Человек не может думать только о себе самом. Он должен думать о Боге, о ценностях Царства, о спасении всех, об уничтожении не идеи только, но самой реальности ада. Невозможно не принять идею ада, но, приняв ее, невозможно остановиться на этом, потому что, если ад существует, то каждый верующий должен сказать: "Он для меня одного", как говорил преп. Антоний Великий. Даже один единственный осужденный что-то отнимает от радости всех праведных. Премудрость Божья постулирует конечную интеграцию. Мрачная, инфернальная сторона существования тоже получает свое разрешение, даже если оно придет за пределами того, что называется "веками веков", причем это евангельское выражение скорее всего обозначает очень большой отрезок времени. Сможет ли полнота Богочеловеческого архетипа оставаться вечно разделенной на рай и ад?[372] В церкви великомученика Георгия Победоносца (близ Новгорода) можно видеть фреску XII века с изображением святого, побеждающего дракона. Но святой — безоружен, а дракон — не убит. Св. Георгий сидит на коне, а некая царица — образ Церкви — держит на привязи дракона, который покорно следует за ней. Редкая по смелости своего проникновенного видения композиция показывает злого духа не уничтоженным, но обратившимся; в то же время зло, которое в нем, снова оказывается отправленным в небытие.

Вера — это позиция крепкого, всесильного перед лицом изнемогающего, перед лицом смерти и демонических сил. Только в условиях этого мира мы выбираем между "да" и "нет"; перед Лицом Божьим глубина свободы — это "да", единственное "да будет". Это "да" есть полная победа над всеми заботами, всеми нуждами этого мира, и над тем, что некоторые современные философы называют "бытием-к-смерти". Смерть не есть остановка, но действие,сопротяженное всей линии нашей жизни; уже в Крещении, в зародышевом состоянии она есть та смерть, которая делает нас участниками Воскресения. Действительно, для верующего она не впереди, но позади, потому что она — во времени; вера же полагает себя в вечном настоящем, и Евангелие возвещает, что верующий уже перешел от смерти к Жизни вечной (Ин.5.24; ср. 1 Ин.3.14). Евхаристический реализм уже делает нас бессмертными. Эта метаморфоза совершается действием духа, который переворачивает условия и тем самым изменяет их экзистенциальный коэффициент. Вот почему, производя величайшую из революций, христианство не избегает страдания, но принимает его и претворяет необходимость в свободу.

Невыносимым является не страдание как таковое, а страдание нелепое и непонятное; нестерпима тупая, слепая, навязанная извне судьба; невозможно смириться с горечью погубленной жизни, растраченных дарований.

"...Возьми крест свой и следуй за Мною" (Мк.8.34), — сказал Христос. Никакого патологического самолюбования в скорби, никакой покорности, направленной на пассивное терпение, но — скрытая Благодать креста, которая говорит: "Пойми твое страдание и сделай его светлым, просвещающим; судьбу, тебе выпавшую на долю, претвори изнутри в судьбу, свободно избранную". Быть самим собой — это значит осуществить идею Бога о тебе, двигаться внутри этой идеи как своей собственной. Наше наиболее глубокое "я" как раз и не является исключительно "нашим", не есть sui generis. Мы можем по-настоящему понять самих себя, если только постигаем, что "вечно получаем" собственную личность, что она, по словам преп. Максима Исповедника, есть "личность по благодати". В высшей точке богоуподобления она делает нас самих "безначальными"; но поскольку она — "по образу Божию", она вечно воспринимается нами и сохраняется лишь в меру безоговорочного снижения нашей самооценки, преодоления всякого самодовольства ("авторитмии", как говорят святые отцы) и сознания нашей полной трансцендентности по отношению к Богу.

Над эмпирической причинностью стоит причинность духовная. Там, где имеется материальный факт, к эффекту, который он производит, дух, произнося свое "да", добавляет нечто, что не содержалось в материальной причине, и тем самым полностью его изменяет. В этом — суть всякого чуда. Человек определяется снизу, и он испытывает воздействия, идущие свыше. Из круга ограниченных возможностей рождается безграничное вертикальное измерение.

Человек может разорвать цепь фактов самоубийством: в течение бесконечно краткого мгновения он свободен (это предельный и реальный опыт Кириллова в "Бесах " Достоевского); но это — исчезающее мгновение, время, использованное для того, чтобы поставить себя вне Бога и немедленно перейти в небытие. Человек также может решительно поместить себя в ладонь Вседержителя, внутрь мысли Божьей о нем. В этом случае заданные обстоятельства (эпоха, место, наследственность, конкретное бытие) становятся "дарами" и предлагаемыми ситуациями для того, чтобы сказать "да будет", — и каждый раз происходит чудо.

