престолом Божьим и просили остановить молитву святого, так как иначе она своей силой разрушит демонические устои этого мира.

Храм со всеми своими частями, расположенными согласно законам священного пространства, с особым ритмом литургического времени, — храм сам по себе уже является призывом для того, кто имеет уши; однако не хватает живых камней, чтобы откликнуться на этот мощный призыв. О каком приходе можно сказать, что он соответствует словам апостола: "Мы свидетельствуем о том, что видели своими очами и что слышали своими ушами" (ср. 1Ин.1.1-3)? А между тем в богослужебных текстах постоянно встречаем слова, произносимые от лица верующих: "Воскресение Христово видевше..."; "Видехом Свет истинный, прияхом Духа Небесного...". Сегодняшний кризис имеет корни в отдаленном прошлом и связан с потерей живого содержания всеобщего священства, тесно связанного с евхаристическим пониманием Церкви как Тела Христова, что выражается через таинства. Отцы Церкви настаивали на жизненной необходимости ежедневного причащения (св. Киприан, св. Григорий Нисский). Св. Амвросий Медиоланский энергично утверждает: "Получай каждый день то, что полезно для каждого дня. Проводи свою жизнь так, чтобы быть этого достойным". "Тот, кто не достоин причащаться каждый день, не будет достоин делать это даже раз в год"[365]. Пастырская практика показывает, что жажда частого Причастия исходит из женской среды.

На протяжении веков люди воздвигали сложные ритуальные стены, чтобы охранить священное. Они правильно делали. Но оказалось, что за этими стенами произошло истощение евхаристической духовности. Обрядность включается в содержание жизни, которая нисколько не становится более духовной благодаря этой "обрядности". Страх воспринимается магически. Мужское начало нарушило равновесие и сдвинуло церковную жизнь с ее животворной оси; оно странным образом заставило забыть, что Евхаристия есть истинная пища, хлеб насущный, источник, без которого духовное существо умирает. Евхаристия не награда, но — "врачество бессмертия", совершенное единение, к которому Бог призывает нас на каждой литургии[366].

Как раковина выделяет свою устрицу, так и коллективное super-ego выделяет дурные мифы и заставляет духовную жизнь увязать в мифических формах. Если приходы не всегда являются очагами, распространяющими "свет" и "соль", то это, в частности, и потому, что женщина в них не является равным соучастником живых клеток тела. Ее не допускают к этому; она — прислуживает. Однако достижение истинно духовных состояний связано не с утилитарными мотивами, но с осуществлением человеческого призвания. Лицом к Лицу со Христом в котором "нет мужского пола, ни женского" (Гал.3.28), стоят человеческие существа, несущие на себе язвы древних проклятий, — существа, сохраняющие верность формальному мужскому мышлению под гипнозом юридического смысла некоторых текстов. До сих пор к женщинам относятся в соответствии с теми понятиями, которые сформировались еще в раввинистическую эпоху Ветхого Завета[367]. Однако в новозаветном царстве Благодати истинная диалектика закона учит нас тому, что именно на женщине, действительно послушной закону, представленному мужчиной, лежит задача трансцендировать мужчину-закон и тем самым исполнить его самого ради предназначенного ему служения свидетельства.

