— Прежде самоубийства зайдите сюда!

Он зашел… Пастор стал беседовать с ним. И в результате — он остался жив и нашел себе место.

А вот другой случай.

За границей я был законоучителем и духовником в Донском кадетском корпусе. Пришел годичный срок смерти б. атамана К., застрелившего себя из револьвера. Назначена была всенощная, а завтра — литургия и военный парад. Да и самый корпус был назначен во имя самоубийцы атамана.

Я решительно отказался молиться церковно за него и служить службы. Директор обещался жаловаться на меня высшему духовному начальству моему. Я не возражал. Так служб и не было. Парад провели.

После обеда приходит ко мне высокого роста офицер (кажется, подполковник), в шинели нараспашку, и задает вопрос:

— Почему вы не служили ни вчера, ни ныне по нашем атамане?

Я объясняю ему, что так учит наша Церковь — за самоубийц нельзя молиться — если только они не покончили с собой в ненормальном состоянии. И сослался ему на каноническое правило св. Тимофея, патриарха Александрийского. Он выслушал меня внимательно и говорит:— Ну, благодарю вас!— За что? — спрашиваю я его удивленно.— Значит, Церковь строго смотрит на это?— Как видите!— А я ныне хотел застрелиться. Но ваше (мое) поведение остановило меня.И он остался жив, — слава Богу.Почему это так — понятно. Если человек знает, что есть другая жизнь, и если за наше поведение придется еще и давать ответ пред Господом, то невольно задумаешься пред таким решением.А еще более важно, что тогда жизнь — даже со всеми ее скорбями и неудачами — получает смысл: над нами есть Промысел Отца нашего небесного. Это всякий из нас знает.А если Бога нет для нас, нет и смысла жизни! — Но если бы кто-нибудь счел переживания Кириллова и других людей лишь литературным вымыслом Достоевского или недоумием самоубийц, то вот нам открытое признание о себе самом другого писателя — Толстого. В своей "Исповеди" он рассказывает о своих мучительных переживаниях, когда он попадал в полосу неверия. Там он описывает свои шатания. Когда, пишет он про себя, была у него вера, он чувствовал себя спокойным, удовлетворенным. Но стоило ему лишиться ее, как его охватывала мысль о самоубийстве и он думал покончить с своей жизнью, "только не знал: пулей или петлей?" И он сам говорит, что некоторое время носил в кармане веревочку, чтобы повеситься. (См.: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона под словом: "Толстой".)Приведу, — правда, по памяти, но верно, — следующую заметку Горького о встрече с Толстым… Крым. Ялта. Толстой едет верхом. Догоняет Горького. Тот идет около стремени. Начинается разговор.Горький: В Ялту приезжает Владимир Галактионович (Короленко).Толстой: А он в Бога верует?Горький: Не знаю.Толстой: Главного-то и не знаете!Горький молчит.Толстой: Он верит, да только боится атеистов… И Андреев ваш тоже верует, но и он тоже боится атеистов… И Бог ему странен.Дальше Толстой продолжает разговор о Боге, о душе, о вере, об уме и пр.Кстати, хотя это лишь отчасти имеет отношение к данной теме о неверии и самоубийстве, — выпишу из той же заметки из записной книжки Горького.Встречается Горький с грубым партийцем рабочим. Тот говорит:— А ежели всмотришься-вглядишься, то иной раз думаешь: вот мы затеяли дело; и к чему оно клонит?