С библейских времен начинается и линия лжехристов. Одним из первых здесь оказался библейский персонаж и реальная личность Симон–волхв или Симон–маг. (См.: Деян. ап. 8, 9—24). Архимандрит Никифор указывает, что с библейских времен по XII век не менее 24 человек «богохульно» дерзали на звание Христа[406]. Христианская традиция рассматривает лжехристов и лжемессий тоже как предшественников, предтеч антихриста.

С книг Библии и писаний отцов церкви пошла традиция предупреждать христиан о пришествии не только предтеч антихриста, но и собственно антихриста. Он, по библейскому мифу, перед вторым пришествием Христа будет ему противодействовать, истреблять христиан и их веру, их пророков, подымет войну против Бога, получит от дьявола сверхчеловеческий разум и, воспитываясь тайно, пошлет в мир своих лжепророков, захватит власть над миром и будет царствовать 3,5 года, затем будет истреблен Духом Божиим. (О собственно антихристе см.: Дан. 7,25; Ис. 14; 1 Ин. 2, 18, 19, 22; 2 Фессалон. 2,8; Откр. 13, 2—10.) Огромная масса богословской литературы была посвящена расшифровке «тайны» имени антихриста, считающейся мистической: в Откровении Иоанна Богослова он назван «зверем»: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть» (Откр. 13, 18).

Пользуясь тем, что в различных языках (древнееврейском, древнегреческом, старославянском и др.) буквы имели и цифровое значение, богословы называли такие имена собственные антихриста — Латейнос, Теитан, Лампетис, Оникитис, Маометис, Амнос, Адикос, Антемос, Венедиктос, Титан и многие другие[407]. В процессе расшифровки имени антихриста в богословии родилась целая наука — гематрия.

Что произошло с мифом об антихристе в период второй его актуализации в русской литературе конца XIX — начала XX в.? Какие новые имена и проблемы оказались причастными к нему? Эта актуализация в основном происходила в русле не церковной, а светской литературы, которая оказалась очень разнообразной — легенды, повести, философские и историософские статьи, литературная критика и эссеистика. Поэзия и драматургия оказались менее затронуты этим мифом. Вторая актуализация происходила на достаточно многослойном предлежащем ей контексте: библейский миф об антихристе и писания отцов церкви; раскольническая концепция антихриста. Не случайно такие писатели, как Л. Толстой, Ф. Достоевский, К. Леонтьев, Вл. Соловьев, а позже символисты (Мережковский, Гиппиус, Белый, Вяч. Иванов и др.), критики религиозно–философского направления (Бердяев, Булгаков, Розанов, Лосский, Франк и др.) в своих работах и жизни испытывали обостреннейший интерес к расколу, к современному старообрядчеству, сектантству, старчеству. Когда Мережковский и Гиппиус приходят в 900–е годы к выводу «самодержавие — от антихриста»[408], то они только повторили раскольнические идеи о том, что церковным собором 1666—1667 гг. в России положено начало царства антихриста, что цари и вообще государство — от антихриста[409]. Когда тот же Вл. Соловьев, а за ним Мережковский стали разрабатывать концепцию русской и мировой истории как борьбу двух мировых стихий, двух мировых начал — Христа и антихриста, христианского и антихристианского, то они повторяли раскольнические представления об истории. На содержании мифа об антихристе на рубеже XIX‑XX вв. сильно сказались и такие события, как начавшиеся войны и революции, всеобщая хаотизация жизни, настроения «конца века». В целом же новое содержание и новая проблематика его оказались связанными с именами четырех гениальных, но очень непохожих мыслителей и художников — Достоевским, К. Леонтьевым, В. Розановым, Вл. Соловьевым и, в частности, с такими их созданиями, как «Великий Инквизитор», «Восток, Россия и славянство», «Над могилой Пазухина», «Легенда о Великом Инквизиторе» Достоевского», «Краткая повесть об Антихристе».

«Поэма» или «легенда» «Великий Инквизитор» Достоевского «сочинена» героем романа Иваном Карамазовым. С 90–х годов она привлекает внимание многих философов, критиков, писателей, ее проблематика одновременно осовременивается и универсализируется: в ней начинают видеть не только художественное произведение, но и гениальное философское, религиозное, историософское, онтологическое произведение пророческого характера. Начало такому взгляду положил В. Розанов книгой «Легенда о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского». По следам Достоевского как художник и философ пойдет затем Вл. Соловьев в своей «Краткой повести об Антихристе». Но в отличие от Достоевского, перенесшего действие легенды в средневековую Испанию XVI в., Соловьев перенесет действие своей повести в будущее и гениально смоделирует антихриста будущего, не разрушая при этом библейский образ антихриста, а лишь дополняя и модернизируя его. Поэтому повесть Соловьева заняла в истории русской литературы уникальное место — на нее стали ссылаться многие богословы.

