В эстетической области первобытный человек в одно и то же время управлял природой, осуществлял красоту и исполнял мистический божественный культ. Магия, творчество и мистика здесь составляли единство или, точнее говоря, они еще не проявились самостоятельно, не вышли из того первичного единства, из которого позже отделились техника, искусство и мистическое видение; они настолько отчетливо обособились, что в этих областях даже появились специалисты. Но и эти области в третьем историческом периоде сливаются в высшем единстве, которому Соловьев дает название свободной теургии.

Следовательно, свободная теософия в познании, свободная теократия в деятельности и свободная теургия в творчестве являются основными целями мировой истории. К ним направлено всякое развитие человечества и для их достижения трудится каждый человек. Бог, о чем свидетельствуют сами названия, есть соединяющее их всех начало, но не потому, что Он есть основа бытия, а потому, что Он участник отношений человека с Ним, свободно признанный, свободно принятый и свободно почитаемый. В третьем периоде мировой истории человек ощущает себя сотрудником Бога, близким Ему и тесно с Ним связанным. Человеческие и божественные вещи здесь сливаются воедино и создают полную и совершенную жизнь. Свободная теософия становится единством человеческого мышления и божественного откровения, свободная теократия — гармонией человеческой власти и божественного порядка, свободная теургия — синтезом человеческого творчества и сакраментального действа. Человек, будучи творением рук Божиих и потому трепеща перед ликом Его, через удаление от Бога и даже через борьбу с Ним вновь возвращается назад и завязывает новые отношения с Господом, отношения не творения с его причиной, но — двух свободных личностей, для которых обоюдная любовь и свободный выбор являются основой их встречи. Третий период истории, по Соловьеву, как раз и будет периодом такого всестороннего согласия между человеком и Богом, высшего богочеловеческого единства. Сам Соловьев чувствует себя призванным делать все, чтобы это единство как можно скорее осуществилось. Своей философией он подготавливает путь для свободной теософии, своей практической деятельностью пытается указать пути свободной теократии, своей поэзией пробует зажечь первые лучи свободной теургии. Долгие годы жизнь Соловьева была не чем иным, как экзистенцией в рассвете этого третьего периода. Он видел его свет и поэтому возвещал его скорый приход. Соловьев был глашатаем всеобщего согласия. Будучи по своим склонностям мыслителем, деятелем и творцом, он ощущал себя предтечей нового века, призванным возвестить человечеству его сущность и прокладывать путь для его действительности.

И все же этот образ истории был утопическим. Согласимся, что по своей сути он был христианским. Христианство тоже провозглашает, что человек будет полностью согласован с Богом, что всеобщий нынешний распад, разрозненность будут преодолены, что Бог станет носителем и соединителем всего, создающим из человечества одну овчарню и принимающим на себя обязанности Пастыря. Тогда человек будет черпать от Него всякое знание, ибо увидит Его таким «как Он есть» (1 Иоанна, 3, 2); на Нем будут основываться общественные отношения, ибо люди «будут Его народом и Сам Бог с ними будет Богом их» (Откр., 21, 3); от Него будут исходить очищающие силы, ибо светильник усовершенного бытия — Агнец (Откр., 21, 23). Поэтому можно спокойно утверждать, что усовершенствованная жизнь человечества действительно будет проявляться в виде свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии. В этом отношении изображенный Соловьевым образ процесса и завершения истории есть не что иное, как перевод христианского Откровения на философский язык.

Однако в своем осуществлении этот образ все-таки обманчив. Христианством усовершенное бытие и связанные с ним надежды Соловьева находились на разных уровнях. По Соловьеву, последний усовершенствованный период истории приходит путем естественного развития. Он осуществляется уже в этой действительности. Он — последовательное завершение истории. Между тем для Христианства этот усовершенствованный период наступает при вмешательстве Бога и Его могущества. Он осуществляется уже по ту сторону. Он есть милость Господня. Таким образом, если по существу соловьевский образ истории и согласуется с христианским, то сама мечта о его осуществлении далека от Откровения и превращается в жажду человеческого сердца возвести постоянные кущи в подножьи Фавора, не пройдя через Голгофу. Долгие годы своей жизни Соловьев был увлечен этой утопией. Он провозглашал ее в своих сочинениях и прилагал немало усилий для ее осуществления. Однако в конце своей жизни он понял невозможность ее осуществления, увидел крушение этого красивого образа истории и потому заменил его другим образом, сущность которого выразил в своей повести об антихристе. В этом и заключалась «та особая перемена в душевном настроении», о которой он упоминает в предисловии к «Трем разговорам».

