иудейской толпы подобные искушения были не под силу. Целью Его проповеди было возбудить веру в Отца и в Его царство, чтобы люди чрез эту проповедь узнали Его и признали в Нем истинного Сына Божия. Только такое внутреннее признание Он считал истинным и ценным, а не истерические выкликания бесноватых и не внешние представления о Мессии, которые давались человеческими преданиями, т. е. «плотью и кровью». На религиозном понимании или откровении внутреннего смысла Своей личности Он основал Свою Церковь, а внешние представления современного Ему мессианизма Он частью отклонял, частью обходил. На торжественное заклятье первосвященника Он ответил утвердительно, но в такую минуту, когда о земном мессианизме не могло быть более речи.

Современники Христа видели в Нем прежде всего человека, и в этом человеке они не узнали духовного образа того Отца, которого они внешним образом исповедовали.

Здесь нам могут заметить, что мы делаем догматическое утверждение. Но пусть те, кто не согласен его допускать, примут его за утверждение нравственное и психологическое: и в этом не будет ошибки. Верим ли мы в Бога или нет, мы во всяком случае должны допустить, что Христос не только в Него верил, но сознавал Его бесконечно реальнее мира и Своего человеческого существа. Реальность этого сознания доказывается не только отдельными свидетельствами или отдельными словами Христа, но всем его словом и делом, Его жизнью и смертью, всем Его послушанием тому, что Он сознавал как волю Отца. «Отец» был Его пищей, Его стихией, живым средоточием Его личного сознания. Он вслушивается в голос Отца, и все, что Он делает и говорит, Он признает делом и словом Отца: Отец является, раскрывается в Сыне, служит внутренним двигателем Его жизни, производящим началом ее, т. е. подлинным Отцом. И Христос учит Своих учеников подобным же образом являть Отца людям: «…так да светится свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф. 5, 16). Вопрос, как мы уже говорили не раз, может быть здесь только в оценке этой жизни или этого сознания, – в том «да» или «нет», которое каждый из нас высказывает о Боге или о Боге в Иисусе Христе. Но

–  415  –

самое богосознание Христа, хотя и недоступное в своей полноте нашему ограниченному пониманию, остается несомненной действительностью, от которой научная мысль может и должна отправляться, изучая историю христианской мысли и христианского учения. Наука не решает вопросов веры, но она может показать, как такие вопросы ставились и разрешались в истории.

Вопрос, возбужденный Иисусом, касался не существования Бога, Которого никто из иудеев не отрицал, а существа Божия, которое, по–видимому, всеми понималось иначе, чем Им. Вопрос касался не теоретического признания или отрицания бытия Божия, а практического отрицания Бога или практического, деятельного признания Его, истинной, жизненной веры в Него. В энергии Своего богосознания Иисус был обличителем всякой мнимой, ложной веры. Он настаивает на том, что, кроме Его, никто не знает Бога, – «никто не знает Отца, кроме Сына»: люди не знают, не понимают Его или понимают Его не по–божьи, иначе, чем Сын, Который Его в Себе носит. Спор идет, таким образом, о познании, о понимании Бога, о действительной вере в Него.Иисус приписывал Себе совершенное познание Бога, совершенное общение с Ним: Он сознает Его в Себе, как Отца, и Себя в Нем, как Сына, и вместе с тем Он находит, что Его Отец, как Он Его знает, отрицается в действительности людьми, преданными миру. С мирской точки зрения Бог на самом деле представляется чем‑то нереальным, в лучшем случае – нравственным идеалом; с мирской точки зрения ценность чувственной, плотской жизни является безотносительной, точно так же как с точки зрения чувственности реальность внешнего мира является безусловной.В этом смысле мир исключает Бога и «враждует» против Него. Каковы бы ни были теоретические преимущества единобожия перед многобожием, поверитьсердцем, а не устами только, в единого Бога в Его совершенной духовности, увидать живого и всесильного Бога в духе истины и любви, – бесконечно труднее, чем верить в существование многих богов и демонов в качестве реальных космических агентов. Вся история религии убеждает нас в справедливости этого положения. Именно живой, практической веры в единого Бога, или, что то –  416  –же, «познания Бога», – в том смысле, как понимал Иисус такое «познание», – Он и не находил среди иудеев, несмотря на то что они одни исповедовали Бога. Доказательством является уже то, что они Его не приняли. А между тем все Его учение сводится к практическому утверждению Бога, к Его реализации в человеке – к евангелию царства.В другом месте[595] я пытался показать, каким образом нравственное учение, к которому иные моралисты стремятся свести без остатка всю проповедь Христа, всецело сводится к Его религиозному учению: будьте сынами Отца вашего небесного, будьте милостивы, совершенны, как Отец ваш небесный. Облекая это учение в отвлеченную формулу наподобие Канта, оно означает: «поступай так, чтобы единый Бог был внутренним двигателем твоего действия, поступай по–божьи, чтобы твои ближние из твоих дел убеждались в реальности и святости Бога, в Которого ты веруешь, и прославляли Его». Этим началом проникнуты нагорная проповедь и все учение Христа у синоптиков; оно же раскрывается с внутренней стороны и в четвертом евангелии. Нельзя служить двум господам, Богу и маммоне. Монотеизм есть не отвлеченная теорема, а прежде всего практическая истина, которую надо осуществлять в жизни, – служить одному Богу и любить Его всем сердцем и помышлением. Это «первая и наибольшая заповедь». Такая любовь несовместима ни с каким практическим политеизмом, раздробляющим человеческую жизнь в служении многим и многому. Она несовместима ни с какою привязанностью, ни с каким компромиссом: всякий, взявшийся за плуг и оглядывающийся назад, неблагонадежен для царства Божия. Один Бог должен царствовать, а человеку нужно искать прежде всего этого царства, и только его одного.