В 900–е годы легенду Достоевского стали расценивать как «вершину» всего его творчества. Бердяев в статье «Великий Инквизитор» (1907) писал, что тема этой легенды «универсальна, в ней дана целая философия истории и сокрыты глубочайшие пророчества о судьбе человечества… в ней мы черпаем вечные поучения»[410]. И он же в книге «Миросозерцание Достоевского» (1923) напишет, что эта легенда — «вершина творчества Достоевского, увенчание его идейной диалектики».

В легенде Достоевского собственно антихриста нет: ведь Великий Инквизитор это только человек, отрекшийся от Христа и христианства, точнее, подменивший последнее якобы во имя блага страдающих и слабосильных людей. В ночном монологе, обращенном к Христу (Христос здесь молчит!), он пытается убедить его в своей правоте: заповеди Христа слишком трудны для слабых людей и он, Инквизитор, дал этим людям счастье взамен свободы. Для него счастье и свобода людей несовместимы. Инквизитор обвиняет Христа в том, что он когда‑то не принял трех искушений дьявола, и провозглашает типично антихристов лозунг: «Накорми, тогда и спрашивай с них (людей. —АГ.) добродетели…» «Великий Инквизитор» Достоевского — художественно–философское произведение о путях свободы человека и человечества в этом дольнем мире. По Достоевскому, человечество отвергло горнюю. Христову свободу во имя свободы дольней, земной. Здесь в образе Великого Инквизитора явлен дух антихриста, он прямо говорит Христу: «Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков». Этим Достоевский направил свою легенду и против католичества, которое с VIII в. «с ним», т. е. дьяволом и его учеником антихристом, так как именно в середине VIII в. было образовано папское государство со столицей в Риме, с неограниченной церковной и светской властью папы. С этого времени, по Достоевскому, католичество приняло дьявольское искушение властью, пропиталось духом антихриста.

