В свете этого и встает с особой остротой вопрос о смысле культуры вообще. Есть ли смысл в человеческом культурном творчестве и его достижениях, если они не только разрушались и разрушаются, но должны, повидимому, когда–то окончательно погибнуть? На этот безнадежный, казалось бы, вопрос и ответ такой же безнадежный, если только нет точки опоры для этой культуры и этой жизни вне того, что уничтожается и проходит. От этого зависит решение всей проблемы смысла культуры.

* * *

Есть ли Непреходящее и входит ли оно в нашу жизнь и нашу культуру, и связано ли оно как–либо с нашей культурой или, вернее, связана ли с ним наша культура и наша жизнь? Есть ли освящающая все наши искания, непреходящая, неветшающая Цель, к которой мы идем? Есть ли Вечная Жизнь, есть ли Избыток Неумирающей Жизни, который обнимет все ценное, что существует, дает при этом и удовлетворение и осуществление всем нашим благородным исканиям и нашей жажде Красоты и нашему стремлению к Истине, порывам, жертвам и нашей любви, и нашему отданию себя во имя любви, во имя Высшего? Есть ли это, существует ли это? И если есть, то не есть ли эта исконная творческая Любовь, все объемлющая, все побеждающая, все исцеляющая — ответ на нашу жажду и на все лучшие устремления человечества? Есть ли такое вечное Да, как цель, как Источник Жизни, как Норма и Смысл всего, что существует, как Божественный Суд и Божественное Милосердие одновременно?

Вот вопросы, без которых нет ответа на проблему о смысле культуры. Но на самые эти основоположные вопросы нет иного ответа, как только встретиться с Божественной Реальностью и быть покоренным ею.

Но если есть Божественное и Непреходящее, то все–таки остается вопрос: к чему нужна эта преходящесть, почему мы погружены в этот поток становления и уничтожения? Есть ли смысл в этом потоке, если, положим, даже и знать, что существует непреходящая, божественная Реальность? И какой смысл? Есть на это ответ — решающий: в откровении Божественной Любви, которая заполнила пропасть. И для того, кому открылось это все–превосходящее, все–превозмогающее, безмерное снисхождение Божественной Любви, как будто отпали все недоумения и вопросы: он видит освящение и жизни, и смерти, и самой пропасти страдания все–побеждающей Любовью.

Он собственно, может быть, и не понимает, почему эта пропасть была нужна, но вместе с тем и понимает: она нужна была, чтобы быть заполненной и преодоленной любовью. Вот — решающее объяснение, объяснение не схематично–логическое, но по существу: ибо творится новая действительность. Но если смысл раскрылся, то может быть поставлен и дополнительный, второстепенный вопрос, но для нас все–таки важный: почему Смысл раскрылся именно так — через заполнение этим Смыслом (Логосом Божиим), Он же и Любовь, пропасти преходящего? Почему нужна была эта преходящесть? Не чужда ли она по существу своему, совершенно и окончательно, всякому смыслу, тем более божественному?

Но нет ли каких–либо намеков на более глубокий, более совершенный смысл и в этом самом процессе человеческой истории и человеческого культурного делания в этой самой структуре человеческой исторической жизни, пускай преходящей, пускай самой по себе не имеющей самодовлеющего значения, но являющейся, может быть, «восприятелшцем» (простите за тяжеловесное слово), то есть, так сказать, «сосудом» для восприятия Смысла, Божественного Смысла? Не можем ли мы в этом процессе, в этом потоке, уносящемся в бездну уничтожения, найти что–нибудь, что как будто не в равной степени уносится вихрем текучести и указывает на что–то, что не всецело погружено в этот поток, а как бы реет над этим потоком?

Рассмотрим некоторые основные черты в преемственности исторической и культурной жизни. Прежде всего мы видим это устремление вперед, эту наступательную динамичность, это стремление к созданию новых ценностей. И в этом движении вперед есть вместе с тем и какое–то ощущение солидарности с грядущими поколениями, есть желание им послужить. Из этого порыва творчества и этого —часто бессознательного — порыва к служению и создается культура.Но вместе с тем культура вырастает из предыдущего, корни любви и солидарности глубоко уходят в почву прошлого.Эта связанность в любви с ценностями, вдохновлявшими прошлое, и с поколениями отцов и предков так же неотъемлема от самой сущности культуры, как и творческое устремление вперед, как и творческая любовь, как и предощущаемая солидарность с новым, нарастающим, с тем, что будет жить завтра, с тем, что растет и готовится к расцвету сегодня, но что точно так же — так же, как и мы — вырастает из корней прошлого, не будучи, однако, всецело и абсолютно им обусловлено.Поток культуры таким образам не есть мгновенно рассыпающееся ожерелье отдельных атомических моментов, отдельно бесследно пропадающих вспышек духа: он живет одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. И живет он как некое целое именно через чувства солидарности, через чувство связывающей — хотя бы часто и неосознанной — любви. Без сохраняющей, без охраняющей, чтущей и, вместе с тем, устремляющейся вперед и творящей любви, творящей в духовной солидарности с некоей традицией и некиим предвосхищаемым будущим, без этой любви нет культуры.Об этой внутренней, органической «соборности», заключающейся в процессе истории и в процессе культурного творчества, превосходно и вдохновенно говорит философ С. Л. Франк в своей книге «Духовные основы общества». Любовь эта охватывает и прошлое, и будущее, и настоящее, но не растворяется в них. Она — в потоке, но не всецело, не только в потоке: она как бы «приподнимает голову» из него. Правда, и мы пройдем и наша любовь пройдет. Но, может быть, она «сильнее смерти»? Кто знает? Это — смутная надежда, которая может вдруг зародиться при рассматривании потока жизни, потока истории. Но если история есть вместе с тем место обнаружения, место откровения свыше приходящей, в своем снисхождении все превозмогающей Божественной Любви, то можно сказать, что основные законы существования и развития человеческой культуры как бы тянутся к этому откровению Божественной Любви, как бы невольно и бессознательно указывают на него и как бы в нем одном, находят свой истинный смысл и свое истинное удовлетворение.Вот ответ на вопрос, почему нужна эта традиция культурной и духовной жизни, эта творческая динамика и эта живая преемственность, эта живая связь с прошлым и будущим посреди этого потока преходящести, сама, казалось бы, тоже бесследно уносимая этим потоком; это есть школа Любви, это есть бессознательное устремление вперед — к совершенному откровению Божественной Любви. А Любовь не проходит. И все, что связано с нею не подлежит уже безостаточному уничтожению.В любви — смысл культурного творчества. В откровении Божественной Любви здесь, в мире, в истории — конечный смысл и мира, и истории, и всякой культурной и духовной динамики, и смысл жизни.