Und Hoffnung wieder an zu blühn.

Man sehnt sich nach des Lebens

Bächen.

Ach nach des Lebens Quellen hin.

Goethe. Faust I.

Καί αυδεις βάλλει οινιν νέον εις αοκους παλαιούς.

Κατα Μαρκον, 2, 22

Прагматизм явление интересное.[1] На современном философском безрыбье, когда и Саул во пророках, когда ремесленные производители философской бижутерии переполняют кафедры и книжные рынки, - прагматизм по праву обращает на себя почти всеобщее внимание и по праву может быть назван тем "раком", который многие охотно примут за настоящую "рыбу". От полных учености, трудолюбия и методического упорства книг современных немецких философов с удовольствием переходишь к творениям прагматистов, полных свежести, даровитости и какого-то философского "кислорода". С таким удовольствием после упорного дня, проведенного в книгохранилище, выходишь на оживленную улицу, испещренную огнями, загадочную непрерывным мельканием незнакомых лиц.Прагматизм родился под счастливой звездой. Не успел он еще вылупиться из яйца и как следует осмотреться в этом мире, как во всех частях света его стали чествовать приветствиями, статьями, критикой, опровержениями. Это ему очень на руку. Быть может, прагматистам не нашлось бы никакого специального дела, никакого истинного πραγμα, им одним свойственного, из их философии вытекающего; но журнальный шум, ознаменовавший рождение прагматизма, спас новорожденных прагматистов от возможного безделья и доставил им много, впрочем, самого обыкновенного дела: корреспонденцию, полемику, разъяснения, пропаганду и тому подобные принадлежности всякого живого литературного движения.Кислороду тут много. Живость прагматического движения поистине американская и внушает даже какие-то нефилософские мысли. Но вот в чем вопрос: есть ли у прагматизма реальная сущность? Есть ли в нем хоть одно новое слово, которое сообщило бы ему действительно оригинальную физиономию? Которое утвердило бы его права не только в европейско-американских общественных настроениях, но и в царстве благородных мыслителей, открывавших новые точки зрения, созидавших новые философские ценности? В своей попытке ответить на этот вопрос я остановлюсь лишь на Джемсе, бесспорно самом крупном и самом значительном прагматисте, но все сказанное - именно потому, что Джемс самая большая сила прагматизма, - a fortiori будет относиться и вообще ко всему прагматизму.Прежде всего необходимо устранить одну иллюзию. Да не поставят знак равенства между Джемсом и прагматизмом! Прагматизм в изложении Джемса и Джемс в рамке и под стеклом прагматизма - это далеко не одно и то же. В прагматизм попадает лишь кусочек Джемса - прагматизм случайное одеяние Джемса, - а сам он, душа его бесконечно значительнее, бесконечно глубже и сложнее прагматизма. Автор "The principles of psychology", автор "Многообразия религиозного опыта" - как редко одаренная личность, как окрыленная поистине философским Эросом натура, не может исчерпаться и адекватно выразиться в эклектическом и по существу неопределенном прагматизме.Он придает чарующую прелесть прагматизму. Под его пером прагматизм блещет всеми красками жизни, переливается трепетом и тревогой мирового искания. Нельзя всей душой не откликаться на его речь, сдержанно-вдохновенную, питаемую внутренним огнем и сердечным жаром. Обаянию личности Джемса поддашься невольно и безраздельно. Но прагматизм? Можно ли прагматизму уделить хотя частицу восторга, непрерывно называемого Джемсом? Отставьте Академию от Ломоносова - и в Академии останутся лишь стены да мебель. Отставьте прагматизм от Джемса, и в прагматизме останется беспринципный хаос самых разнообразных философских отрывков. Софистический релятивизм, столь характерный для прагматизма, заимствуется прямо у современных европейских философов. Софистический релятивизм есть болезнь современного духа, захватившая десятки мыслителей, имеющая огромную сферу действия, и прагматизм, всецело принявший эту болезнь внутрь себя, быть может и поступил очень "практично", ибо поплыл по течению, но этим лишил себя всякой идейной оригинальности. Прагматизм эклектичен, не созидает новых точек зрения, не имеет ни одного творческого fiat, которое отличает всех великих мыслителей; он в идее своей лишь гид, путеводитель, имеющий целью лишь ориентировать. Задача все же почтенная, но, к сожалению, этот гид себе на уме и, как всякий гид, норовит провести мимо истинных сокровищ духа и останавливает перед банальностями. Джемс, извлекающий из прагматизма столь сильные звуки, подобен самородку, который передает свою великую душу через три самодельные струны, но заставьте играть на этих трех жалких струнах другого, самого гениального музыканта - и эти струны будут бессильно бренчать. Очевидно, инструмент не годится. Вечно новое вино философского Эроса вливается Джемсом в мехи старые, обветшавшие. Что ж, вино это будут сбирать те, у кого мехи поновее, а концепции Джемса - его случайный философский костюм - будут сданы в архив.