Учение древней Церкви о собственности и милостыне
Мы видели уже, что, по взгляду ветхозаветного нравоучения, долг творить милостыню являлся первым и неотложным, таким элементарно добрым делом, отсутствие которого говорило о совершенной неразвитости или непорочности человека. Так как в речи нашей об отношении к праву собственности были достаточно полно указаны те постановления закона, которыми определялась, так сказать, обязательная милостыня со стороны богатых и вообще достаточных лиц в пользу неимущих, то теперь мы остановимся лишь на вопросах о том, имел ли долг милостыни в Ветхом Завете всеобщее значение, и какими свойствами должна была обладать истинная милостыня по ветхозаветному на нее взгляду, и какие побуждения по этому же взгляду лежали в основе долга творить милостыню.
На первый вопрос, о том именно, имел ли долг этот всеобщее значение для ветхозаветного верующего, трудно ответить со всей определенностью. Скорее можно предположительно высказать суждение, что такой всеобщности не было, так как мы встречаем ограничения и в направлении того, кому нужно оказывать милостыню, и в направлении того, кто должен быть благотворителем. В первом случае встречаем определенное разграничение единомышленников и чужеземцев, равно как праведных и грешных. Если на «земле своей» израильтянин должен был помогать всякому обедневшему[624] и не брать с него роста и прибыли за данное в рост[625], то с иноземца мог и взыскивать долг после года прощения[626], и брать с него рост и прибыль[627]. Подобные же отношения, хотя и не законодательного характера, и в позднейшее время, мы находим в разделении лиц благочестивых и грешных, причем не считается обязательным помогать последним. «Давай благочестивому, — советует книга Иисуса, сына Сирахова, — и не помогай грешнику. Делай добро смиренному и не давай нечестивому: запирай от него хлеб и не давай ему... ибо и Всевышний ненавидит грешников и нечестивым воздает отмщением. Давай доброму и не помогай грешнику»[628].
Но, несмотря на подобные ограничительные предписания, невозможно, сказали мы, с уверенностью утверждать, что долг милостыни не имел в Ветхом Завете всеобщего значения. Совесть верующего предстояла перед лицом такой совершенной святости, чистоты и любви, что в верующем сердце находился живой источник правды высшей, сравнительно с правдой закона. Если Иосиф Обручник был назван «праведным» за то, что его правда была выше правды закона[629], то в известном смысле это же можно сказать и о милостыне. В то время как лицемерие книжников и фарисеев делало из закона преграду добру и, в частности, извратило в корне учение о милостыне[630], совесть истинно верующего видела за оградой закона бесконечный горизонт на пути служения к ближнему. И мы слышим в учении ветхозаветного мудреца не только указание на границу милосердия, но и призыв возвышаться над этими преградами. «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напои его водою... Господь воздаст тебе»[631]. Множество предписаний и советов подавать милостыню и вообще благотворить нуждающимся не содержит никаких указаний на ограничение лиц, которым должно благотворить[632]. Поэтому, думается, слово Христа Спасителя о помощи всякому нуждающемуся, с особенной ясностью высказанное в притче Господа о милосердном самарянине, не могло показаться слушателям призывом к нарушению закона.
Таким образом, законные ограничения долга творить милостыню в отношении лиц, требующих помощи, не имели, видимо, абсолютного значения. Точно так же не имело такого значения и то наставление ветхозаветной мудрости, по которому нужно было творить милостыню от избытка, но не до скудости: помогай человеку по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же[633]. Пример вдовы из Сарепты Сидонской[634]наглядно говорит, что для нравственного сознания не было такого недостатка, который бы делал ненужной милостыню; и, бесспорно, имело жизненное значение наставление книги Товита: когда у тебя будет много, твори из того милостыню; и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу[635]. И когда величайший ветхозаветный пророк обратился к народу с таким призывом, чтобы имеющий две одежды дал одну неимущему, и имеющий пищу делал бы то же[636], то этот призыв полнее выражал дух закона, чем самодовольное понимание его фарисеем, дававшим десятину бедным[637]. Вообще, если мы находим в законе указания на долг каждого давать «десятину» для бедных[638], помимо десятины в пользу левитов, то никогда в законе мы не встречаем мысли о праве ограничиваться такой мерой, и никогда закон не суживает возможной широты любящего сердца.