2. ХРИСТИАНСКИЙ ОБРАЗ ИСТОРИИ

Та «особая перемена», которая произошла в душевном настроении Соловьева, была вызвана двумя причинами. Прежде всего — достижением духовной зрелости. Еще лелея свои утопические надежды и работая над своим французским произведением «Russie et L' Eglise universelle» («Россия и Вселенская Церковь»[4]), в котором идея теократии была изложена весьма конкретно, Соловьев в 1888 году в письме к Еug. Tevernier писал, что все события он освещает sub spiece antichristi venturi — в свете грядущего антихриста. Вл. Шилкарский[5], исследуя это письмо, справедливо замечает, что образ грядущего антихриста не согласуется с его видением грядущего Царства Божия. Ведь антихрист — разрушитель этого царства. Таким образом, если Соловьев все события подает в его свете, тогда он не смеет надеяться на то, что им любимая идея теократии когда-нибудь утвердится на земле, ибо появление антихриста как раз и противоречит этой теократии. Замечание Соловьева о грядущем антихристе показывает, что образ истории в душе этого великого мыслителя начал меняться уже тогда, когда его ум все еще был очарован юношескими мечтами. Немалую роль в этой «перемене» сыграл и начавшийся в России в 1891 году голод, который подорвал веру Соловьева в свою страну и в ее мессианское предназначение. В осуществлении теоретической идеи Соловьев особую роль предназначал России, именно здесь должны были быть согласованы священнические, царские и пророческие служения. Но разве может годиться для такой возвышенной цели страна, которая не в состоянии организовать материальную жизнь своих сограждан? Разве может объединить в единстве экономическое, политическое и религиозное общества страна, жители которой умирают от голода? А если Россия не есть инструмент Бога для создания Царства Божия на земле, то кто тогда им будет? Разочарование Соловьева было огромным и болезненным.

Для окончательного прихода Соловьева к христианскому пониманию истории имело значение и формальное соединение Соловьева с католической Церковью. По своему мировоззрению Соловьев уже давно был католиком. Преодолев в себе юношеский, навеянный скорее модой, нежели бывший плодом глубоких убеждений, атеизм, Соловьев всю свою жизнь оставался глубоко верующим. Однако более глубокое осознание Церкви как тела Христова, как искупленного космоса, страстное желание единения церквей приводило его все ближе и к формальному соединению с католичеством, пока наконец в 1896 году в московской часовне Лурда он не произнес католическое «Сredo» и не принял коммунию из рук католического ксендза униата Н. Толстого. Это был последовательный результат всего духовного пути Соловьева. И этот путь закончился не только его включением в зримое тело католичества, но и принятием переданного Откровением образа истории, который Соловьев отобразил в своей «Повести об антихристе». Для того чтобы понять, насколько глубоким был переворот, который произошел в душе Соловьева, сравним его утопические мечты, о которых уже говорилось, с тем апокалиптическим образом, который он рисует в своей повести.