• 3 • Амартология (учение о грехе) требует не этики, но святости, которая одна способна выправить искажения. Вот почему всякое проявление святости отражается на всем мире, сокращает историю, дает видеть смысл в ракурсе приближающегося конца. Для того, "кто имеет уши", извращенное искусство, все вульгарное и порнографическое в литературе, любая профанация тайны вызывают непосредственное ощущение ада. И напротив, литургическое и иконографическое искусство, всякое явление красоты сразу погружают в переживание рая. Эта чувствительность к "последним вещам" объясняет некоторые психологические феномены. В ее свете Фрейд становится как бы негативом Юнга, его темным полюсом. Маниакальная одержимость "подпольными" путями извращает направленность бессознательного и в конечном счете его содержание. В гордости отчаяния поселяется демоническое, которое неизбежно переносит вину на другого. Герои романов Сартра, das Man, или аноним Хайдеггера обнаруживают себя "в ситуации" вины, причина которой — в ком-то неизвестном; Достоевский в "Легенде о Великом Инквизиторе" доводит эту концепцию до логического завершения: Сатана делает из Христа божественного "Виновника". С другой стороны, делается попытка освободить человека от религиозного комплекса виновности и установить мораль без греха."Смотрите, ...чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу" (Кол.2.8). Психоанализ содержания коллективного "эго" и его проявления показал бы всю сложность нездоровых, неудавшихся исторических формаций. Он выявил бы бесплодность переноса вины на женщину через "комплекс Адама" — явно мужской комплекс: "Жена дала мне от древа..." (Быт.3.12). Только Христос, который "один без греха", может осуществить единственный в своем роде животворящий перенос, ибо Он есть абсолютно Невинный и поэтому абсолютная Жертва: "Истребив бывшее о нас рукописание, которое было против нас. Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту" (Кол.2.14). И поэтому с тех пор нормаль-ньш является только "да будет" в Боге — беспредельное возрастание; мужское и женское осуществляют себя друг через друга и поют Своему Богу, пока существуют, — вечно. Но любовь между мужчиной и женщиной профанировали еще прежде, чем поняли, что она такое. Нигде мы не найдем такого количества лжи, потому что именно в любви — самое глубокое стремление к истине, в любви слышен голос самого бытия. Если масса, толпа все больше погружается в эротическое болото, которое так быстро вызывает "тошноту", то эрос ждет своего часа; но этот час может быть только последним. Любовь не принадлежит к будничному порядку, но — к порядку последнего дня, потому что сама ее полнота есть симптом иного зона; она выходит за пределы истории и говорит уже на другом языке — на языке аграфа св. Климента."Бог есть любовь" (1Ин.4.8) — это утверждение указывает не на свойство или отношение, но на Божественную сущность. Также и человеку по образу Божьему предлагается осуществить любовь в самом своем существе. И тогда становится понятным, что слова: "...нехорошо быть человеку одному" (Быт.2.18), выражают вовсе не сентиментальное умиление, но некое точное соответствие истине внутрибожественной троичной жизни. Эти слова обращены не только к одинокому человеку, но также и к бесплодному и немыслимому монотеизму с одним единственным Лицом — однако через посредство толкования Божественной истины человеком как ее образом: "Нехорошо, чтобы Ипостась была одна"[368]. "Нехорошо" потому, что это немыслимое одиночество противоречило бы Божественной сущности — быть Любовью, быть в одно и то же время Одним и Троицей: "три святости и три света в Единице". И именно потому, что Бог есть Троичная Любовь, Его священный круг раскрывается для общения, и Он любит мир "до конца" (Ин.13.1). Это "до конца" — не мера, но отсутствие меры, и именно на этом уровне эпиталама Царствия приглашает человека в единстве его противоположностей.• 4 • В своей биполярности[369] (anima и animus) каждая душа, по образу Деисиса, есть одновременно невеста и друг Жениха. Преп. Иоанн Лес-твичник говорит, что надо любить Бога "как свою невесту". Однако, типологически более сильно выраженная, душа принадлежит либо к типу Пресвятой Девы, "ее рода", либо к типу горячего ревнителя Иоанна Предтечи. Дифференциация означает границы, определяемые харизма-ми[370], в которые вписывается всякое человеческое существо; нарушение этих границ создает путаницу.Призыв к совершенству относится ко всем, но он предполагает разнообразие даров и служении. Существование духа в теле всегда представляет собой существование, само себя трансцендирующее. Оно может быть ориентировано горизонтально, может распространяться и преодолевать препятствия с целью навязывания своего идеала и создания ценностей. И оно может быть ориентировано вертикально, может открывать мир ценностей в своей собственной сущности, двигаясь в направлении интериоризации, и затем жить ими естественным образом.Библейский термин Esser-kenegdo, относящийся к женщине, означает помощницу, которая предстоит лицом к лицу (Быт.2.18). В большей степени интериоризованная, более укорененная, женщина чувствует себя удобно и непринужденно в пределах своего существа и старается раскрыть свои дары, чтобы претворить свою собственную личность в светлую и ясную симфонию. Она изнутри наполняет мир своим присутствием. Женщина — сообщница времени; время не "длится" для нее, пртому что она несет в себе значительную долю вечности; она — в состоянии беременности. Мужчина выходит за границы своего существа; его харизма — стремление к экспансии, расширению — заставляет его смотреть за пределы самого себя. Он стремится к усилению всех своих энергий, которые обеспечивают ему распространение в мир; он превращает космос в свое внешнее тело, чтобы достигнуть максимума своей мощи, которой он наполняет мир, утверждая себя в качестве хозяина и господина. Этим двум типическим экзистенциальным акцентам отвечает тот порядок вещей, о котором говорит Библия. Мужчина призван владычествовать над землей(Быт. 1.28), возделывать сад (Быт.2.15), проявлять творческую и изобретательскую способность своего духа. И ему дается женщина как помощница, которая его вдохновляет и восполняет; предназначенная для того, чтобы рождать, охранять, быть источником жизни и родником святости, женщина видит около себя мужчину, для которого она — невеста, супруга и мать. "...Слава мужа", по апостолу Павлу (1 Кор. 11.7), женщина в своей сияющей чистоте является как бы зеркалом, которое отражает лицо мужчины, открывает его себе самому и тем самым его исправляет. Интуитивное восприятие конкретного и живого, в противоположность всякой абстракции, указывает в женщине на дар прямого проникновения в существование другого. Это — способность непосредственно, помимо рефлексии, постигать неуловимое в человеческой личности. Благодаря этой способности она "помогает" мужчине понять самого себя и осуществить смысл своего собственного существа; она исполняет его, расшифровывая его судьбу. Именно через женщину мужчина легче всего становится тем, чем он должен быть[371].В этом вся диалектика духовного материнства. Слова апостола Петра: "Да будет украшением вашим ... сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом" (Шет.3.3-4) обращены к женщине и содержат целое женское евангелие; они очень точно определяют основную харизму женщины: порождение сокровенного сердца человека (homo cordis absconditus; о kryptos tes kardiou anthropos). Мужчина более склонен интересоваться тем, что касается его самого; материнский же инстинкт, как на браке в Кане Галилейской, немедленно обнаруживает духовную жажду самого мужчины и находит евхаристический источник, чтобы ее утолить. Непосредственная связь с Духом Истины побуждает женщину ставить перед мужчиной вопрос об истине — по поводу его самого, мешать ему устраиваться в истории или уничтожать историю. У Гераклита есть удивительный по глубине образ — образ лука и лиры. Уже само греческое слово bios, имеющее двойное значение, весьма показательно. Оно означает одновременно "жизнь" и "лук", стрелы которого несут смерть. Лук есть натянутая тетива или струна; будучи "сублимированным", многострунный лук становится лирой и вместо смерти производит музыку, гармонию. Мужской инстинкт разрушения ("отец войны") может быть "настроен" женщиной и сублимирован, претворен в инстинкт жизни, созидания культуры и культа: "...народы ... перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы" (Ис.2.4).