Дурная погода и даже буря была и на Тивериадском озере; и Петр уже ссылался на то, что не сможет никогда ловить рыбу. Он ссылался даже на то, что они погибнут.

И дурное время было и при римлянах, при осуществлении римского владычества. Но Иисус не бежал. Он не уклонялся от Своих обязательств. Не прятался за дурным временем.

Были даже удивительно точные аналогии между временем римлян и нашим; между римским временем и тем, во что превратилось наше время; больше чем сходства, больше чем удивительные аналогии; как бы одно движение; одно направление, одна отправная точка. Можно сказать, что все было готово в римском мире, все было готово двинуться, все паруса были подняты, действительно подняты, в расцвете римского владычества, в исполнении римского мира, в этой империи, в этом имперском усмирении всего средиземноморского мира, и Галлий, и Испаний, и германцев, и британцев, по крайней мере в этом приманивании Германий и Британий; в этом усмирении внутри греческого мира и внутри и по границам и за пределами восточного мира, по крайней мере в усмирении полу-Востока, этого полу-Востока, половины Востока, западной половины, в этом приманивании всего Востока, доброй его половины; при этом упадке греческой мысли, при этом неразумии, неблагоразумии, безумии греческой мысли; вернее, при этом тройном упадке греческой мысли: в самом средоточии своем она истощалась, подтачивалась, исхитрялась, чахла, изощрялась, утончалась, напрягалась, костенела в утонченности и изысканности александрийской цивилизации и философии; она же с одной стороны, с одного края, с восточного края, разъедалась дряблостью, в восточной дряблости и роскоши; наконец, она же с другого края, с другой стороны, на другом краю, на западном краю, тройственно, третично она же, наоборот, грубела при соприкосновении с римской жестокостью, грубела в этом воинском усыновлении, под ярмом, пусть грубо расцвеченным, при этой военной и имперской и империалистической ассимиляции, при этом всеобщем рабстве, при жестоком соприкосновении с новыми приемными отцами, с хозяевами, и с хозяевами, у которых разум не был сильной стороной, при жестоком соприкосновении с жестокими нравами, с грубыми хозяевами, при соприкосновении с жесткостью, жестокостью, с шершавыми хозяевами (и никто не видел такого прекрасного случая, такого прекрасного исторического примера, никому не известна такая очевидность, историческая очевидность, чтобы когда-либо получалось арифметическое, геометрическое среднее качеств; это выражение надо оставить за количествами, никогда из дряблости с одной стороны и жестокости с другой, как их ни соединять, ни смешивать, ни связывать, как говорят химики, ни толочь более или менее вместе или по отдельности, никогда из них не выходит, никогда из них не выйдет, никогда из них не выходило твердости), в этом тройном упадке, в этом тройном падении античной мысли, похоже, все было готово к запуску, к тому, чтобы современный мир стартовал тогда, а не сегодня; тогда был тот же беспорядок и тот же вид безумия. Но пришел Иисус. Ему было отпущено три года. Он использовал Свои три года. Но Он их не потерял, не употребил их на то, чтобы стенать и ссылаться на дурное время. А ведь было дурное время в Его время. Современный мир надвигался, был в готовности. Он это остановил. И как просто. Создав христианство. Включив христианский мир.

Он никого не заклеймил, не обвинил. Он спас.

Он не обвинил мир. Он спас мир.

Эти (другие), они бранятся, разглагольствуют, обвиняют. Неумелые врачи, которые обижаются на больного. Они винят пески века, но во времена Иисуса тоже был век и пески века. Но на бесплодном песке, на песке века бил источник благодати, неиссякаемый.

О нет, они не подражают Иисусу.

Они сделают все, чтобы не признаваться. Чтобы не признавать, что была совершена ошибка в мистике. И что это они ее совершили. Что ошибка бесконечно серьезна. Что она узловая, ключевая. Что она в самом сердце, совсем близко от сердца. И что это они, они эту ошибку совершили, что эта ошибка в мистике бесконечно серьезна, что она бесконечно близко, почти в самом центре и средостении, бесконечно близко от сердца, так близко, как только возможно, касается самого сердца, и это они ее ввели в христианство, в историю христианства, (и) ввели сюда, так близко от сердца, в соприкосновении с сердцем. Остается надеяться, что они, быть может, не заклеймят в один прекрасный день Христа, не обвинят Его, соблаговолят Его не обвинить, не попрекнуть Его ошибками в мистической грамматике, не укорят, что Он ее сделал, Он первый, Он первым, что Он сделал эту ошибку в Мистике и ввел ее в сердце христианства.[Современному миру удалось обойтись без христианства]Проблема нехристианизации, дехристианизации, всей антихристианизации, всего нехристианства, всего антихристианства — это совсем иная проблема, бесконечно иная, она создает совсем иные трудности, бесконечно иные, чем проблема предварительная, так сказать, классическая, чем проблема греха (дурного христианства), отлучения, даже погибели. Чем, увы, известная проблема греха.Вот чего христиане, прежде всего, особенно, католики не хотят видеть. И пока они этого не увидят и не захотят (себе) в этом признаться, они будут работать напрасно, они даже молиться будут напрасно, они ничего не смогут делать с пользой; их работа будет напрасна, та маленькая толика работы, которую они делают; их молитва, та маленькая толика молитвы, которую они творят, будет напрасна.Ведь они работают и молятся (увы, когда они работают и молятся), они работают и молятся для этой новой проблемы, как для старой проблемы, для древней проблемы; без разбору, для новой как для старой; для проблемы нехристианства как для (внутренней) проблемы христианства; для нехристианской проблемы как для проблемы христианской, внутренне христианской; при новых трудностях, против новых трудностей, без разбору, как при старых, против старых. Они полагают, воображают, что это сходно, что это, без разбору, одно и то же; они хотят заставить себя так думать, они стараются заставить себя гак думать, они надеются; они воображают, что все сведется к тому же, потому что на вид это то же самое, без разбору сводится к тому же; потому что они думают, хотят думать, что материя на вид, без разбору, та же; как если бы положение было то же; состояние то же; и они говорят, говорят себе, между собой и другим (но гораздо более пугано), что современный человек — это христианин-грешник, что современный мир — это христианский мир во грехе, в состоянии греха; что вся современность и всякий современный человек —Современный мир — это якобы мир (следовательно, христианский) цвета греха; это гистологически его цвет, оттенок. То есть сами клетки (современного мира) и его материя якобы такого цвета. Это есть в современном мире, и больше в нем нет ничего: разлитый грех; цвет (а не краска); распространение греха на молекулярном, тканевом, гистологическом уровне. Грех. Пронизывающий саму ткань.Держаться этого, придерживаться такой точки зрения значит совершать, сознательно желать совершить грубейшую ошибку. Ошибку грубейшую из-за недооценки, недостаточности. Потому что это есть, но есть не только это. Это так, но нужно бесконечно много, чтобы это было только так. Это так, и все-таки, и все же, и к тому же это совсем иное, бесконечно иное, это совсем иная, бесконечно иная проблема, совсем иные, бесконечно иные трудности.