Между тем древние и определенные свидетельства удостоверяют, что действительным автором переложения Екклесиаста был св. Григорий, епископ Неокесарийский. Руфин, который в свой перевод Церковной Истории Евсевия вставил сравнительно подробное сообщение о св. Григории Чудотворце, основанное на самостоятельных сведениях, утверждает, что св. Григорий написал великолепнейшее переложение Екклесиаста [434].

Блаж. Иероним также удостоверяет, что св. Григорий Неокесарийский написал и переложение Екклесиаста, правда, краткое, но очень полезное [435]. Кроме того, Иероним дает ясное свидетельство, что он знал именно то произведение св. Григория, которое под его именем известно и в настоящее время: в своем комментарии на Екклесиаст, объясняя слова: лучше бедный, но умный юноша… (IV, 13 сл.), Иероним ссылается на переложение Екклесиаста „святого Григория, епископа Понта, слушателя Оригена“, и приводит отрывок из известного нам произведения [436]. Кроме того, в „Переложении“встречаются некоторые особенные выражения, которые Григорий Чудотворец употребляет в своей благодарственной речи Оригену. По всем этим основаниям принадлежность „Переложения Екклесиаста“св. Григорию должно признать достаточно удостоверенною.

Когда и по какому поводу это произведение написано св. Григорием, неизвестно. Несомненно, нельзя согласиться с Ад. Гарнаком, что в данном случае имели значение эстетические мотивы. Оснований нужно искать гораздо глубже и прежде всего в общем настроении св. Григория: совершенно справедливо замечание Бенгеля, что скромность, которая составляет характерную особенность св. Григория, была причиной, что из всех книг Св. Писания он предпринял выделить своим переложением преимущественно Екклесиаст, показатель суетносги [437]. Кроме того, св. Григория мог привлекать к себе и философский характер книги. Но одного этого объяснения личными склонностями св. Григория недостаточно. Дело в том, что в III веке, кроме св. Григория, еще два церковных писателя занимались комментарием Екклесиаста: св. Ипполит Римский и св. Дионисий Александрийский, — очевидно, были причины, по которым эта священная книга привлекала к себе внимание церковных деятелей, и притом причины общего, а не личного характера. Можно думать, что в это время интеллектуального и морального упадка в греко–римском языческом обществе получили преобладающее значение эпикурейско–идонистические взгляды на жизнь, которые представляли серьезную угрозу и для христианского общества. Св. Григорий, несомненно, стремился предупредить проникновение и распространение опасных, растлевающих воззрений в свою паству и решил противопоставить им мудрость ветхозаветного философа, так ярко изобразившего суетность человеческих отношений, желаний и наслаждений, — причем сильно оттенена мысль о страшном дне суда Божия и о воздаянии каждому по заслугам.

ГЛАВА V.

К Феопомпу о возможности и невозможности страданий для Бога.

В сирийском переводе, который сохранился в древнем манускрипте, написанном в 562 г. и находящемся теперь в Британском Музее (№ DCCXXIX = addit. 12156, [438] дошло до нас довольно значительное по объему произведение, содержание которого в заглавии определено так: „К Феопомпу о возможности и невозможности страданий для Бога“. В заглавии произведения стоит просто: „мар Григорий великий“, а в конце книги, в приписке, заключающей перечень содержания рукописи, сказано: „и речь, которую составил господин Григорий, епископ Неокесарии в Понте к Феопомпу“. Эта рукопись в первой своей части содержит произведение монофиситского александрийского епископа Тимофея Элура против Халкидонского собора. По названной рукописи в 1858 г. P. de Lagarde издал сирийский текст этого произведения [439]. На основании этого издания В. Риссель в своем исследовании о Григории Чудотворце напечатал немецкий перевод этого произведения под заглавием: „Die Schrift an Theopompus über die Leidensunfähigkelt und Leidensfähigkeit Gottes [440]. Сирийский текст вместе с латинским переводом снова напечатан P. Martin’oм [441] под заглавием: „Ad Theopompum de passibili et impassibili in Deo“.

Произведение представляет диалог автора его, по имени Григория, как назван он в самом произведении, с Феопомпом; в нем подвергнут обсуждению вопрос о том, как согласить представление о Боге, как существе бесстрастном и блаженном, с фактом его снисхождения до страданий и смерти, или говоря иначе: бесстрастие Бога по естеству не должно ли иметь в качестве необходимого следствия и морального бесстрастия, исключающего какое-либо участие его в судьбе человеческого рода.

