разложения и морального упадка, трудовые же, угнетенные классы слишком проникнуты желанием стать похожими на буржуа и так же, как и они, воспользоваться жизнью. Исключение составляют сравнительно небольшие круги. Это очень остро ставит вопрос о том, какую роль может играть христианство в переживаемом кризисе, вернее, катастрофе. Христианство само переживает кризис и требует обновления и возрождения. Старые формы христианства теряют жизненную силу и играют роль отрицательную, задерживающую, бессильно обращены к мертвому прошедшему. Но в глубине христианства есть вечная, неисчерпаемая духовная сила и есть способность к возрождению. Есть начало, которое всегда способствует возрождению и может победить омертвение, это профетическое начало в христианстве, обращенное к грядущему. Только профетической своей стороной христианство может быть обращено к социальному пере<у>стройству человеческих обществ, что более всего необходимо в нашу эпоху. Другое возрождающее в христианстве начало есть начало углубления духовности, на почве которой только и возможно ждать объединения разорванных и враждующих частей христианского мира. Центры такой напряженной и углубленной духовности должны быть созданы в нашем хаотическом и обездушенном мире. Инерция политических партий, обращенных целиком вовне, поистине ужасна, и не от них можно ждать спасения и возрождения.

Настоящий глубокий кризис нашего времени есть кризис человека. Может быть, именно потому так часто говорят о нео–гуманизме, особенно в советской России.

229//230

Речь идет не только о спасении человека от происходящей дегуманизации, но и об утверждении творческого призвания человека, его царственной роли в мире: эта творческая роль человека утверждается в эпоху, когда человек наиболее угнетен и принижен, когда о нем говорят, как о низменном существе, о куске грязной материи. Во Франции есть целое течение, которое очень низменно думает о человеке, считает его за ничто и вместе с тем утверждает гуманизм и творчество человека как единственный выход из тошнотворности бытия[Таков Сартр, который сейчас один из властителей дум современной французской молодежи.]. В советской России гуманизм и активность человека связываются с материализмом. Уже более 30 лет как я посвятил свою философию защите человека, как творческого существа [Впервые я ясно выразил свою мысль о творчестве человека как религиозном акте в книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», напеч<атанной>в 1915 г. В этой же книге я предвидел наступление катастрофического периода в жизни человечества.]. В этом я как будто бы схожусь с нео–гуманизмом, даже с марксистами новой формации, которые верят, что человек может победить рок. Но как велика разница, как различны самые основы в понимании человека! Мы сталкиваемся тут с основным противоречием и слабостью гуманистической антропологии, которой не может быть противопоставлена традиционная христианская антропология, столь же бессильная разрешить противоречие. Если человек целиком продукт природной и общественной среды, если он целиком формирован обществом и всем ему обязан, если в нем нет начала,

230//231

возвышающегося над природой и обществом, то непонятно, откуда у него найдется творческая сила овладеть природными и общественными стихиями и творить новое. Низшее не может создать высшего, если в нем не заложена потенциальная сила высшего. Это основная философская истина. Материализм во всех своих формах есть нетворческая, пассивная, в существе реакционная философия. Его сторонники могут быть признаны творцами нового исключительно вследствие насилия над терминологией, неверного употребления слов, порожденного ошибкой сознания. Я как‑то спорил с одним материалистом. Он воскликнул: «Так что же, значит, Вы отрицаете во мне существование духа?» Я ему ответил: «Не я отрицаю, наоборот, я признаю в Вас существование духа, но Вы сами отрицаете в себе существование духа». Защита материализма всегда кончается таким анекдотом. Требует еще углубленного объяснения, почему творческие, прогрессивные и революционные движения в Европе новых веков часто связывались с отрицанием духа, то есть источника активности, творчества и высшего достоинства человека, защиту же духа связывали с пассивностью, обращенностью назад, с реакционным движением. В этом виноваты обе стороны и, вероятно, наиболее виноваты ложные защитники духа, лжеспиритуалисты. Это уродливое явление приходит к концу, все ныне требует переоценки. Наша катастрофическая эпоха требует переоценки слов, которые слишком износились и выветрились, потеряли связь с реальностями. Если мир действительно идет к новой эре, если в результате страшных катастроф будет создана новая жизнь, то так будет только потому, что