Повесть об антихристе есть не что иное, как символический образ последнего периода земной истории. Эта повесть -- ответ Соловьева на вопрос, чем закончится в нашей действительности нравственная борьба, которую человек ведет не только в своей личной жизни, но и в исторической жизни мира. Соловьев, как уже отмечалось, совершенно не был озабочен изображением природного краха этой действительности, когда затмится солнце, а луна не будет давать света и силы небесные придут в движение. Здесь его интересует только зарождение самой истории. Поэтому природные события в его повести занимают немного места и не имеют большого значения. Правда, Соловьев говорит о землетрясении, об извержении вулкана на побережье Мертвого моря, об извержениях лавы, которая поглотила антихриста и его сторонников. Но все эти природные катастрофы здесь второстепенны в сравнении с теми событиями духовного порядка, которые происходят, когда история приближается к концу. Именно этим событиям Соловьев и уделяет все свое внимание, стараясь описать их до мельчайших подробностей. Однако образ истории, созданный из этих событий, как раз и не имеет ничего общего с прежде провозглашаемым им идеалом свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии. Напротив, образ, созданный в повести, является отрицанием прежнего идеала в плане его осуществления.Свободной теософией Соловьев называет, как уже говорилось, внутреннее согласование естественных наук, философии и теологии, иначе говоря, согласование человеческого знания и божественного Откровения. Такой синтез как раз и должен осуществиться в третьем периоде исторического развития. Человечество, по мнению Соловьева, к нему идет, и задача христианских мыслителей — вести человечество по этому пути. Однако в Повести об антихристе человечество в конце своей истории такого синтеза как раз и не достигает. Правда, Соловьев упоминает, что когда монголы заполонили Европу, восточные идеи смешались с западными. Однако это смешение идей он отнюдь не воспринимает как внутреннее единство, но только как синкретизм, похожий на древний синкретизм Александрии. С другой стороны, божественное Откровение во время появления антихриста не только не было включено во всеобщее знание, но просто было изгнано из области этого знания. Антихрист Соловьева пишет гениальное произведение, в котором все согласовано: традиция с прогрессом, свобода мысли с мистицизмом, индивидуализм с чувством общественности. Однако Имени Христа в этом сочинении нет. Книга антихриста, как выражение земного исторического синтеза, является всего лишь порождением человеческого таланта и демонического вдохновения. Божественное Откровение, насколько оно живо в Священном Писании и в церковной Традиции, здесь начисто отметается и опровергается. Так где же это осуществление свободной теософии, о которой раньше мечтал Соловьев? К концу истории Бог не только не стал основой человеческого знания и внутренней связью, но совершенно откровенно был изгнан из этого знания. Его место заняло демоническое вдохновение. Земная история закончилась сатанософией.Именем свободной теократии Соловьев называет согласование между экономическим, политическим и религиозным обществами, или согласование хозяйства, государства и Церкви. В этот идеал Соловьев особенно верил и для его осуществления много работал. Под эгидой единой Церкви он предполагал увидеть согласование всех властей. Однако в Повести об антихристе этот идеал полностью разрушается. В конце времен Церковь не только не становится объединительницей всего человечества и властительницей мира, но сама изгоняется в пустыню, теряя своих членов и руководителей. Она остается крепкой благодаря только молитве, посту и вере. Правда, Соловьев рисует соединение религии и политики в образе Аполлония, когда тот был избран папой. Но это соединение происходит уже по пожеланию антихриста, находящегося у власти. Автор этого единства не Христос, но Его вековечный противник. Теократия здесь превращается в сатанократию.То же самое происходит и со свободной теургией, именем которой Соловьев называет согласование творческих сил человека с сакраментальным действием благодати Божией, или соединение техники, искусства и мистики. Но никакого единения подобного рода в конце истории не происходит. Правда, Аполлония при желании можно считать «теургом», ибо он овладевает и природой, и сверхъестественными силами, при помощи которых творит знамения перед лицом присутствующих. Из его рук исходят некие неземные создания в виде света, цветов и звуков. Но сакраментальной Божией благодати в них как раз и нет. Аполлоний — пособник не божественного действия, но демонического. Знамения, которыми он удивляет и радует толпы, — творения дьявольской силы. Поэтому все эти действия не теургические, но сатаноургические.Таким образом, эти короткие сравнения ясно указывают на то, что последний период истории, каким его изображает Соловьев в своей Повести об антихристе, не только не оправдывает его прежних  надежд, но выдвигает совершенно противоположные идеалы: теософия здесь превращается  в сатанософию, теократия — в сатанократию, а теургия — в сатаноургию. Вместо Христа в мире утверждается антихрист. Вместо Бога восхваляется дьявол. В Иерусалиме недалеко от Голгофы возвышается императорский храм «единства всех культов» как зримый знак этой публичной сатанократии. Этот образ исторического конца человечества свидетельствует о переходе Соловьева от утопии к действительности, которую провозглашает и о которой свидетельствует св. Иоанн в своих видениях. То всеобщее согласие, в котором сам Бог будет связующей нитью всех начал, Соловьев переносит в надысторическое господство верующих, вместе с Христом победивших антихриста, но тем самым он и завершает процесс развития этой действительности. Таким образом, свою историософию Соловьев совмещает с христианским пониманием истории. Повесть об антихристе становится, с одной стороны — победой ранних утопических чаяний, с другой — окончательным принятием христианского образа истории. В повести об антихристе соловьевская философия истории и его теология становятся подлинно христианскими — не только в своем существе, но и по своему способу осуществления.