Если после сказанного о всеобщности долга милостыни по ветхозаветному учению, мы обратимся к исследованию его взглядов на побуждения к милостыне и на те ее свойства, какие делают ее истинной добродетелью, то в этом случае встретим столь высокую характеристику должного настроения в лице оказывающего милостыню, что эта характеристика непосредственно примыкает к новозаветному учению о милостыне.
В ряду побуждений к милостыне мы на первом плане всюду на протяжении всей истории ветхозаветного домостроительства встречаем указание на богоугодность милостыни, как такое ее свойство, которое приближает милостыню к делам не-посредственного служения Богу и сообщает ей религиозное освящение. Для нас должно быть понятно основание для такого взгляда после сказанного в первой главе нашего труда. Если Господь есть верховный Владыка всего, и все, чем владеет человек, по учению ветхозаветного Откровения, принадлежит собственно Богу, то долг верующего — относиться к своему имуществу согласно с волей Божией, которая определенно ставила перед человеком требование помогать нуждающимся. Исполняя волю Божию, верующий мог считать себя в праве ожидать милости и благодеяний от Господа; напротив, не исполнив этого веления воли Божией, он (верующий) не мог не страшиться гнева Божия и не тревожиться за безопасность того, чем он владел по воле Божией. «Берегись, — заповедует пророк Моисей, — чтобы глаз твой не сделался немилостив к нищему брату твоему, и ты не отказал ему; ибо он возопиет на тебя к Господу, и будет на тебе великий грех. Дай ему. ибо за то благословит тебя Господь Бог твой во всех делах твоих»[639]. Благотворение неимущему прямо называется почитанием Творца[640], даванием взаймы самому Богу, Который воздаст за благодеяния, оказываемые бедным[641], воздает даже в том случае, если получивший благодеяния не воздаст должного[642]. В книге Товита с особенной определенностью отмечена та мысль, что подаяние милостыни есть служение Богу и является надежным залогом на получение от Него милости. «Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лицо Божие! Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу, ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее перед Всевышним»[643]. Милостыня в этой же книге поставляется наряду с молитвой и постом, и вообще ей усваивается великое религиозное значение. Доброе дело — молитва с постом, и милостыней, и справедливостью... Лучше творить милостыню, нежели собирать золото, ибо милостыня от смерти избавляет и может очищать всякий грех[644]. И такой взгляд на значение милостыни в жизни верующего нашел выражение во многих ветхозаветных книгах. Мы уже видели раньше, что служение бедным являлось угождением Богу и делало человека особенно достойным Его милости[645]. И насколько высокий взгляд на милостыню был присущ сознанию лучших из сынов избранного народа, видно из того, что милостыня поставляется не только рядом с молитвой, как в отмеченном месте из книги Товита, но и наряду с жертвой и постом, причем самое священное в жизни верующих — храмовое богослужение — признается угодным Богу только при сопутствующем ему милосердном настроении сердца. «Вот пост, — говорит великий пророк от лица Божия, — какой Я избрал... Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его и от единокровного твоего не укрывайся... Когда отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца — тогда свет твой взойдет во тьме»[646]. Этот же великий пророк прямо противополагает внешнее богослужение — жертвоприношения и праздничные собрания — добрым делам, причем на первом месте стоят дела милосердия: научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову[647]; и только под условием такого живого сердечного отклика на чужое горе признается нужным и богоугодным молитвенное служение Богу. И такая точка зрения обычна у пророков. Пророк Михей прямо противополагает в возвышенной и необыкновенно сильной речи дела внешнего богослужения и дела милосердия, поставляя последние на несравнимую высоту[648]. А слова пророкак Осии от лица Божия (Я милости хочу, а не жертвы[649]), повторял Сам Спаситель мира, как выражение истинного духа закона[650].