Но эта легенда Достоевского направлена и против социализма, который он тоже считает духом антихриста, похищающим свободу людей.«Бывают писатели с невыразимо печальной судьбой, неузнанные, непонятые, никому не пригодившиеся, умирающие в духовном одиночестве, хотя по дарованиям, по уму, по оригинальности они стоят многими головами выше признанных величин»[411] — так начал свою статью Бердяев, озаглавленную тоже знаменательно: «К. Леонтьев — философ реакционной романтики» (1904). Действительно, строем своих мыслей и теорий, духовной самостоятельностью, постоянным стремлением идти против века и его «модных» идей К. Леонтьев как будто сознательно обрекал себя на одиночество и непризнание почти всеми лагерями общественной и философской мысли XIX в. на вечную печать «консерватора» с ее ужасающим и уничтожающим русским смыслом XIX‑XX вв. Поздние славянофилы сторонились его, а И. С. Аксаков находил у Леонтьева «сладострастный культ палки» и в чем‑то был прав: Леонтьев любил силу и эстетизировал ее в жизни, в государстве, в природе, в религии, в искусстве. Многие современники даже видели в нем русского предшественника Ницше из‑за поклонения силе, аристократизма духа, бесстрашия мысли. Западники отшатывались от него с отвращением, ибо он питал эстетическую и мистическую. ненависть ко всем теориям буржуазно–эгалитарного прогресса, который ведет Европу к торжеству мещанства, середины, пошлости, гибели европейской культуры и искусства. По Леонтьеву, этот прогресс и буржуазная демократия, либерализм ускоряют и приход антихриста. Поэтому в противовес клятвам Достоевского и его героев, клятвам десятков славянофилов и западников в любви к Европе он напишет: «Как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой все великое, изящное и святое, и уничтожаешь и у нас, несчастных, столько драгоценного своим заразительным дыханием[412]». Как и полагалось славянофилу, Леонтьев долго верил в высокую историческую миссию России, призванной спасти мир от европейского прогрессизма и разложения. Но в конце своей жизни он откажется от этой веры и поэтому в последней статье «Над могилой Пазухина»(1891) выскажет страшное пророчество: может быть, единственное историческое предназначение России в том, что она родит антихриста. В этой статье, размышляя о судьбах России и Европы, Леонтьев предложит целый комплекс не только религиозных, но и социальных мер по задержанию прихода антихриста. Это — сильное государство с сильным царем и сильным социальным расслоением, укрепление веры и церкви, понимание христианства как силы суровой, а Бога — карающим, перед которым человек должен испытывать страх и трепет. Если же этого не сделать, тогда «русское общество… помчится по смертному пути всесмешения и — кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, — и мы, неожиданно, лет через 100 каких‑нибудь, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабоцерковных, — родим того самого антихриста, о котором говорит еп. Феофан вместе с другими духовными писателями»[413]. Всякий же переход к демократическому или республиканскому образу правления, по Леонтьеву, открывает и ускоряет приход антихриста.«Краткая повесть об антихристе» Вл. Соловьева, включенная как самостоятельная часть в его статью «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1900), тоже оказалась его последним художественноч^илософским и историософским произведением. Прельщающая, искушающая, обманная и обольщающая, подменная и лживая стороны лика антихриста раскрыты здесь необычайно убедительно и глубоко. Эта повесть сыграла огромную роль в развитии русского варианта мифа об антихристе в литературе и философии XX в., она воплотила соловьевские представления о будущем, о развитии мировой истории. Действие повести перенесено в XXI век, идут войны между Востоком и Западом, в Японии родилась идея панмонголизма, Европа оказалась завоеванной Востоком. После полувекового господства азиатского богдыхана Европа, соединив свои силы, освобождается. В это время и появляется «сверхчеловек», который «благодаря своей высокой гениальности к 33 годам широко прославился как великий мыслитель, писатель и общественный деятель… он был убежденным спиритуалистом», верил в «добро, Бога, Мессию. В это он верил, но любил только одного себя»[414]. Он считает себя будущим настоящим Христом, а пришедшего раньше его — предтечей Христа. Свое призвание этот юноша видит в том, чтобы стать «благодетелем этого отчасти исправленного, отчасти неисправимого человечества»[415]. Но антихристом он станет только тогда, когда встретится с дьяволом, давшим ему сверхчеловеческий разум и силу. А после этого, написав знаменитое сочинение «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию» и став всемирным правителем, он долгое время остается филантропом, аскетом, «филозоем», «благодетелем человечества». Лишь только тогда, когда на вселенском соборе он будет разгадан как антихрист, будет начата им ожесточенная борьба с христианами и их пастырями. Новым в этой повести Соловьева было его стремление восполнить те проблемы в биографии антихриста, которые существовали в Библии. Поэтому он достаточно полно раскрыл юность, учебу, мировоззрение антихриста, ввел сцену с дьяволом, признавшим в юноше своего сына и давшим ему сверхчеловеческий разум и силу, показал мировоззренческий путь юноши к роли антихриста. Соловьевский антихрист отличается от многочисленных его трактовок отцами церкви как чистого, беспримесного зла, ибо у Соловьева антихрист вначале действительно хочет людям добра, но это добро оказывается поддельным. Знаменательно, что Г. П. Федотов свою статью, посвященную анализу этой повести Вл. Соловьева, назовет «Об антихристовом добре»[416].Необходимо отметить еще одну новую сторону соловьевского образа антихриста. В повести он несколько раз называется «сверхчеловеком». Если учесть оценки Соловьевым учения Ницше и его идеи сверхчеловека,[417] то ясно, что этой стороной образа антихриста он не только отсылает читателя к идее немецкого философа, но и полемизирует с ней, демонстрируя логику сверхчеловеческого пути.Написанные в эти же 900–е годы легенда Л. Толстого «Разрушение ада и восстановление его» (1902) и пьеса Л. Андреева «Анатэма» (1909) посвящены борьбе дьявола с Богом и людьми, но образа антихриста не касаются.Очень много об антихристе было написано Дм. Мережковским в его статьях и в исторической трилогии «Христос и антихрист».Первое его обращение к мифу об антихристе произошло в конце 90–х годов во время работы над романом «Юлиан Отступник», ставшим первым романом его исторической трилогии. Именно здесь им была найдена схема всемирной истории и схема изображения исторической личности. Обе они основывались на выявлении двух полюсов, двух бездн, которые когда‑то должны будут слиться, синтезироваться. В приложении к истории схема утверждала, что всемирная история — вечная борьба двух начал — начала Христа и начала антихриста[418]. В приложении к человеку, особенно крупной исторической личности, схема утверждала, что борьба этих же двух начал идет в мировоззрении, сознании, действиях и стремлениях этой личности. Мережковский уже в этом первом романе связал главного героя с двойником, точнее демоном–покровителем или демоном–искусителем. У Юлиана Отступника таким демоном окачзался жрец Максим, дающий ему самые разные, порою противоречивые советы, двоящийся в своей вере («царство чиавола равно царству Бога»). В конце романа Максим будет воспринимать себя как антихриста, пришедшего на землю не вовремя.