— После школы я решил окончить вуз. А семинарию — после того, как отработал положенные годы. Биология была моим хобби. Выбор, естественно, пал на нее. Наш московский пушно–меховой институт при Хрущеве был расформирован. И после второго курса нас отправили в Иркутск. В студенческие годы, как и в школе, я продолжал усиленно изучать богословскую религиозную философию, церковный устав. Так и освоил основы академического курса. Что касается биологии… Поработать на ее поприще мне так и не пришлось. Я был исключен во время госэкзаменов — отчислили как активного церковника.

— Как вы себя чувствовали после этого?

— Я воспринял это как Божий знак. И отправился в армию. А летом 1958 года в возрасте 23 лет был рукоположен. Позднее, заочно, окончил семинарию и академию.

— Если бы политика по отношению к религии тогда была другой, стали бы вы священнослужителем или предпочли науку?

— Мое решение не зависело от политики. Но если бы ситуация была иной, я бы, вероятно, сочетал научную работу с пастырской и богословской, как это делали на Западе Васман, Тейяр де Шарден или Пауэлл.

— Времена меняются и у нас. И сейчас некоторые священнослужители могут сочетать свою деятельность с работой в Советах. Как вы оцениваете предвыборную кампанию в нашей стране?

— Самое положительное — первый эксперимент некоторых элементов демократии. Их нельзя, конечно, ввести полностью и сразу. Потому что демократия — это не кролик, которого фокусник вытаскивает из шляпы. Недостаточно единичных выборов. Демократия долго вынашивается в сознании людей. В традициях общества. Общество, лишенное демократических традиций, плохо подготовлено к демократии, поэтому ее принципы необходимо развивать. Надо работать терпеливо, упорно и настойчиво. Нужно подлинные выборы проводить так, чтобы люди привыкли к этому. Чтобы наконец они поверили, что это серьезно, а не игра.

— Кому, вы думаете, после того как игры отложены в сторону, трудней? Трудно ли молодежи?— Нет! Нет! Она чаще всего равнодушна к политике. Если кому и трудно, то это старым людям. У меня тетка — пожилой партийный человек, коммунист. Она… она даже телевизор не выносит. Ей мучительно смотреть на то, что разрушает мифологию. А я ей говорил всегда: придет у нас время. Сейчас мы свидетели пятой Российской революции — после 1905 года. февральской, Октябрьской и хрущевской. Я понимаю, что риск пятой революции очень велик, не знаю, победит ли она. Но что она началась — несомненно.— А мы при этом думаем и гадаем: будет что–то сдвигаться или нет и от кого это зависит: от верхов или от низов.— Пока от верхов. Пока так. Потому что пятая революция… она идет сверху. И она должна идти сверху, поскольку в низах разброд и инерция, сопротивляющиеся — огромная сила. При этом нельзя сразу…— Итак, время пришло. И молодежь упрекают за то, что она живет на всем готовом, сыта и еще чего–то хочет, бесится. Как вы относитесь к этим упрекам и упрекаете ли вы? Стал ли фильм «Легко ли быть молодым?» откровением для вас?— Это было открытием для тех, кто считал, что история борьбы за некий социальный идеал есть борьба за обеспеченное, сытое и одетое будущее. Что вот только всех обеспечат — и будет все прекрасно. Мы знаем, с христианской точки зрения, что это не так. Обеспеченность всем, а у нас и ее нет, все равно не решает проблемы сугубо человеческой — проблемы духа. «Не хлебом единым жив человек», поэтому трагичность нравственной нетвердости мне понятна — кроме хлеба нужны еще и духовные идеалы, а они отсутствуют. Плохо не то, что люди сыты и обуты, а то, что им нечем жить. Потому что нельзя жить тем, что предлагали им. Материализм здесь несостоятелен.— Поэтому именно среди молодежи совершается сейчас все больше преступлений?