И таким значением, усваиваемым милосердию вообще, а милостыне, как его первому проявлению, в частности, объясняется и то, что милостыня в глазах ветхозаветных верующих имела не только высокую нравственную ценность, но и значение очистительное, подобное тому, какое усваивалось жертвам и вообще богослужебным обрядам. Не только в приведенном уже нами месте книги Товита[651] утверждается, что милостыня может очищать грехи, но это же самое верование мы встречаем и у пророков. Пророк Исайя, призывая израильтян возлюбить дела милосердия, обещает им от лица Господа в случае обращения их к совершению таких дел совершенное прощение грехов: «если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур,— как волну убелю»[652]. Пророк Даниил прямо указывает в своем совете царю Навуходоносору на очистительное значение милостыни: «Царь!... Искупи грехи твои правдой и беззакония твои милосердием к бедным»[653]. В книге Притчей исповедуется вера, что милосердием и правдой очищается грех[654]; такая же вера исповедуется и в позднейшем произведении ветхозаветной мудрости: вода угасит пламя огня, и милостыня очистит грехи[655]. В этой же книге милостыня поставляется наряду с обязанностями религиозного характера[656].
Как открывается из сказанного, долг милостыни в Ветхом Завете утверждался, прежде всего, на религиозном основании. Творить милостыню считалось потому долгом, что это — заповедь Божия, и Сам Господь, являясь защитником всех нуждающихся, требовал служения им, как Самому Себе. Иными словами, милостыня потому составляет нравственный долг для верующего, что она богоугодна. Сознание того, что милостыня и может явиться залогом земного благополучия мило- сердного[657], и имеет силу очищать грехи, всецело покоилось на этой религиозной основе. Другие побуждения к милостыне, сравнительно с религиозными, стояли на втором плане. Истинно гуманные основы милостыни выступают со всей ясностью не в качестве обоснования долга благотворить нуждающемуся, но в указаниях на свойства истинной милостыни, какие свойства определяются как тем, что милостыня совершается ради Господа, так и тем, что она имеет дело с чутким человеческим сердцем. И эти свойства истинной милостыни указаны с большой выразительностью и полнотой. Это щедрость, свобода и любящая настроенность.Первое свойство истинно богоугодной милостыни — щедрость. Нужно давать всегда нуждающемуся, когда только есть возможность[658], давать и из многого, и из малого так, чтобы не жалел глаз творящего милостыню[659]; сыпать щедро, а не быть сверх меры бережливым[660]. Свобода творящего милостыню должна выражаться в том, чтобы милостыня была радостью для души благотворящего[661]. Не должно скорбеть сердце человека, когда он дает бедному[662], потому что только добровольно дающего любит Бог[663]. Наконец, любящая настроенность при совершении милостыни сама собой вытекает из того чувства братского единства, какое требует не делать другим того, чего каждый не желал бы и для себя[664]. Прекрасные наставления по этому поводу мы находим в книге Иисуса, сына Сирахова. Здесь требуется от благотворящего такая высота благожелательного настроения, что советы этой книги по данному предмету могут быть признаны имеющими вечное значение. «Сын мой! — учит мудрец. — Не отказывай в пропитании нищему и не утомляй ожиданием очей нуждающихся; не опечаль души алчущей и не огорчай человека в его скудости, не смущай сердца, уже огорченного и не откладывай подавать нуждающемуся... Приклони ухо твое к нищему и отвечай ему ласково, с кротостью»[665]. «Сын мой! при бла- готворениях не делай упреков и при всяком даре не оскорбляй словами. Роса не охлаждает ли зноя? Так слово — лучше, нежели даяние. Поэтому не выше ли даяния слово? А у человека доброжелательного и то, и другое. Глупый немилосердно укоряет, и подаяние неблагорасположенного иссушает глаза»[666]. «К бедному будь снисходителен, и милостыней ему не медли»[667]. «Тяжел для человека с чувством упрек за приют в доме и порицание за одолжение»[668].Чтобы заключить наш очерк ветхозаветных воззрений на милостыню, остается сказать лишь несколько слов относительно видов благотворения. В ветхозаветных книгах мы встречаем указания на все обычные виды милостыни: помощь нищему и вообще бедному[669]; указания на долг накормить голодного[670] и напоить жаждущего[671], помочь больному и калеке[672], позаботиться об узниках[673], поддержать вдову и сироту[674], оказать гостеприимство бездомным[675], одеть нагого[676], приютить странника[677], согреть озябшего[678], совершать погребение умерших бедняков[679] и т. д.