Первые пять глав произведения являются введением, в котором выясняется постановка вопроса для дальнейших рассуждений.Но в это время в собрании появился Феопомп и настойчиво просил Григория дать обстоятельный ответ на поставленный им вопрос и рассеять тяжелые сомнения. Наступило глубокое молчание, Григорий повторил свой прежний ответ, и присутствовавшие в свою очередь стали много говорить по этому поводу. Феопомп в ответ на вопрос Григория, как он понял его разъяснение, заметил, что если Бог по природе бесстрастен, то он никогда не может страдать, даже если бы хотел, так как в этом случае природа совершала бы то, что противно его воле. Григорий ответил, что Бог безусловно свободен, превыше всего, ни от чего независим и ничему не подчинен, так что всемогущая природа его никогда не может воспрепятствовать Ему делать то, что Он хочет. Феопомп ответил, что он вполне согласен, что Бог свободен; но сущность его вопроса заключается в следующем: божественная природа, блаженная и неизменяемая, не заключает ли в себе препятствия к тому, чтобы претерпевать человеческие страдания, и не противодействует ли его природа его воле, поелику Он бесстрастен, — может ли бесстрастный Бог претерпевать что-либо несогласное с его природой. Многие из присутствовавших ожидали, что ответит Григорий на поставленный ему вопрос. Григорий в ответ на это раскрывает учение о высочайшем единстве Бога, в котором воля и существо нераздельны. Нельзя судить по аналогии с человеком: человек состоит из различных природ — души и тела, — итак как воля одной несогласна с волей другой и каждая влечет человека на свою сторону, так как, далее, организация его природы и строение тела подчинены закону Творца, то человеческая воля не может свободно совершать всего того, к чему она стремится. Но сущность Божия не состоит из разных взаимно противоречащих существ, и Бог неограничен и всемогущ; поэтому никакая сила не может воспрепятствовать Ему делать то, что Он хочет; ни в чем не препятствует его воле и бесстрастная природа. Воля Божия неотделима от той сущности, которая неизменна, оставаясь одною и тою же, которая научается от себя самой, сама себе повелевает и сама от себя самой и в себе самой и чрез самое себя все может делать. Бог Сам Себя определяет во всем, что намеревается делать: Он свободен и Своею волею господствует над всем, и Своею силою, превосходящею всё, Он может всё совершить. Таким образом, Тому, Кто всем обладает, Кого никто не может подвергнуть страданиям и Кому никто не может противостоять, невозможно воспрепятствовать совершить то, что Он хочет.Феопомп возражает, что согласен со всем тем, что сказал Григорий; но его недоумение касается вопроса, не заключает ли так представляемая природа Божества в себе самой препятствия к тому, чтобы страдать, и бесстрастная природа не возбраняет ли своей воле претерпевать страдания, так как это было бы чуждо ей и неприлично. Правда, на эти вопросы Григорий дал более чем достаточные доказательства, и было бы безрассудно и нечестиво выступать против приведенных разъяснений. Но Феопомп хочет, основываясь на том бесспорном положении, что бесстрастная природа Бога всегда одна и та же, исследовать и узнать, имел ли Бог когда-нибудь намерение претерпевать человеческие страдания. В ответ на этот категорически поставленный вопрос Григорий требует от Феопомпа решительно отказаться от воззрений Исократа и обратиться к здравому учению истины. Далее он до конца произведения подробно раскрывает свой взгляд на возможность страданий для Бога.Самое раскрытие вопроса распадается на две части: в первой (с 6–й до половины 10–й главы) автор доказывает, что понятие о Боге, как существе бесстрастном, не препятствует допустить возможность страданий для Бога, при чем Он Сам остается бесстрастным, бессмертным, поражая страдание и упраздняя смерть; во второй части (с половины 10–й главы и до конца 16–й) он раскрывает то положение, что понятие о Боге, как существе блаженном, не только не препятствует снисхождению его к людям для спасения их, но даже необходимо требуется им. Но и в этой части он не теряет из вида главного вопроса — о бесстрастии Божества.Страдание только тогда было бы действительным страданием, если бы Бог хотел сделать что-нибудь неполезное и для Него непристойное; но в данном случае божественная воля подвиглась для спасения людей, и нельзя сказать, что Бог страдает, когда Своим уничижением и высочайшим благоволением послужил людям. Во–вторых, страдание является действительным страданием в том случае, если оно насильственно оказывает свое действие на того, кто страдает, помимо его воли. Но Бог претерпел страдания для блага людей, по собственному хотению, и его бесстрастная природа не противодействовала этому. Кто, при бесстрастии своей природы, добровольно становится причастным страданиям, чтобы совершенно победить их, тот не подвергается страданиям, хотя бы своей волей он участвовал в страданиях. Не страдает врач, когда, желая излечить тяжко больного, на время забывает о своем достоинстве и делается как бы рабом больного; однако мы не считаем этого унижения действительным унижением, и врач, излечивши больного тем, что на время потерпел унижение, приобретает славу гораздо большую, чем унижение. И Бог, бесстрастный в страданиях, в Своем бесстрастии господствует над страданиями, так как своим страданием заставил страдать самые страдания. Тем, что бесстрастный был причастен страданиям, побеждены страдания, и Он явился страданием страданий. Адамант, когда по нем ударяют железом, не страдает от удара, но оставляет след на самом железе. Так и бесстрастный не потерпел вреда от страданий, но нанес страдание самим страданиям и этим показал действительное бесстрастие Своей природы и Своею смертью — Свое бессмертие. Таким образом, страдание не является унижением для Бога или слабостью, так как высочайшая природа Божия показала свою неизменность, когда подвергалась испытанию в страданиях.Истинным доказательством божественного бесстрастия и бессмертия должно признать то, что, находясь под действием страданий, Он Сам явился причиною страданий. Мы не знали бы, что бесстрастный действительно бесстрастен, если бы Он не вошел в общение с страданиями и но устоял против силы страданий, ибо под видом страданий бесстрастный проник в самые страдания, чтобы своим страданием показать, что Он — страдание для страданий, и мы не должны удивляться, что бесстрастие Божества явилось поруганием для страданий, когда мы видим, что глаза, напряженно устремленные на солнце, чтобы исследовать лучи, претерпевают страдание от лучей.Награды за победу предоставляются только тем атлетам, которые, будучи испытанными в состязании и борьбе, заслужили венец победы; так и бесстрастие не стоит выше страданий, если оно прежде не показало своей силы. Итак, страдание в Боге не является, как некоторые желают, унижением или слабостью, так как возвышенная природа Божия показала свою неизменяемость, когда подвергалась испытанию в страданиях. Ибо о Том, Кто был во вратах смерти и Кто, будучи бессмертным, как Бог, Своим бесстрастием победил смерть, должно провозвещать, что Он — Бог, так как Он не подчинен никакой власти, не удерживается никакою силою, не склоняется пред тлением, не волнуется скорбью, не объемлется смертью. Он — Бог, над всем владычествующий. Поправ смерть, Он ничего не потерпел от смерти.