231//232

человек будет поднят в своем достоинстве, что он сам сознает себя свободным и творящим духом. Тогда только он подчинит себе материю, не подчиняясь ей. Если же он лишь часть все той же материи, и процессы, происходящие в нем, лишь перераспределение этой материи, то настоящее творчество и настоящая новая жизнь невозможны. Современный мир и современный человек раздавлены между двумя течениями, жаждой творчества новых ценностей и новой жизни при отрицании того, что человек есть творческий свободный дух, и консервативным христианством, которое отрицает творчество человека и направляет его духовные силы исключительно на покаяние в грехе и на спасение. В этом центральная точка духовного и социального кризиса. И кризис этот прежде всего требует изменения сознания. Новое всегда нарождалось от изменения сознания. Марксистский тезис о том, что сознание определяется бытием, совсем не может быть противоположением тезису о том, что все новое начиналось от изменения сознания. И вот почему. За сознанием и глубже его находится бытие, если уже употреблять это условное выражение, находится глубина самой первожизни, которая и определяет сознание изнутри. Рационализированное же, интеллектуа–лизированное сознание всегда вторично, а не первично. Появление действительно, не по одежде лишь, нового человека связано с изменением структуры сознания. Этот новый человек может быть лишь новым явлением вечного человека. Человек должен еще по–настоящему стать личностью, т. е. свободным, определяющимся изнутри творческим существом, не индивидуалистом, а существом коммюнотарным, но в своей коммюно-232//233тарности независимым от внешнего социального детерминизма. Это и есть то духовное преображение, без которого социальный переворот и вызывает возврат ветхого человека. Но духовное преображение есть также изменение обветшалого христианского сознания.Повторяю, после внешнего замирения мир продолжает находиться в состоянии внутренней войны. Мировая война оставила после себя ненависть, которая терзает людей и народы. Как победить эту ненависть, есть ли целительная сила? Делают усилия путем международной политики, напоминающей очень старые методы, победить вражду и найти выход из столкновения противоположных интересов. Но все эти попытки производят впечатление нарастающей войны, хотя еще не грозящей непосредственным переходом в настоящие внешние столкновения. Война породила разного рода ressentiments, от которых не так легко освободиться. Никакая политика сама по себе не может излечить от ненависти, не поможет отказаться от противоположных интересов. Пробуждение сострадания, жалости, прощение обид есть духовное пробуждение. Но духовное пробуждение не достигается внешней организацией, социальным учреждением. Социальная революция в Европе неизбежна. Употребляю это слово не в смысле кровопролития, которое многим представляется неизбежным и которое, конечно, желательно предотвратить, а в смысле изменения основ общества, самих принципов, на которых оно покоится. Но безумно было бы оторвать эту революцию от изменения самого человека, от революции духовной. К духовной стороне жизни относится отнюдь233//234не только внутренняя жизнь отдельного человека, но также и отношения людей между собой и целых обществ. Духовная жизнь охватывает не только «я», но и «мы». С этим связана идея соборности в православии, выраженная Хомяковым. Выброшенность жизни вовне, на периферию породила и капитализм, и войну. Дальнейшее движение в этом центробежном направлении может породить только новые и новые катастрофы. Не исключена возможность, что весь XX век пройдет в войнах и революциях, хотя и с антрактами. Эту мысль я давно высказывал. Но недопустимо смотреть фатально на будущее. Человеческая свобода должна делать усилия, чтобы победить фатум. Детерминизм не есть наш беспредельный владыка. Нужно преодолеть кризис человека. Христианство может сыграть в этом решающую роль лишь в том случае, если оно преодолеет свои упадочные формы и раскроет в себе вечно юные творческие силы.