Нам нетрудно теперь подвести итоги и сделать общую характеристику ветхозаветного учения о милостыне. Это учение является возвышенным и дышит такой религиозностью и гуманным чувством в отношении бедствующих, что в значительной степени может быть признано отвечающим глубочайшим требованиям нашей совести.Но, конечно, такой совершенный путь в понимании духа закона мог быть и действительно был не единственным. Можно было букву закона не одухотворять и не расширять до высоты требований совершенной любви, но материализовать и суживать до совершенного извращения истины. Евангельские повествования дают нам возможность ясно видеть, до какой степени извращения можно было довести учение о милостыне ветхозаветного Откровения[680]. На ветхозаветном учении о милостыне лежала та же печать ограниченности, какая характеризует и ветхозаветное учение о любви. Только учение о совершенной любви во Христе могло и взгляду на милостыню сообщить ту абсолютность, какая характеризует христианское учение вообще. В христианстве спадают границы национальных и всяких других ограничений, потому что в нем нет иудея и эллина, раба и свободного[681]. Та религиозность, которая составляла душу ветхозаветного учения о милостыне, в новозаветном откровении получает высочайший духовный характер, чуждый всякого эгоистического элемента. Наконец, ограниченная свобода ветхозаветного благотворителя становится совершенной свободой детей одного Небесного Отца и утверждается на любви к Богу, как Отцу, и на братской любви верующих друг к другу.Первое, что нужно, по нашему мнению, отметить в новозаветном учении о милостыне — это абсолютность евангельской заповеди творить милостыню. Как уже было и раньше отмечено, закон христианской благотворительности такой, чтобы давать всякому просящему[682]. Все возможные ограничения оказываются вовсе исключенными этой всеобщностью долга благотворить нуждающемуся. Национальные различия бледнеют перед сознанием того, что голодный человек для христианина — его ближний, идея о чем так определенно и доступно выражена Господом в притче о милосердном самарянине[683]. Если христианство признавало законность естественных наших человеческих чувств и указывало на то, что прежде всего должна быть забота и попечение о ближних по вере[684], то это не было ограничением христианской любви, а обусловливалось естественной ограниченностью сил благотворящего, подобно тому, как и особенная близость Христа Спасителя к Своему народу принципиально не помешала Его служению быть всемирным. Закон милостыни, ее принципиальное выражение всегда одно: дай всякому просящему, всякому брату или сестре, которые не имеют необходимой одежды и дневного пропитания[685]. Христианство приветствовало милостыню со стороны язычников избранному народу, как, например, в лице сотника Корнилия[686], и, конечно, не христианство с его проповедью о братстве всех людей[687] могло полагать пределы движениям любящего сердца в виде различия национальности или даже нравственной добропорядочности просящего. Если ветхозаветный мудрец советовал давать доброму и не давать нечестивому[688], то христианство провозгласило принцип «не судите никак прежде времени»[689] и учило, соответственно этому, милосердию, подобному милосердию Небесного Отца, Который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных[690]. Благотворите ненавидящим вас[691] — в этом для христианина подобие любви Божественной. И такая всеобщность долга творить милостыню нашла выражение не только в заповеди о благотворении каждому просящему, но и в указании на возможность и обязанность для каждого творить милостыню. Уже ветхозаветный праведник призывал творить милостыню не только из многого, но и из малого[692]. Христианство бесконечно углубило эту мысль, определенно указав, что величина жертвы зависит не от количества жертвуемого, но от степени того лишения, какому добровольно подвергает себя благотворящий: если есть усердие, то оно принимается, смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не име- ет[693], — так сформулировал св. апостол этот закон христианской милостыни. И в Евангелии мы встречаем трогательное конкретное выражение этого же закона милостыни, по которому ценность ее не зависит от количества. «Сел Иисус, — рассказывает св. евангелист Марк, — против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Пришедши же одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу: ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое»[694]. Такая этическая оценка милостыни, совершенно выводящая ее ценность из ограничения числом и мерой, делает то, что каждый в христианстве и может, и должен являться жертвователем: у кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же[695]. Даже кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей[696]. Ясно, что закон милостыни выведен из границ большей или меньшей имущественной состоятельности, и этому закону усваивается значение всеобщего долга. Каждый в день Страшного Суда должен дать отчет в исполнении этого закона, такого общедоступного и в тоже время такого важного, что Судия неба и земли прежде всего видит в сердцах людей то или иное отношение их к долгу милостыни. И вполне понятно, что в системе христианского нравоучения делам милосердия усваивается такое громадное значение: милостыня — это первичное обнаружение той любви к ближним, которая составляет душу христианства. И насколько в нем неразрывно связана любовь к ближнему с любовью к Богу, настолько и милостыне, как проявлению христианской любви, усваивается значение служения Богу: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»[697]. Так определенно, без возможности перетолкования, Христос Спаситель усваивает религиозное значение делам христианского милосердия. И такое освещение долга творить милостыню позволяет нам понять те побуждения, какие Евангелие и апостольские послания указывают для милостыни.Мы видим уже, что в Ветхом Завете одним из побуждений творить милостыню была вера в то, что Господь воздаст благотворящему Своей милостью. Совершенно подобное этому мы встречаем и в евангельском учении, только, конечно, соответственно одухотворенности христианской религии, взоры верующего обращаются от земного к небесному и вечному. «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира»[698] — вот слова ответной Божественной любви милосердным. И всюду в Евангелии мы встречаем ясно выраженное обещание награды в Царстве Небесном, как сильнейшее побуждение творить милостыню. «Смотрите, — учил Христос Спаситель, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного»[699]. «Если хочешь быть совершенным, — наставлял Господь богатого юношу, — пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах»[700]. Подобный же характер имеет наставление Господа звать на обед к себе или на ужин нищих, увечных, хромых, слепых, потому что за это воздастся в воскресение праведных[701]. Такой же, только более общий смысл имеет совет приобретать себе друзей богатством неправедным, чтобы они приняли благотворителя в вечные обители[702]. На этой же точке зрения утверждались и св. апостолы, когда призывали верующих благотворить нуждающимся[703], причем св. апостол Иаков не затруднился самое христианское благочестие определить как любящую заботу о неимущих: чистое и непорочное благочестие перед Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях[704]. Мы не предполагаем брать на себя задачу защищать христианское учение от обвинения его в утилитарном характере. Позволим себе указать только на то, что природа Божиего Царства одна и на земле, и на небе — это Царство любви. Любовь друг к другу в этом мире есть первый признак принадлежности людей к Царству Христову[705]. И насколько дела милосердия, частнее — милостыня, есть выражение такой искренней братской любви, настолько она есть признак участия нашего в Царстве Христовом, показатель жизни по законам этого Царства и, следовательно, залог будущего блаженства. В христианской милостыне ценность усваивается, конечно, как мы уже видели, не количеству ее, но сердечной настроенности и, прежде всего, полноте любви. Поэтому и говорит с такой силой апостол Павел, что, если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы[706]. Милостыня есть, таким образом, первое выражение той любви, которая является источником жизни Царства Христова, и первым условием принадлежности к этому Царству, и выражением христианского благочестия. «Если, — говорит поэтому св. апостол Иаков, — кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет, может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из нас скажет им: идите с миром, грейтесь и насыщайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы»[707]. Побуждение благотворить ради небесной награды есть частное выражение того общего закона Царства Божия, по которому ради вечного должно жертвовать временным и ради любви к Христу любить Его меньших братьев.