Единственная ценность, единственная сила роялизма, мой дорогой Варьо, единственная сила традиционной монархии в том, что короля более или менее любят. Единственная сила Республики в том, что Республику более или менее любят. Единственная сила, единственное достоинство всего, что ни возьми, — быть любимым. То, что ради Республики столько людей так жили и так страдали, так верили в нее, умерли за нее, вынесли ради нее столько непомерных испытаний, вот это считается, вот это меня интересует, вот это действительно существует. Вот это и лежит в основе режима, составляет его законность. Когда я читаю в Аксьон франсез многочисленные строки, исполненные насмешками и сарказмом, подчас столь оскорбительные, я испытываю неловкость, ибо речь идет о людях, желающих вернуть, восстановить самые древние достоинства нашей расы, ведь нельзя же основать, нельзя же восстановить вновь какую бы то ни было культуру на насмешке, ведь насмешка, сарказм и оскорбление — дикость. Даже варваризм. Ничего нельзя основать, возродить, восстановить, восполнить на насмешке. Каламбурами культуру не восстановишь. Признаюсь, мне не удается понять, что же остроумного в написании слова Respubliquains [312] которое нам повторяют до полного пресыщения. Мне кажется, это так же глупо, как и то, что на противоположном фланге пишут leroy. [313] Через букву у. Эти буквы s и qu мне представляются из одного алфавита, что и буква у. Боюсь, как бы не оказалось одинаково глупым, смеяться и над тем и над другим. У короля все величие французской традиции. У Республики все величие традиции республиканской. Если добавить это s к Respubliquains, то ничего не изменится, может быть, только прибавится еще немного римского величия. Как раз сейчас так случилось, что я с пристрастием читаю de Viris. [314] Признаюсь, что слово respublica [315] там имеет огромное значение. Оно столь же значительно, как и размах, и величина римского свода. А что касается замены буквы с на qu в женском роде publique от public [316] то она мне кажется не более постыдной, чем женский род Turque от Turc и Grecque от Grec и sèche от sec, [317] как учит нас (французская) грамматика. Образуем женский род, как можем. Когда я нахожу в Аксьон франсез у Морраса рассуждения, неумолимые логические построения, безупречные несокрушимые объяснения, почему королевская власть лучше Республики, и, особенно, почему роялизм лучше республиканства, и почему монархизм лучше республиканства, то признаюсь, меня тянет выразиться грубо: Это не пробирает. Понятно, что я подразумеваю. Это не берет за душу, как протрава берет или не берет лак. Просто не доходит до сознания. Какие уж там объяснения, ведь все наше воспитание, все наше интеллектуальное образование, университетское, школьное, так научило нас без конца давать, делать подобные объяснения, что мы ими пресыщены. В случае необходимости мы бы сами объяснили все вместо него. Мы готовы к его объяснениям, и поэтому для нас они лишены остроты. Нам уже и так досталось. Мы знаем в них толк. Если понадобится, мы и сами можем их дать, И когда в статье Морраса я, бывает, нахожу не аргумент даже, а, напротив, простую, почти забытую, наверняка безотчетно соскользнувшую с кончика его пера фразу: Мы были бы готовы умереть за короля, за восстановление нашего короля, вот тогда я понимаю, что мне что–то говорят, что беседа получается. Зная, что этот человек говорит правду, я начинаю слушать его, слушаю, слышу, останавливаюсь, и тут я потрясен, теперь я готов к разговору. Как–то в Тетрадях, в один из четвергов, когда так много спорили и не раз грешили объяснениями, вдруг словно в отчаянии, не выдержав, нас прервал Мишель Арно, [318] и тем низким и ясным голосом, мягким и глубоким, просветленным, слегка приглушенным, серьезным, озабоченным, как и все мы, чуть насмешливым и готовым к сражению, столь знакомым нам и любимым нами вот уже восемнадцать лет голосом он почти внезапно заключил: Все это очень хорошо, потому что они представляют всего лишь неясную и теоретическую угрозу. Но в день, когда они, возможно, превратятся в реальную угрозу, они увидят, на что мы способны ради Республики, и тут все поняли, что только что, наконец, было произнесено нечто важное.

(Автор комментариев приносит глубокую благодарность Роберу Бюраку и Жану Бастэру, оказавшим неоценимую помощь в данной работе).

МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д'АРК

Не только в память, но и по замыслу

Марселя Антуана Бодуэна,от субботы, 25 июля 1896 годаТетрадь одиннадцатой сериив честь Рождества и Богоявления;первая подготовительная Тетрадь