Особенно сближает с Марксом, с тем как Маркс читал Гегеля, в чтении Хайдеггера Жаком Деррида, выход в социальные просторы, в частности, в образе его «медиативности». Есть и поле политической интерпретации, оно сейчас не отчетливо выражено, но если задуматься, то можно понять, в какую сторону оно расширяется.

Вопрос нерешенный, проблема нерешенная. Тем более что мы сейчас всего меньше расположены окончательно решить, можно ли читать Гегеля как читал Маркс или нельзя. Многие скажут что вроде бы можно, вообще читать хорошо и можно по–всякому. Но приходит в голову мысль: а что если ни в коем случае, никогда нельзя читать Гегеля как его читал Маркс? Я это произношу и слышу в своих словах логоцентристскую сталь, тоталитаризм, запрет, которого я вроде бы должен стыдиться. Почему‑то не стыжусь. Проблема остается. Так читать Хайдеггера, как читает Деррида, можно или нельзя? Или всё‑таки можно? Или вопрос неверно поставлен?

Как выйти из этой двойственности? Я утверждаю что здесь двойственность и проблема. Одно предложение я уже читал: надо потратить многие десятки лет, чтобы «осознать объем и глубину» и так далее. Но ведь всё равно на что потратить десятки лет, результат будет, как в старой китайской школе, там требовалось просто без словарей многократно повторять древнюю поэзию, и ее смысл откроется.

Другой выход, тоже простой, из этой двойственности. Деррида читает Хайдеггера, это бесспорно, и тогда, господа, разумно и нам его тоже читать, и не думать, что новейший мыслитель субсумировал старого. Это нам предложат конечно тоже, уже предлагали, но похоже что здесь всё‑таки не тот случай.

Пример на то что о субсумировании говорить пока еще не приходится. Взять то слово, каким официально, как уже установившимся термином, называется мысль Деррида. Маяцкий немножко неправ, он говорит что Деррида скорее назвал бы свою философию эристикой в духе Сократа или софистов, но нет, в скажем одной из последних книг, «La force de loi» («Сила закона»), всё‑таки уверенно и однозначно эта мысль называется деконструкцией. Деконструкцией. То есть Лексически можно подумать, что де–конструкция вобрала в себя и одновременно охранила от сбоев, от крайностей хайдеггеровскую деструкцию. Но фактически нет: свирепая, сырая хайдеггеровская деструкция в де–конструкции и приглушена, и введена в рациональную, политически более корректную форму, которую перед тем как предпочесть надо еще подумать. Грубая, свирепая, хайдеггеровская деструкция оказывается не вобрана в деконструкцию, она крупнее ее. Для расширения, для простора не от деструкции идти к деконструкции, а скорее наоборот, говорю я неуверенно, проверяя себя не мои ли это пристрастия.

Неуверенность еще и оттого что я таким сопоставлением замахиваюсь на какую‑то иерархию, опять запретная вещь в новой ситуации духовной, т. е. на давнее бородатое прошлое, от чего предостерегают. Но как отказаться от иерархии, господа? Я допустим откажусь от распределения по ступеням достоинства. Ведь иерархию всё равно время введет явочным порядком, и даже если сознание будет, как нам предлагают, десятилетия прилагать свои усилия в одном направлении, по–настоящему эти усилия ничего не решат. Смотрите: много десятилетий усиленного вникания в Маркса вдруг не оставили никакого следа. Ведь чем следить за операциями сознания и знать, что время решит по–своему и ожидать как оно решит, я попробую рискнуть, рисковать вообще интересно, тем более что у меня есть шанс, с моим бородатым прошлым вдруг оказаться еще не наставшим будущим. Шанс интересный, и я решаюсь на пари, похожее на то, какое один человек предложил робко Жаку Деррида в Париже в позапрошлом году, когда Жак Деррида был уверен и говорил что значение и влияние Маркса будет всё увеличиваться, а этот человек предложил ему пари: нет, наоборот, его мысль будет постепенно стираться на фоне мысли Гегеля, которая будет проступать через эту завесу. Я так и делаю; для себя, не так давно, я на этот риск пошел и такое пари сам с собой заключил. Какие‑то основания у меня есть, я их приводить не буду, я приведу только один пример.