Христос заклан от создания мира (Откр.13.8); Он был убит в Иерусалиме при Пилате. Но выше конкретной исторической ситуации слова Истины: "Никто не отнимет ее (жизнь) у Меня, но Я Сам отдаю ее" (Ин.10.18). Выбирая абсолютно осмысленное, которое тождественно абсолютно желанному Апокалипсиса, человек оказывается совершенно независимым от природы и от истории и вступает в полную зависимость от Логоса-Истины, который его действительно освобождает. Вот почему, согласно глубокой мысли Хайдеггера, настоящая свобода человека состоит в нормативной истине обретенной им судьбы.Человек обладает титанической силой для уничтожения замысла Божьего о нем, но лишь он один может его осуществить. Бог занимает наше место в качестве "виновного". Сын Божий замещает нас, но Он не в состоянии произнести "да будет" вместо нас, реализовать за нас нашу свободу: мы бы ее немедленно уничтожили. "Да будет" предполагает свободную взаимность и вопроса, и ответа; оно имеет цену только потому, что может остаться непроизнесеннным. От этого зависит судьба Самого Бога.Целибат есть призвание и служение, одна из весьма конкретных форм "диаконии", о чем говорит Писание (1 Кор. 12.5). Тот или та, кто чувствует себя в положении никому не нужного, кого обманули ожидания и обещания молодости, кто приближается к серому варианту "за неимением лучшего", к некоему эрзацу, именно в момент, когда круг кажется замкнутым и все конченным, — именно в этот момент для него или для нее все и начинается. В этом глубокий смысл легенды о св. Граале. Бедный рыцарь появляется, когда все остановилось; старый король прикован к своему убогому ложу; источники иссякают, птицы перестают петь, и все вокруг сковано неподвижностью смерти. Рыцарь задает один единственный вопрос — единственный настоящий вопрос: "Где Грааль?" И тогда все оживает, старый король покидает свое ложе, источник снова бьет ключом, и снова поют птицы. Этим единственным вопросом-ответом является "да будет", сказанное своей судьбе. Не только принятая, но и творимая судьба преобразует данности в харизмы; человек переживает свое собственное чудо, живет среди чуда. В этом заключается смысл замечательных слов пророка Исаии: "Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит Господь" (Ис.54.1). "Ибо твой Творец есть супруг твой" (Ис.54.5). Вопрос о том, будет ли женщина супругой и матерью или "невестой Христовой", имеет второстепенный характер. Первоначальный образ чистой женской сущности взрывает эмпирические границы природы и являет Благодать "духовной матери".Если всякий тип человеческой жизни стремится к максимуму, то целибат есть особенное призвание к эсхатологическому максимализму, служение ожидания и приготовления Парусии. Безбрачным, так же, как и монахам, предназначено особое свидетельство, переносящее Евангелие в Апокалипсис; "каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе", — говорит апостол Павел (lKop.7.7). Если брак есть образ Царства и пророчествует о единстве мужского и женского начал, то целибат профетически указывает на существование, подобное существованию ангелов (Мф.22.30), и обращен к Грядущему Господу. Хорошо, когда некоторые люди воздерживаются от супружеской жизни, подчеркивая этим, что состоящие в браке должны пользоваться миром, как не пользующиеся им (lKop.7.31), и соединяться в едином ожидании.Монахи содействуют раскрытию эсхатологического смысла супружеского служения. Супруги помогают постигать существо аскетизма в виду "преходящего образа мира сего" и придавать ему "материнский" характер. Но они должны также следовать собственно супружескому аскетизму, переживать свою распятую любовь и через воплощенную чистоту самой человеческой структуры вносить вклад в полноту Воплощения. Ничего больше не ждать от жизни — значит поддаться самому страшному искушению, называемому в аскетике acedia — унынием, смертным отчаянием, потому что оно сопротивляется Духу Святому. Напротив, позитивное ожидание принимает настоящее и открывает его предвосхищениям — "кайросам". "Самым важным является тот час, который мы переживаем", — учит подвижническая мудрость; именно он и есть "время благоприятное" (2Кор.6.2), останавливающее отрицательное время обманутых ожиданий, то время, когда не слышат, имея уши.Когда Единый говорит: "Я был совсем близко в час твоего страдания", — этот час вводится в искупленное время. Это обновленное время, в котором всякая судьба возрождается в своей первоначальной свежести и источает жизнь, полную неумаляемого значения.Здесь монашество должно сыграть свою провиденциальную роль. Оно может породить вокруг своих духовно максималистских центров большие братства и общины, в которых всякая судьба, и особенно судьба безбрачных, найдет понимание, получит поддержку и обретет направление к своему внутреннему Востоку, уже имеющему характер Парусии.