Однако, если бы возник вопрос, в чем же ошибался Соловьев, лелея свои прежние мечты, мы были бы вынуждены признать, что прежние мечты Соловьева были  утопическими именно потому, что в них не  было надлежащей оценки исторической роли зла. Мы уже говорили о том, что в предисловии к «Трем разговорам» Соловьев задает вопрос — что есть зло? — Только ли «естественный недостаток» или оно — действительная злая сила? Во всем произведении «Три разговора» и, в частности, в Повести об антихристе, которой он заканчивает свое произведение, Соловьев отстаивает последнюю установку — зло есть злая сила, которой надо противопоставить силу добра. Это сущностная  установка христианства, ибо и оно считает, что зло есть сила, для победы над которой потребовалась жертва сына Божия. Грех, как источник всяческого зла, может выправить только божественная сила. Грех в христианстве не есть всего лишь пассивная слабость, лишь прирожденная недостаточность знания и действия, но в первую очередь — это активная злая воля, носителями которой являются сам дьявол и греховный человек, сознательно разрушающие бытие и наносящие ущерб деяниям Бога. Этой злой воле христианство как раз и противопоставляет добрую волю, которая внутренне соединяется с Божией волей, черпая из последней силы для преодоления зла и в себе, и в рядом находящемся мире. Однако эта победа достигается не обычным путем естественного развития, но способом великой борьбы и напряженных схваток, когда умирает и прежний человек, и прежний мир. О зле как о естественном недостатке можно говорить, имея в виду только область несознательной природы. Но в области духа зло превращается в действительную силу, разрушающую и природу, и самое себя. Здесь зло есть выбор против Бога. И этот выбор влечет за собой целый ряд злых действий, которые превращают духовную область в сплошное поле постоянной непрекращающейся борьбы. Соловьев, создавая утопические образы свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии, не обратил внимания на  активный характер зла. Он, возможно, бессознательно, считал зло всего лишь обычным недостатком, обычной недостаточностью, слабостью и эту — особую метафизическую — концепцию зла положил в основу своих исторических идеалов. Если исходить из этой его установки, то он правильно замечает, что вполне достаточно творить добро, постоянно совершенствовать человеческое знание, деятельность и творчество, чтобы эти идеалы сами по себе осуществились и стали непременным плодом всего исторического процесса. Соловьев долгие годы мыслил и работал именно в этом направлении. Его утопический образ истории как раз и был порождением именно такого мышления и деятельности. Этот образ сформировался из понимания зла как естественного недостатка.Однако внутренне развиваясь, Соловьев все глубже осознавал, что наряду с метафизическим понятием зла как естественного недостатка существует еще и религиозная концепция зла как злой силы. Эта его прозорливость, как мы заметили, усиливалась по мере того, как формировалось его мышления, ее обострило и столкновение с бедами человечества, и постоянное сближение и окончательное соединение с католичеством. Под влиянием всех этих факторов его переживание зла стало меняться. Соловьев все больше убеждался в том, что проклятие запретного плода угнетает не только каждого отдельного человека, но и всех вместе; что ошибка рассматривать смерть как победу зла в личности и не видеть ее в человечестве; что обман — разрушаться самому, лелея надежду о совершенстве других. Он все больше осознавал, что им проповедуемые идеалы встречают в мире не только непонимание, несовершенство, бессилие, но и злую волю, сознательное сопротивление и неприятие. Прежде он был уверен, что его великий синтез сам собой падет перед человечеством, как созревший плод своего естественного развития. Теперь же он увидел, что этому процессу созревания постоянно препятствуют злые силы, бродящие в мире. Раньше Соловьев, как те три апостола на горе Фавор, видел только светящийся лик преображенного Христа и потому предлагал сделать кущи здесь и навеки здесь остаться. Теперь же он услышал, что Иисус во время своего преображения говорил с Моисеем и Илией «об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лука, 9, 31). Крест, возведенный на Голгофе, стал символом не только Христа, но и всего искупленного человечества. Этот символ Соловьев положил в основу своего последнего произведения и поэтически выразил его своей Повестью об антихристе. Это не было сущностным отрицанием его прежних идеалов. Ведь великое согласие, носителем которого является сам Бог, провозглашает и Христианство устами всех своих пророков. Своей повестью Соловьев отказался только от мечты осуществления; он отказался от надежд установления Царства Божия  в этой непреображенной, неочищенной действительности; он отказался от провозглашения прихода этого Царства путем естественного исторического развития. Образ борьбы и катастрофы завладел мыслями Соловьева и был отображен в заключительной части «Трех разговоров» в форме прекрасной легенды.