У Жака Деррида есть большая двухчастная, даже трехчастная работа с немецким названием Geschlecht I, Geschlecht II, Geschlecht III. Жак Деррида не в последнюю очередь говорит о руке Хайдеггера, цитирует Хайдеггера, его известные вещи о руке мастера, скульптора, о пишущей руке поэта: эта рука не инструмент для хватания, и дальше: Greiforgane besitzt z. B. der Affe, aber er hat keine Hand; хватательными органами обладает к примеру обезьяна, но у обезьяны нет руки. Защита обезьяны против Хайдеггера, против невежества в зоологии, справедливо отмеченного — априори справедливо, Хайдеггер не зоолог — Жаком Деррида, была сразу конечно замечена в Париже: Хайдеггер не протянул братскую руку дружбы обезьяне, а Деррида протянул. Париж такой.

Но дело ведь совсем не в этом.<…>В этом замечании об обезьяне, которая не обладает рукой, а обладает только хватательными органами, дело не в том что здесь, как замечает Деррида, проявляется се non‑savoir érigé en savoir tranquille, незнание, воздвигнутое, возведенное в спокойное догматическое знание. Дело вовсе не в этом, не в уличенном антропоцентризме, кстати почему бы у Хайдеггера и не быть антропоцентризму. С другой стороны почему бы и быть. Почему бы Хайдеггеру не быть зоологическим невеждой. Хотя почему бы опять же и быть. Дело совсем о другом, и тут образец всего чтения Хайдеггера у Деррида. В том измерении, в котором пишет Хайдеггер, обезьяна никогда ни при каких обстоятельствах не может выступать как зоологическое понятие. Речь вообще не может идти об обезьяне. Речь о человеке. Человек имеет хватательные органы и человек — не das Man, а человек, всякий человек — до сих пор не имеет руки, не больше не меньше. Потому что для Хайдеггера иметь руку как не орган схватывания так же трудно, как думать. А думать мы пока не умеем, это мы от Хайдеггера слышали, и слышали что он при этом добавил: der Sprecher mit einbegriffen, er sogar zuerst; думать мы не умеем и говорящий тоже, и он даже в первую очередь. Не рисовка это у Хайдеггера — он не умеет думать, у него нет умения мастерства думания. Это мы от него всё слышали, и во фразе об обезьяне мы слышим фактически то же самое, нам только кажется что другое: мы не умеем думать, у нас нет рук, у нас только хватательные органы.Деррида так его не читает, хотя это лежит на поверхности, там рядом говорится о мысли, рядом говорится о том что не рука принадлежит человеку<…>В другом месте Хайдеггер говорит и как Деррида, что мы не понимаем животных, они к нам близки, наше тело к нам близко, но мы его не понимаем. Но, совпадая там, Хайдеггер оказывается жестким и безжалостным, и говорит так, как Деррида никогда не говорит, говорит о различении между тем, у кого есть и рука и ум как хватательный орган, и это существо человек, и другим существом, человеком которого нет, это тоже человек, у которого есть рука, и есть мысль. Один и другой, эти вот неразличимые, между собой различены durch einen Abgrund des Wesens, целой бездной; чего Деррида никогда не скажет. Nur ein Wesen, das spricht, d. h. denkt, kann die Hand haben und in der Handhabung Werke der Hand vollbringen. Только существо, которое говорит, т. е. думает, может иметь руку, и во владении, в действии рукой совершать труды руки (буквальный и плохой перевод).«Говорит, т. е. думает». Порядок не случайный. Nur insofern der Mensch spricht, denkt er; nicht umgekehrt, wie die Metaphysik es noch meint. Лишь поскольку человек говорит, он думает, не наоборот, как метафизика до сих пор полагает. В этом по крайней мере отношении Хайдеггер верен своим словам. Он действительно сначала говорил, потом думал. Как все мы.И глядя на всё это, наблюдая всё это, я его чувствую по этому признаку себе близким, — по признаку того что он сначала говорил, потом думал.Семинар «Хайдеггер 1936–1944 гг. (‘К философии. О событии’ и примыкающие работы)»5. Истина. Ницше(ИФ 2.11.2004)